Однажды, перед встречей с одним таким уркой, меня ребятки долго и подробно инструктировали. Выяснилось, что куда ни кинь - каждый твой шаг может быть расценен как косяк. Попросила сигарету - это косяк. Что общего может быть у меня и у коронованного вора с понятиями? Если даст - то получится, что он меня как равную воспринял, а так как я близко в криминалу не стояла, и вообще женского рода, то он автоматически опустится до моего статуса - статуса бабы, и к тому же лохушки по их понятиям. То есть за эту свою просьбу я отвечу. Как отвечают, мне тоже рассказали, и мне это не понравилось. Я по наивности сказала, что это ерунда, я же не курю и сигарет мне его не надо. Мне тут же разъяснили, что при желании и это как косяк можно расценить - раз не берешь его сигареты, значит, брезгуешь. А это страшное оскорбление. И за это я тоже отвечу.
У меня голова пошла кругом, и когда пришел этот вор, я ему честно сказала - дяденька, я ваших понятий знать не знаю, не в Семье родилась. Наверстывать уж поздно, может, я просто сделаю свою работу и все, а если что не так, он меня убивать за это не будет, так как я по незнанию, а не от недостатка уважения. Старый вор выслушал, сухо кивнул и я приступила. Надо ему было узнать, что с его сыном - внебрачным, разумеется, у таких жен, семьи и уютного дома быть не может.
Сынишку держали в плену чеченская группировка, и по всему выходило, что если он на их требования не пойдет, убьют. Выслушав, старик выложил мои 100 баксов и не прощаясь ушел. Меня после его ухода еще долго трясло, до того вид у старичка был неприятный. Потом я узнала - не уступил он, а парня и впрямь убили.
Я наконец добралась до машинки и, недолго думая, поехала за город - срочно нужна была живая курица, чтобы сегодня сделать себе вещий сон. А то конкуренты - то вон, не дремлют.
Пока складывалось все удачно. О том что я претендую на эти два миллиончика, не знает никто. Ворон, который их по должности искать должен - занят. Если я не ошибаюсь, Зырян его запрет в каком - нибудь подвальчике до тех пор пока Ворон не сознается где деньги. Три ха - ха. Если б он еще это знал…
Итак, в самом радужном настроении я приехала в Парфеново, деревеньку, в которой я куриц второй год покупаю.
- Здравствуйте, баб Галь! - крикнула я, подъехав к знакомым воротам, выкрашенным темно - зеленой краской.
Баба Галя, приветливая старушка лет шестидесяти, разогнулась над грядкой, отряхнула подол и подошла к забору.
- Ну здравствуй, - ответила она. - С чем пожаловала?
- Птичку б мне, - улыбнулась я.
- Ох, милая моя, заболели что - то они у меня, - сокрушенно ответила баба Галя, пряча от меня глаза, - извини, но продать не могу.
- Хмм… А что с ними случилось? - на мой взгляд, пеструшки, носившиеся по двору, были здоровей здорового.
- Дак эта, ынфекция какая - то, - смутилась старушка.
- Да ладно, мне ж не в суп, - я протянула ей сотенную купюру, но та испуганно замахала руками
- Нет, нет, не буду я греха на душу брать!
Я только открыла рот для дальнейших переговоров, как старушки и след простыл.
Странно… Я пожала плечами и, сев машину, поехала вдоль домов, высматривая на подворье курочек. Буквально через пару домов я остановилась возле белёного домика, и, высунувшись из окошка, крикнула старушке на крылечке :
- Бабушка, курочку не продадите?
Та степенно отложила недовязанный носочек, томительно медленно достала откуда - то из складок халата очки, водрузила их на нос и внимательно меня оглядела.
- Чего - чего тебе, доченька? - наконец приветливо отозвалась она.
Я решила что невежливо разговаривать сидя и, выйдя из машины, разогнулась во все свои почти два метра (помните о сумме роста и каблучков?), и двинулась к калитке, как обычно на ходу смахивая кончиком косы пылинки с колена.
- Курочку, бабушка, не продадите, говорю?
