- Я че рассказывать-то, - Егор пожал плечами и посмотрел на отца, оторвавшись, наконец, от мобильника. - Школа как школа. Оценки норм вроде.
Поляков учился. Чтобы попасть в школу, ему нужно было преодолеть несколько километров сугробов, доходящих до пояса, потому что в Яме никогда и никто не убирал снег с дорог, или непролазной грязи - в зависимости от времени года. Нужно было идти по совершенно темным улицам, так как в Яме никогда не было уличного освещения, пробраться через железнодорожный переезд, оказавшись в относительной цивилизации, и уже затем через несколько кварталов Поляков мог различить впереди очертания трехэтажной альма-матер.
Егор жил в двух домах от школы. В городе, где температура практически никогда не опускалась ниже минус 15.
- Как оценки? - не сдавался Поляков. - За год трояков много получил?
Егор не ответил, увлекшись перепиской. Чертовы мобильники.
- Слушай, тут это, - пробормотал сын. - Я на улицу обещал выйти, мне там надо передать кое-что.
- На улицу? - нахмурился Поляков. - Ночь уже.
Егор уныло посмотрел ему в глаза. Взгляд сына выражал что-то вроде "А тебе-то какое дело?".
- Ну тогда в подъезд, а не на улицу, - буркнул он. - Короче, мне идти надо. Так что, в общем, пока, что ли. Давай.
- Люблю тебя, - успел вставить Поляков. - Не пропадай, хорошо?
Егор потянулся к мышке, и картинка исчезла. Поляков понятия не имел, услышал ли сын его слова. А если и услышал, понял ли их так, как хотелось Полякову.
Выругавшись, Поляков захлопнул крышку ноутбука. Рука сама потянулась к сигаретам. Он закурил, думая о Егоре. Двенадцать лет назад, когда Поляков узнал, что Женя ждет ребенка, никто не говорил ему, что будет тяжело. Никто не предупреждал, что конфликт поколений гораздо более драматичен, чем тебе кажется, когда ты по другую стороны баррикад.
Поляков не видел проблемы в том, что дети сами хотят наступить на те грабли, на которые когда-то наступали их отцы. Он отдавал себе отчет в том, что фраза "умные учатся на чужих ошибках" лишена всякого смысла - каждый учится лишь на собственных ошибках - и то далеко не всегда. Он не требовал от жизни, чтобы Егор соответствовал каким-то его ожиданиям. У Полякова не было никаких особенных ожиданий. Его даже не убивало то, что Егору, кажется, отец не особенно-то и нравился. Поляков напоминал себе, что он и не должен нравиться сыну - у Полякова был собственный отец, с которым все тоже было далеко не просто.
Он не мог воспитывать парня - вот в чем была проблема. Он не видел его рядом. Не смотрел, как он растет. Не видел, как он морщится, когда ест нелюбимое блюдо. Не подозревал, как выглядит лицо сына, когда тот крепко спит. Маленькие и в общем-то бесполезные мелочи жизни, которые сейчас для Полякова были важнее многого. Где-то за тысячу километров его плоть и кровь жила собственной жизнью, по воле Жени выбросив отца на обочину своей вселенной.
А сын не подозревал, чем жил Поляков. Если бы он, Поляков, мог рассказать ему, через что прошел когда-то. Если бы он мог показать, что под этой морщинистой усталой от жизни физиономией скрывался живой человек, который когда-то тоже верил, что весь мир лежит у его ног, что все впереди. У которого были проблемы со сверстниками, учителями и родителями. У которого была первая любовь, причем любовь взаимная. Который мечтал стать Чем-то или Кем-то в этой жизни, глядя на звезды или утренний туман над лесом. У которого были минуты триумфа, когда волна восторга уносит тебя в небеса, и часы поражения, когда земля готова разверзнуться под ногами, и кажется, что жизнь кончена.
Черт побери, у Полякова была своя история.
