– В четыре… – пропыхтел парень.
– Далеко пойдешь! – осклабился "бульдог". – Ладно, пусть будет по-твоему… давай!
– Сначала деньги!
"Бульдог" скрипнул зубами, достал бумажник и отсчитал несколько купюр. Бармен аккуратно пересчитал их, спрятал в карман и только после этого достал из-под стойки конверт и передал его клиенту.
Тот осторожно открыл конверт. Внутри был единственный листок с короткой запиской. Дважды перечитав записку, клиент вернул конверт бармену, но не торопился уходить.
– Кому ты должен был отдать этот конверт?
Бармен выразительно посмотрел на карман клиента, куда тот только что убрал свой бумажник.
– Я сказал – не наглей!
Бармен вздохнул с сожалением и проговорил вполголоса:
– Она просила передать это лысому мужику лет пятидесяти, в круглых очках, с длинными руками…
– Ладно, это все! Но смотри, если ты меня обманул…
Когда трудный клиент покинул заведение, бармен облегченно вздохнул.
А "бульдог", выйдя на улицу, сел в свою машину и снова набрал номер Степана Платоновича.
– Что, где она? – осведомился старик, услышав знакомый голос.
– Зашла в "Занзи-бар" на Загородном проспекте, – доложил "бульдог".
– До сих пор там?
– Нет, сбежала через служебный выход.
– Черт! Опять ты ее упустил! Я же тебя предупреждал!
"Бульдог" молчал, не пытаясь оправдываться – и Степан Платонович понял, что за этим молчанием что-то скрывается.
– Говори! – приказал он.
– Она отдала бармену конверт, который тот должен был передать пожилому лысому мужчине в круглых очках…
– Бармаглоту! – выпалил Степан Платонович.
– Я тоже так подумал!
– Где этот конверт?
– Я вернул его бармену.
– Грамотно! Что было в конверте?
– Записка. Текст я запомнил: "Я согласна на ваше предложение. Встретимся завтра, в восемнадцать тридцать, возле памятника Шевченко на Петроградской стороне. Обязательно наденьте красно-белый шарф, по нему вас узнают…"
Бармен из "Занзи-бара", немного выждав, тоже достал мобильный телефон и набрал знакомый номер.
– Привет, Лапоть! Все в порядке, все прошло так, как ты говорил. Он прочитал записку. Нет, ты мне ничего не должен, клиент сам расплатился! – И бармен довольно фыркнул.
– Ну и для чего все эти хлопоты? – спросил Лапоть Владимира Михайловича. – Бегаем, подслушиваем, рискуем жизнью Ларисы. А если этот шкаф с бульдожьей мордой ее похитит?
– Не похитит, – отмахнулся реставратор, – ты уж извини, Алексей, но она им не очень нужна. Им наконечники нужны. А мне нужно узнать, кто моего друга убил. И тот, первый наконечник вернуть. Что-то мне подсказывает, что они обязательно должны быть все вместе, комплектом. А для этих, из "Омелы", я уже сделал похожие наконечники, с первого взгляда не отличить…
На следующий день к назначенному времени человек с бульдожьим лицом, которого коллеги по фирме "Омела" называли Вараввой, оставил машину возле станции метро "Петроградская". Заглушив мотор, он, как было сказано в записке, повязал на шею яркий красно-белый шарф и направился к скверу, посреди которого возвышался памятник Тарасу Шевченко.
Вокруг памятника теснилась шумная, преимущественно мужская толпа. Основными цветами в этой толпе были белый и голубой. У кого-то были бело-голубые футболки, у кого-то – шляпы и кепки соответствующих цветов, кто-то ограничился скромным бело-голубым шарфом или шейным платком.
Варавва почувствовал себя как-то неуверенно, однако начал пробираться к памятнику, сопровождаемый удивленными и неприязненными взглядами окружающих. По дороге он наткнулся на хмурого парня лет тридцати в бело-голубой рубашке. Тот взглянул на Варавву исподлобья и процедил:
– Мужик, ты че, с дуба рухнул? Пришел сюда в своем шарфике и еще толкаешься?
– Извини, друг, я нечаянно! – проговорил Варавва примирительно и попытался пройти дальше, к постаменту памятника. Но бело-голубой схватил его за локоть и рявкнул:
– Нечаянно, да? А ты знаешь, что за нечаянно бьют отчаянно!
– Да отвяжись ты от меня! – огрызнулся Варавва и сбросил руку бело-голубого.