А бабушка с той минуты, как я вышла из машины, смотрела на меня, как будто у меня пара рожек на макушке. Внезапно она резво подхватилась и побежала в дом, оставив меня без ответа. Я посмотрела на брошенное вязание в глубоком изумлении. Странные они все сегодня, чего эт с ними?
Я снова села в машинку и поехала вдоль домов.
Странно, но куриц мне никто не продавал. Везде история продолжалась - от меня шарахались. В глубокой задумчивости я присела на лавочку и задалась резонным вопросом - Что, черт побери, здесь происходит?
И тут словно в ответ из калитки вылетел мальчуган лет пяти, за ним следовала женщина в синем ситцевом платье.
Мальчуган, увидев меня, притормозил, распахнул глазенки и завопил:
- Мама, мама, смотри, опять ведьма приехала!!! Завтра ветрянка начнется, и я в садик не пойду!!!
Малыш был явно в восторге от подобной перспективы.
Мать, увидев меня, побелела как полотно и, схватив мальчугана, поволокла его обратно в дом.
- Да какая она тебе ведьма, - бормотала она, испуганно косясь на меня.
- Ну как, тетя Клава ж сказала, что она высоченная и коса до коленок, не спутаешь, - простодушно поведал мальчонка.
- Погодите, - медленно произнесла я, - вы же только что вышли, зачем вам возвращаться?
- А, я это…, - беспомощно залопотала она, пятясь от меня и знаете, такой ужас был у нее на лице.
- Что тут происходит? - спросила я ее.
Женщина молчала. Я огляделась. С каждого крыльца на меня смотрели лица селян. Недобрые лица.
- Какие у вас ко мне претензии? - крикнула я им.
И тут их прорвало.
- Никитичну кто на тот свет отправил? - взвизгнула старушка в белом платочке с крыльца ветхого дощатого домика.
- А младенца у Дерягиных кто придушил? - возопил следующий голос с голубого домика.
- Картошку потоптал…
- Муж к соседке ушел…
- Сын утонул…
Гневные вопли летели со всех дворов. Зеленый домик - умершая корова, кормилица для всей семьи, младенец остался без молока. Трухлявый деревянный домик - сына отправили служить в Чечню, понятно что не вернется. Основательный дом из белого кирпича - непонятный мор, уничтоживший в три дня отару овец, шерсть и мясо которых должны были погасить кредит, так что теперь семейство белокаменного домика пойдет по миру побираться. Меня обвиняли буквально во всех несчастьях, выпавших на эту деревню.
- Хватит! - наконец не выдержала и крикнула я.
Меня не слушали.
Люди упивались возможностью сгрузить все на новоявленного козла отпущения, они выходили за ограды и надвигались на меня. И тут я вдруг почуяла свежий и нежный запах озона. Запах колдовства. Я не физик и хоть убей не могу объяснить, отчего при работе с магией воздух становится - словно только что прошел дождь. И я окунулась в этот запах, словно в горный ручей, текущий от снежной Фудзиямы, где я была в прошлом году, с хрустальной водой и розовыми лепестками сакуры на поверхности, слегка пахнущий духами "Вода" от японца Кензо. На меня напало дремотное состояние, и мне стало без разницы что около меня - беснующаяся толпа.
Куцый умишко вдруг взбунтовался, утверждая что уже месяц, как снег на Фудзияме растоплен нежными лучами Восходящего солнца. И следующего снега, а также ручьев и всего прочего ждать не меньше пары - тройки месяцев.
Почти равнодушно я с трудом повернула заледеневшее тело на восток и увидела мадам Грицацуеву. Звали ее конечно не так, родители назвали ее Клавдией, а фамилию у нас не спрашивают, однако на сию небезызвестную даму она походила как родная сестра - близнец. Была она ведьмой средней руки, но при этом - стопроцентно черной. На периферии сознания я удивилась - за что она меня так? Мы ж не ругались. Но действовала она при этом грамотно и тщательно. Я автоматически считала с людей слои заклинаний. Сначала - на доверие - так, она распускала про меня жуткие слухи. Потом - имплант моего образа в каждой душе. Потом - на коллективную ненависть. Умно. Толпа - слепое и жестокое существо.