А однажды, практически сразу после армии, жизнь продемонстрировала ему, что такое жесткая посадка. Тогда он узнал, какой суровой и чудовищно жестокой может быть жизнь. Тогда, в Яме…
Поляков оправлялся очень долго. Может быть, не оправился до сих пор. Это был жестокий удар под дых.
Поляков молил бы бога, если бы верил в него, чтобы Егор избежал этой чаши. Далеко не на все грабли стоит наступать. Иногда случаются вещи, которые не должны случаться.
Поляков сам не заметил, как в его руке оказалась холодная бутылка пива из холодильника. Он закурил еще одну сигарету. Окинул взглядом свою комнату, больше похожую на покинутую пленниками камеру, чем на квартиру 38-летнего мужика. Матрац на полу, ноутбук там же. А еще пластиковый комод и клетчатый баул рядом, в которых Поляков хранил свою одежду. Больше у него не было ничего.
Это логово на свою долю от проданной их с Женей трешки он приобрел сразу после развода. Денег было мало, и купить на них квартиру можно было лишь в самом паршивом районе города.
Конечно же, около Ямы…
Допив бутылку почти залпом, Поляков выдвинулся на кухню и достал из холодильника вторую. Подошел к окну.
За утыканным каплями и потеками воды стеклом его однушки на четвертом этаже в Промышленном районе города огромным пятном виднелась Яма. Таким черным, на фоне других районов областного центра, пятном, что казалась черной дырой, засасывающей в себя всякого, кто осмелится приблизиться к ее владениям.
Поляков слишком долго жил в Яме и слишком через многое прошел, чтобы знать - это не метафора. Так оно, в сущности, и было.
Чтобы наказать человечество, богу - если он действительно существовал - не нужно было устраивать всемирный потоп. Достаточно было создать пару таких Ям.
Его мысли сами вернулись к событиям сегодняшнего дня. Они одновременно и пугали его, и внушали мысль, что все в жизни случается далеко не просто так. Есть чей-то замысел. И он, Поляков, всегда чувствовал себя его частью. Сейчас это ощущение усилилось. Возможно, он даже орудие в чьих-то руках.
Стряхнув с себя морок, Поляков понял - пора.
Он открыл баул и, порывшись в нем, извлек со дня клетчатой сумки мятую папку. Среди прочих вырезок, выписок, бумаг и ксерокопий старых документов, которые за последние годы ему удалось откопировать, пользуясь служебным положением, Поляков нашел сложенный вчетверо лист формата А3.
Теперь ему нужен скотч. Моток клейкой ленты валялся в ящике кухонного гарнитура - старого, гнилого, рассохшегося, доставшегося ему от прежних хозяев. Несколько рывков, несколько клацаний зубами - и развернутая карта Ямы приклеена к стене.
Это была распечатка спутникового снимка с Гугл-карт. Приходилось довольствоваться этим, потому что ни в одном административном учреждении города плана-схемы Ямы просто не существовало.
Ничейная земля…
Поляков окинул взглядом разбросанные по всей Яме точки, когда-то нанесенные им на схему поселка с помощью маркеров и ручек. Синие точки, неровной гроздью рассыпанные вдоль южных, северных и восточных окраин Ямы.
Шариковую ручку он нашел во внутреннем кармане куртки. Щелкнул кнопкой, высвобождая стержень, и, найдя нужное место на плане-схеме поселка, нарисовал еще одну жирную точку. Она заняла свое место на востоке Ямы.
- Десять, - сам себе сказал Поляков. - Теперь трупов десять.
7
Глубокий резкий вдох - Катя вздрогнула и очнулась, чувствуя, как что-то выскальзывает из ее рук.
Она стояла посреди комнаты. За окном непроглядная темень. Тихо работал телевизор, закрепленный с помощью кронштейна на стене - какая-то говорящая физиономия в костюме рассуждала о цене нефтяных фьючерсов и курсах валют.
Где она вообще? С трудом, Катя сообразила, что находится в квартире Кости. В его, а может быть, уже их спальне. Но как она здесь оказалась? И как долго она здесь находится? А за окном - поздний вечер или глубокая ночь? И вообще, какой сегодня, черт побери, день?