Тот оглянулся, призывая окружающих в свидетели, и заорал густым басом, напоминающим пароходный гудок:
– Братцы, красно-белые наших бьют!
Немедленно с десяток человек в бело-голубом окружили Варавву и принялись толкать его, выкрикивая:
– Бей "коней"! Бей "мясо"! А ну, постой, "Спартак" – отстой! Кто болеет за "Спартак" – недоумок и простак!
Какой-то долговязый тип интеллигентного вида поправил очки и крикнул испуганно:
– Ребята, не поддавайтесь, это спартаковская провокация! Сохраним высокий зенитовский моральный уровень!
– Да пошел ты со своим уровнем – знаешь, куда? – отмахнулся от "миротворца" зачинщик потасовки. – Он сам виноват, пришел к нам в своем шарфике! Явно нарывался!
– Ребята, – пытался оправдаться Варавва, – я здесь по делу, встреча у меня…
– Ах, встреча у него? – подхватил кто-то из зенитовцев. – Здесь у нас встреча, и никаких спартаковских прихвостней мы не потерпим! Это наше законное место!
– В небе звездочка горит, это – питерский "Зенит"! – выкрикнул кто-то в задних рядах.
Этот возглас послужил детонатором. От невинных толчков и словесных оскорблений фанаты "Зенита" перешли к более серьезным вещам. На Варавву посыпались удары, он старался удержаться на ногах, но в какой-то момент ноги подогнулись, и он упал на колени.
Какой-то совсем молодой парень пнул его в бок тяжелым ботинком и громко проскандировал:
– Маленький мальчик пришел на "Зенит", громко сказал, что "Спартак" победит! Долго пинали мертвое тело, я не вмешался – били за дело!
– Ребята! – лепетал Варавва, пытаясь защитить хотя бы голову от ударов. – Ребята, да я вообще за "Спартак" не болею! Я свой, питерский! Я за "Зенит" болею!
– Врешь! – пыхтел толстый болельщик, пиная его ногами. – Врешь, падла! Если ты за "Зенит" болеешь, какого ж ты черта сюда в спартаковском шарфике пришел?
– А пускай он свой дурацкий шарфик съест! – пришла в голову кому-то из фанатов свежая идея. – Если съест, мы поверим, что он наш, что он за "Зенит" болеет!
– Съешь свой шарф! Съешь свой шарф! Съешь свой красно-белый шарф! – начали скандировать вокруг.
Двое зенитовцев схватили Варавву за шею, третий сорвал с него шарф и принялся заталкивать ему в рот.
Варавва давился, задыхался, по его щекам стекали слезы, но зенитовцы были безжалостны и неумолимы. Он думал уже, что пришел его последний час, как вдруг державшие его руки ослабели и злополучный шарф упал на землю.
Толпа вокруг Вараввы раздалась, по рядам фанатов пробежал испуганно-уважительный шепоток:
– Пал Палыч… Пал Палыч…
Вокруг стоящего на коленях Вараввы образовался вакуум. На освободившееся место вышел плотный мужчина лет пятидесяти, с коротко стриженными волосами цвета "соль с перцем".
Оглядев Варавву и окружающих его, слегка смущенных, но еще не остывших от потасовки фанатов, он строго проговорил уверенным, начальственным голосом человека, который привык, что его внимательно слушают:
– Эт-то что здесь происходит? Эт-то что здесь творится? Эт-то что за безобразие?
– Пал Палыч, – вышел вперед один из фанатов, – этот чудак, извиняюсь, конечно, за выражение, притащился сюда, к нам, в спартаковском шарфе. Мы, конечно, не стерпели, душа фанатская взыграла…
– Душа у них взыграла! – строго произнес Пал Палыч. – А мозги на что? Или фанату мозгов не полагается? Фанату кулаков хватит и еще луженой глотки, чтобы кричалки орать. Вы же помните, недоумки, что над нами висит взыскание? Вы помните, что еще один инцидент – и нас накажут? Любимая команда будет играть при пустом стадионе, а вы будете стоять за забором!
– Понимаем, Пал Палыч… все понимаем… – тяжело вздохнул представитель фанатов.
– "Понимаем"! – передразнил его Пал Палыч. – Вы раньше должны были понять! Вы должны были понять, что это – спартаковская провокация, и не поддаться на нее!
Представитель фанатов в ответ только тяжело вздохнул.
– Ладно, проваливайте, чтобы я вас больше не видел. – Пал Палыч грозно нахмурил брови. – А я буду здесь разбираться. Постараюсь исправить то, что вы наворотили.