Гомон не умолкал - он становился громче и громче. Я задыхалась от этой ненависти. Я оборачивалась, смотрела в лица людей и меня корежило, меня ломало от их свирепости.
Я снова отстраненным взглядом посмотрела на Грицацуеву и поняла - живой она меня выпустить не планирует. Дама плела сложные руны заклинания Жажды Крови.
"Сейчас они сложат костер и меня сожгут", - отстраненно подумала я. Круг людских тел, охваченный безумием, сужался
И тут толпу прорезала куча поддатых мужиков с вилами. И я поняла. Меня не сожгут. Меня сейчас просто заколют этими вилами, как бешеного пса, к которому опасно прикоснуться. Безумие селян достигло предела.
… А лепестки сакуры - нежнейшие розовые лепестки падали на хрусталь воды, когда парк Фудзи-Хаконе-Ицзу основательно встряхнуло, нарушая прозрачное спокойствие, подобное смерти.
В Японии часты землетрясения, как сказал наш отчаянно косящий под англичанина гид сразу по прибытии, улыбчивый узкоглазый абориген в английских очочках, английском костюме и с безупречным английским, с головой выдававшего, что он родился никак не в Англии.
И я встряхнулась вместе с колебаниями земли. Вопреки наложенному на меня заклятию фриза мне до жути захотелось жить. С трудом преодолевая оцепенение, я вскинула руки и застонала от боли. Я только что сделала невозможное…
В теле поднялась знакомая волна силы, замешанная на обжигающе холодной, талой снежной воде Фудзиямы. Она застряла рвущимся наружу комком где - то в горле и я хлестнула ей в разные стороны. Те, кого прикоснулась сила, остановились. Те, кто потом прикоснулся к ним, заморозились тоже. Шла цепная реакция.
Я присела на корточки, загребла руками полные горсти дорожной пыли и слегка на нее подула.
- За далекими далями на острове буяне лежит камень Алатырь, под ним лежит моя печаль , - шепнула я, доверчиво и нежно, почти касаясь губами пыли, словно губ любимого. Тоненькая струйка песка завихрилась от моего дыхания наверху холмика в моих руках.
- Плачет моя печаль - обида, надрывается, к тем, кто меня обидел, рвется - плачется , - чуть громче произнесла я, и вихрь в моих руках набрал силу, потянулся ниточкой к замершей толпе.
Я оглядела толпу. Мне не было их жалко в этот момент. Это придет потом. Медленно распрямляясь, я шептала песку, не сводя глаз с Грицацуевой - ей персонально я вломила слоновью дозу фриза.
- И трясется от печали моей земля, гора рушится, гора каменна, так разрушатся тела и судьбы на кого я обижена , - голос мой набирал силу, я прикрыла глаза, отдавая словам свою силу - и свою ярость к неприятно щекочущим прикосновениям лепестков, и то что сейчас придет японец и сделает мне харакири за то что я посмела купаться в талом снегу священной Фудзиямы.
- В жилах кровь станет их калеными иглами, и прольются слезы их, и не высохнут , - мои руки, на которых покоилась кучка пыли, разделились надвое, песок, скользнувший меж ними, не достиг земли, а влился в общий вихрь.
Мое тело давно жило само по себе под властью силы. И в заключительном аккорде оно закрутило меня в безумном фуэте, тело стало легче пушинки, опираясь всего лишь на большой палец ноги. Песок с ладоней летел по кругу, а я запечатывала заклинание. И смешивались слова с песком в неразрывную смесь, ввинчиваясь в созданный мной вихрь. Потом, когда я уйду, он осядет на людях - не на коже и не на ресницах - на душах.
- Наказываю я вас на три месяца и на три дня и на три часа. Слово мое - заклинание Мастера, а дело будет от слова.
Ладошки мои опустели, и я начала чувствовать свое тело. Ощутила, как давит вес тела на палец правой ноги, на который я опиралась в своем фуэте.