Катя опустила глаза. Она в домашнем халатике. А прямо перед ней стояла большая картонная коробка. Рядом с коробкой, на ламинате, валялось ее черное и почему-то смятое платье.
Господи, неужели опять?
Катя испуганно вздрогнула, услышав шаги и сопение. Через секунду на пороге спальни возник улыбающийся Костя.
- Это нужно отпраздновать! Нечасто я такие…
Костя осекся, увидев лицо Кати. Только сейчас она заметила, что его руки заняты: в одной открытая бутылка вина, в другой два бокала. Костя бросился к комоду, поставил бутылку и посуду и повернулся к Кате.
- Катюш, ты опять что ли? Катя?!
Катя повела рукой, словно отмахиваясь.
- Все хорошо.
- Ты… ты меня узнаешь?
- Лучше бы не узнавала, - попыталась отшутиться Катя и почувствовала, что ее улыбка получается вымученной и неестественной. - Все нормально, Кость.
Катя машинально опустила ладонь к карману. Но спасительного блокнота, на который она так привыкла полагаться в подобных случаях, не было. Катя бросила взгляд на телевизор, сообразив, что там транслируется новостной канал. Время - 22.32. Костя подхватил ее за руку и помог опуститься на кровать.
- Все, - повторила Катя. - Все нормально.
- Ты уверена? Как меня зовут?
- Аполлинарий, - улыбнулась она. - Не говори глупости.
Краем уха она расслышала по ТВ голос говорящей головы в костюме: "Между тем на Нью-Йоркской фондовой бирже торги в среду стартовали снижением основных индексов…".
Среда. Катя так ничего и не помнила, но лихорадочно восстанавливала забытые события вечера. Итак, все еще среда. Она дежурила до 8 вечера. После чего отправилась к Косте.
- Я волнуюсь за тебя, - сказал он.
- Что ты хотел отметить? - нашлась Катя. - Ты сказал: "Это нужно отпраздновать".
Костя встревожился еще больше, это была ее ошибка.
- Я же тебе рассказывал. Вот только, минут десять… - он вздохнул, когда Катя успокаивающе провела ладонью по его предплечью, и терпеливо объяснил: - Сделку наконец заключил. Сегодня договор заключили. С супермаркетами "Сосед". Выручка сразу вдвое и все такое.
- Это же круто!
- Что, совсем не помнишь, да? - не успокаивался Костя. - Катюш, слушай, нам надо что-то с этим делать. У тебя это редко бывает, но… ты меня пугаешь реально!
- Все хорошо, говорю же.
- Нет, блин, не хорошо! - упорствовал он. - Это ненормально, в конце концов. А если однажды ты вообще забудешь все? Что тогда?
Катя знала, что этого не будет. Точнее, надеялась. За последние 18 лет приступы ни разу не изменили себе. Она решительно встала, решив прервать этот разговор на корню.
- Я вещи как раз распаковывала, - Катя подобрала платье и улыбнулась Косте так жизнерадостно, как только могла. - Интересно, у тебя в шкафах хватит места для всего моего шмотья?
- Заговорить меня пытаешься, да?
- Лучше помоги. Например, белье. Куда мы белье кладем?
Все еще среда. А это означало, что только за один день у Кати было сразу два приступа. Это много. Очень много. Даже слишком много. Учитывая, что в обычное время у нее бывает в среднем пара провалов в памяти в месяц - и то в особо стрессовые дни.
Когда они познакомились с Костей, это было около года назад, само собой, Катя ничего не рассказала. Она надеялась, что ее секрет не всплывет быстро. Но уже через пару недель посреди ужина в ресторане она уставилась на него непонимающим взглядом, даже не представляя, кто он - при ее приступах воспоминания о последнем часе сметает напрочь, а при особо сильных на короткое время блокируется и память о событиях последних дней. Пришлось все рассказать, не вдаваясь, впрочем, в детали и, главное, в причины. Поначалу Костя воспринял новость с юмором. Хвалился, что обязательно воспользуется этим, когда провинится в чем-то. Но так было лишь поначалу.