- Аминь , - сложила я ладони в молитвенном жесте и склонила голову. Постояв несколько секунд в неподвижности, я, наконец, опустилась на стопу и, не глядя, пошла к машине. Меня не держали. Через пару часов люди отойдут от заморозки и смогут двигаться. Но три месяца неудачи и горестей - они заработали, видит Бог.
Выезжая, я оглянулась - вихрь из пыли держался над толпой, опускаясь все ниже и ниже.
Расстроенная до чертиков, я не притормаживая, на автопилоте пролетела через пост ГАИ при въезде в город, за что материально пострадала.
- Какие у вас духи классные, - застенчиво сказал гаишник, пряча сотню в карман, - как называются?
Я машинально поднесла запястье к лицу и сосредоточенно обнюхала.
- "Вода " от Кензо, - наконец определила я. И даже не удивилась этому.
- Ну я понимаю, что туалетная вода, - брякнул гаишник, - а называется - то как? Жене куплю, пусть также пахнет.
- А так и называется, "Вода", - пояснила я, и не удержавшись, ехидно добавила, - три тысячи в "Парадизе", в другие магазины не ходите, там дороже.
Гашник на миг нахмурился, после чего взглянув мельком на часы и лицо его разгладилось. "До конца смены нагребу", - большими буквами сияло на нем.
- Спасибо, учту, - поблагодарил он. А я поехала дальше, понимая, что никогда больше не куплю этот парфюм - мечту оппозиционной партии гаишников и нежно - свежий запах смерти.
Потом поехала в "Айболит" и купила там здорового попугая за двести баксов вместо курицы.
Потом остановилась в каком - то дворе и тяжело навалилась грудью на руль.
Если бы я могла себе это позволить, я б надралась сейчас до чертиков - не каждый день выпадает случай быть почти убитой. Меня слегка потряхивало если честно.
Почему - то мне, старой и черствой обезьяне, было до слез жалко этих дурных крестьян. И особенно - мальчика, который мечтал о ветрянке.
И даже Грицацуеву. И еще я теперь знала, кто меня ей заказал.
Ворон.
Черт!
Мозги мои, осознав это, мигом заработали. Да, если я сейчас умру, Ворон навсегда останется под моей охранкой, и она всегда останется свежей и сильной, как и в день моей смерти. Но не может он желать этого. Ворон - привороженный, и он должен мою персону наоборот оберегать! К тому же ему на данном этапе элементарно необходима моя помощь. И тем не менее ухваченные куски сознания Грицацуевой ясно показывали, как утром Ворон положил перед ней тугую пачку долларов.
Нелепица…
Полнейшая…
Зазвонил телефон. Я посмотрела на экран и тяжко вздохнула - высветился материн телефон. Нет, я ее люблю, но в свете вчерашнего - мало мне не покажется.
- Алло, - тоном приговоренного к смерти буркнула я.
- Маня, это тетя Капа, - раздался в трубке голос материной подружки. Безответная, до глупости простодушная тетка, ей как и матери сорок восемь лет, а выглядит на все шестьдесят.
- Здравствуйте, тетя Капа, - выжидательно поздоровалась я и заткнулась, ожидая продолжения.
- Маня, я конечно понимаю что у вас с матерью отношения плохие, но все ж мать, - начала она издалека.
- У нас отличные отношения, - слегка удивилась я.
- Да? - запнулась она и помолчала, видимо, собираясь с мыслями. - Маня, ну я не знаю, просто посчитала нужным сказать, что мать в тяжелом состоянии. Ты бы приехала, мало ли что.
- Тяжелое состояние в чем выражается? - перебила я ее.
- Вчера ей поплохело сильно, давление было ужасное, а сегодня вот встать не может - сердце.
- Скорую вызывали?
- Нет, Ольга Алексеевна запретила, сказала что все врачи от дьявола, и что если и умрет - то на все воля Божья.
Мать у меня последние несколько лет стала ярой последовательницей Свидетелей Иеговы, так что подобные закидоны меня совсем не удивили.
- Я сейчас приеду, тетя Капа.
- Вот как хорошо - то, - обрадовалась она, - а то я вот боялась, вдруг Ольга - то помрет, а ты и не попрощаешься.
"Типун тебе на язык", - злобно подумала я, отключаясь.
В материной квартирке стояла непривычная тишина. Тетя Капа, на цыпочках выпорхнувшая из спальни, шепотом сказала :
- Вовремя, она как раз в сознании.
"Бог мой, настолько плохо?" - мелькнула молнией мысль и я пулей рванула к матери.
- Мамочка, это я, - покаянно шепнула я, садясь около нее на краешек кровати.
- Здравствуй, доченька, - тихо ответила она.
- Я тебе конфеток привезла, - я поставила на тумбочку ее любимые "Рафаэлло".
- Спасибо, - ее глаза наполнились слезами, - перед смертью всегда сладенького хочется.
Я молча держала ее руку в своих ладошках, пуская свои жалкие остатки силы хотя бы проверить материн организм.
- Маняша, доченька, - после долгой, очень долгой паузы, там и не дождавшись от меня ни слова, спросила мать, - у тебя как дела - то хоть?
- Мам, - я встряхнулась и посмотрела на нее. На диагностику у меня сил хватило, слава Богу, с матерью было все в порядке, так, обычное воспаление хитрости в левой пятке и жажда внимания и сочувствия. - У меня все нормально. Выздоровеешь - давай съездим на какие - нибудь Канары, развеешься хоть, а? А то мне тебя так жалко, ты ведь со своими ученичками скоро в могилу раньше времени сойдешь.
- Да какие мне Канары, - поджала она губы. - Ноги бы не протянуть на этой неделе.
Но видно было, что ей мои слова приятны.
- Не протянешь, я тебе лекарств привезу, и все нормально будет.
- На все воля Божья, - твердо ответила мать, - никаких мне лекарств не надо. Захочет Бог к себе забрать - так кто я такая, чтобы ему противиться?
- Мамочка, а что у вас со сквериком? - торопливо спросила я, боясь, как бы она снова не начала мне проповедовать. Нет, я ни в коем случае не воинствующая атеистка, у меня с Богом нормальные, уважительные отношения - мы учитываем интересы друг друга. Он мне частенько отвечает на молитвы и дает требуемое, я же строго отношу его десятину в церковь и стараюсь жить по его заветам. Последнее не всегда получается - ну да и он не всегда отвечает на мои молитвы. Так что все честно.
- Да вот вчера как раз была в мэрии, - на глазах ожила мать, и глаза ее запылали праведным гневом. - Развели тут порнографию, понимаешь ли! Детям погулять негде! Ну да я на них нашла управу! У самого Добржевского была!
- Да ты что? И что - то решилось? - материна активность меня всегда поражала. Скверик наш и правда был в аховом состоянии, фонтан пересох и в нем вольготно чувствовали себя всякие травки, деревья росли как попало, неподрезаные и небеленые, а в мощеных тропинках отсутствовала половина плиток. Вот мать и взъелась на власти.
- Да, как выяснилось, его и так ремонтировать запланировали, и сегодня должны были начать. Ты мимо него не проезжала? - беспокойно спросила она.
- Нет, я с другой стороны подъехала.
- Не начудили б они с этим ремонтом, еще сделают вкривь - вкось, - задумчиво сказала она, поглядывая на меня. Я про себя ухмыльнулась - все идет как надо, мне везет. Сейчас меня выпроводят, чтобы я не видела, как умирающая вскочит и побежит инспектировать ремонтные работы
- Что ж, Маняша, спасибо, что забежала, попроведовала, - спохватилась мать и снова приняла вид умирающего лебедя. - Беги уж теперь по своим делам.
- Мамочка, дел у меня невпроворот, если честно, но неужто я тебя в таком состоянии брошу? Нет уж, буду кормить тебя с ложечки и подтыкать одеяло.
Мать в беспокойстве взглянула на меня.
- Да мне гораздо лучше, - пробормотала она. - Ступай.
- Нет уж, - твердо ответила я. - Как подумаю, что это ты из - за меня слегла, так убила бы себя. Я тут останусь столько сколько нужно, пока на ноги не встанешь.