От звонка в дверь Катя чуть вздрогнула. Костя уныло покосился на нее и поднялся.
- Еду привезли. Тоже забыла?
Катя не ответила, потому что ему нужно было открывать.
Во время ужина она делала все, чтобы не возвращаться вновь к теме ее странной памяти, живущей по своим собственным правилам. Они не спеша выпили бутылку вина, постепенно переместившись в спальню. Костя намекал, что не прочь открыть и вторую - повод-то есть, и не самый плохой - но Катя возразила. Завтра ей на работу.
- Было бы неплохо, если бы ты завтра пораньше освободилась, - сказал он. - Ты же после дежурств можешь отпроситься? Мы бы с твоими вещами окончательно разобрались. А то эти коробки в прихожке…
Катя кокетливо улыбнулась:
- Может, я специально не спешу их разбирать? Чтобы ты не расслаблялся?
- А я всегда в тонусе, - поддержал ее Костя и, отставив пустой бокал, потянулся к ней с поцелуем.
Помешал телевизор. По которому начался региональный выпуск новостей.
- Костик, погоди секунду!
Ее внимание привлек коллаж на экране слева от головы ведущей. Окровавленный нож и поверх него надпись-заголовок агрессивным красным: "Маньяк в городе?". Катя добавила звук.
- …Предположительно, молодые девушки. Как нам сообщили на условиях анонимности в УВД города, тела были обнаружены в заброшенном доме на территории поселка Замаячный Промышленного района. Тела убитых могли пролежать там несколько лет. Напомним, поселок Замаячный является самым криминогенным районом нашего города. Его история начинается с начала прошлого века, когда в районе южнее железнородожной станции "Маяк" на окраине города начали селиться приезжие без документов, а также беглые из стран Средней Азии и других регионов России. Здесь началось самовольное строительство. Постройки напоминали землянки. Перед Великой Отечественной на территории Замаячного поселка, в народе прозванного Ямой из-за своего расположения в низинах, продолжилась хаотичная и незапланированная индивидуальная жилая застройка. Это привело к отсутствию улиц в их классическом понимании и образованию своеобразных ярусов, когда, вроде бы двигаясь по улице, человек может наступить на крышу дома или вдруг провалиться во двор. В настоящее время поселок занимает большую площадь, здесь проживает от пяти до десяти тысяч человек. Но сколько именно, не могут сказать даже в городской администрации…
И словно где-то в управлении почувствовали, что мысли Кати вернулись к Яме. Потому что в прихожей зазвонил ее сотовый. Костя недовольно закряхтел, откидываясь на подушку. Чмокнув его в щеку, Катя выскользнула из комнаты и схватила лежащую у зеркала трубку.
Надпись на дисплее гласила: "Гапонов".
- Да, Ефим Алексеевич, - удивленно произнесла Катя в микрофон.
- Ты прости, что так поздно, - вздохнул скрипучий голос шефа. - Я сейчас всех на уши ставлю, потому что меня самого выдернули и, как щенка, в ледяную воду…
- Что-то случилось?
- Ты сегодня в Яму выезжала. Три трупа. Одна из убитых… Ее опознали. И по одежде, и по зубам. Это Наталья Марфина. Понимаешь?
Фамилия была знакомой. Даже очень. Но откуда именно, Катя сообразила не сразу.
- Марфина?
- Наталья Евгеньевна Марфина, - устало отозвался Гапонов. - Дочка нашего мэра.
8
- Говорят, что самое трудное - это потерять родителей. Чепуха. Я своих потерял много лет назад. Это естественный процесс. Самое трудное, что только может быть в этом мире - потерять своего ребенка.
Марфин стоял у окна и тусклым, безжизненным взглядом смотрел с высоты третьего этажа в никуда. За окном простирался огороженный с обеих сторон квартала - сюда могли заезжать только автомобили администрации - участок улицы Советской. Главной улицы города, его, Марфина, стараниями ставшей четыре года назад пешеходной. Исторический центр города с 400-летней историей. В подтверждение богатого прошлого напротив мэрии тянулись особняки из красного кирпича с резными балкончиками и балюстрадами, отстроенные еще в XIX веке. Сейчас там располагались управления горадминистрации - от жилищной политики до социальной защиты населения - которым не нашлось места в основном здании.
Марфин не видел ничего этого.
- Потерять того, кого ты вырастил. Кому ты всю его жизнь дарил свою любовь за то, что он просто есть. За кем наблюдал каждый день, глядя, как это создание, которое когда-то могло удержаться на твоей ладони, если расставить пальцы пошире, расцветает. Умнеет, начинает понимать мир, мечтает, стремится… - Марфин стиснул зубы, чтобы не выдать рвущийся из груди стон. - Ее мать умерла от рака десять лет назад. Наташе было всего восемь лет. Она только в школу пошла… Мы пережили это вместе. Бок о бок. И мы, наверное, справились. Не мне судить.
Марфин заметил фургон с символикой городского телеканала, который прошмыгнул слева, на перекрестке Советской с Пушкинской, явно съезжая к обочине.
Началось.
- Моя дочь была для меня всем, - сказал он. - Те 18 лет, что мы с ней были вместе, я учил ее жить. А она учила меня любить. Пыталась, но, наверное, так и не научила. Я постоянно рвался делать дела. А ведь жизнь так коротка, твою мать. Как она коротка, господи… И однажды, когда ты отрываешь глаза от бесконечного потока документов, которые нужно читать и подписывать, от монитора компьютера или от своего чертового мобильника, кого-то самого важного, к присутствию которого ты так привык, может просто не оказаться рядом. Вот о чем я жалею, Роман Алексеевич. Я не проводил с дочерью каждую минуту из тех, что были мне дарованы, как последнюю.
Марфин медленно отвернулся от окна и взглянул на Шмакова. Пузатый полковник в полицейском мундире сидел напротив его письменного стола и старался не смотреть Марфину в глаза.
- Есть хоть какая-то надежда, что это не Наташа?
Шмаков заставил себя посмотреть на хозяина кабинета.
- Господин мэр…
- Не называйте меня так, я ведь просил уже, - поморщился Марфин. - Я не мэр. Я глава города.
- Да… Евгений Игоревич. - вздохнув, с тяжелым сердцем полковник продолжил: - По стоматологическим снимкам совпадение полное. Мы можем - и обязательно так и сделаем, разумеется - провести дополнительную экспертизу на ДНК. Чтобы удостовериться. Но сомнений нет, Евгений Игоревич. Это Наталья.
Марфин коротко кивнул. О его состоянии говорили лишь побелевшие костяшки пальцев, когда он уткнулся ладонями в столешницу, чтобы не упасть. Медленно опустившись, почти осев, в кресло, Марфин чуть ослабил галстук.
- Не знаю, в курсе вы или нет… Начальнику полиции историю города не обязательно знать так, как ее должен знать градоначальник. Так вот, во времена Хрущева горисполком озадачился проблемой, которую таил в себе Замаячный поселок. Уже тогда умные люди понимали, что, если не предпринять что-то прямо сейчас, то эта клоака станет бомбой замедленного действия. И в горисполкоме возникла мысль расселить Замаячный поселок. Как раз тогда что-то подобное мы проделали с тремя деревнями в Северном округе, на месте которых начали застройку многоэтажными жилыми домами. И около Ямы начали строить пятиэтажки. Хрущевки, как понимаете. Но потом… - Марфин покачал головой. - Потом в город было решено переместить маслозавод. И все эти дома, которые успели построить на границе Промышленного района, отдали рабочим. Именно тогда все планы провалились. Это был первый и последний шанс решить проблему Ямы. Огромной черной дыры, которая, как раковая опухоль, прилипла к моему городу…
Он потер переносицу, собираясь с мыслями. Тяжело вздохнул. Пожилой человек, не видящий просвета.
- Роман Алексеевич, вы верующий?
Полковник смутился.
- Да, конечно.