– Спасибо, Пал Палыч! – с чувством произнес представитель фанатской массовки. – Только на вас вся надежда!
– То-то! – Пал Палыч шевельнул бровями – и фанаты в несколько секунд рассеялись и отдельными группами двинулись к новому месту дислокации.
Сквер перед памятником Шевченко опустел.
Варавва остался один на один с Пал Палычем.
Кряхтя и постанывая, он поднялся на ноги. Многочисленные синяки болели, ссадины на лице кровоточили.
– Хорош! – насмешливо проговорил Пал Палыч. – Говори, камикадзе недоделанный, зачем ты устроил такую провокацию? Тебе что, жить надоело? Тебе Гена Мерзляков большие деньги пообещал, чтобы нам еще одно взыскание навесить? А ты не боялся, что тебя мои орлы насмерть ухайдакают? И ведь забили бы они тебя, если бы я вовремя не появился!
– Я здесь ни при чем! – с трудом выговорил Варавва и поморщился от боли. "Должно быть, ребро сломано", – подумал он.
– Что значит "ни при чем"?
– Мне здесь назначили деловую встречу. Я пришел, а тут эти люди на меня напали…
– Ты дурочку-то не валяй! Какая деловая встреча? Ты пришел на зенитовскую тусовку в красно-белом шарфе и думал, что тебе это сойдет с рук?
– Я не знал, что эти цвета для них как красная тряпка для быка… честное слово…
– Ты что – не знал, что это цвета "Спартака"?
– Не знал… – вздохнул Варавва, и снова поморщился от боли. – Я вообще футболом не интересуюсь…
– Футболом не интересуешься? – Пал Палыч посмотрел на него, как на диковинное насекомое. – А чем же ты занимаешься? Марки собираешь? Гладью вышиваешь?
– Я в теннис играю… – смущенно признался Варавва.
– Ты даешь! В теннис! – Пал Палыч оглядел его с ног до головы и прибавил: – Месяца два тебе играть не придется. Ладно, ты, теннисист, говори: будешь иск подавать?
– Иск? Какой иск?
– Известно, какой – за нанесение телесных побоев… Только ты имей в виду – у меня такие адвокаты, которые от тебя мокрое место оставят! Докажут, что ты сам себя побил, и еще десять встречных исков выставят от лица фанатов "Зенита". Скажут, что они об тебя руки и ноги обломали, выставят тебя на такие деньги – мама не горюй! Так что я тебе в суд идти не советую!
– Я и не собираюсь! – Варавва поморщился – то ли от нарисованной Пал Палычем безрадостной перспективы, то ли от боли в сломанных ребрах.
– То-то! Смотри у меня! – Пал Палыч строго взглянул на него и неторопливой походкой уверенного в себе человека направился к припаркованному неподалеку солидному черному "Мерседесу", возле которого скучал рослый водитель.
Оставшись один, Варавва огляделся и, хромая и постанывая, побрел к своей оставленной машине.
Проходя мимо мусорной урны на краю сквера, он хотел бросить в нее злополучный шарф, причинивший ему такие неприятности, как вдруг кто-то тронул его за плечо.
– Это ваш шарф?
Варавва испуганно отшатнулся, встал в оборонительную стойку и прохрипел:
– Нет! Не мой! Я его случайно на дорожке подобрал!
– Не ваш? – разочарованно переспросил его рослый парень с круглыми голубыми глазами закоренелого оптимиста, в надвинутой на глаза кепке, который показался Варавве смутно знакомым. – А я думал, что вы – от Бармаглота…
– Да, да, я от Бармаглота! – Варавва понизил голос и настороженно огляделся. – Они у вас? Вы их принесли?
– Так, значит, это все же ваш шарф? – переспросил парень недоверчиво.
– Мой, мой, конечно, мой! – Варавва снова намотал злополучный шарф на шею. – Давайте скорее…
– А что это с вами? – Парень с интересом разглядывал синяки и ссадины, украшающие Варавву.
– На меня велосипедист налетел.
– Не повезло… но мы здесь по делу. Деньги при вас?
– Они у меня в машине. Пойдемте, моя машина рядом припаркована.
Голубоглазый огляделся и кивнул:
– Ладно, пошли.
Они пошли в сторону метро, опасливо косясь друг на друга. Пройдя немного, Варавва проговорил:
– А я думал, что на встречу придет девушка.
– А я думал, что на встречу придет Бармаглот, – в тон ему ответил парень.
– Вы же понимаете, он сам редко ходит на такие встречи, – заюлил Варавва.
– Я понимаю, но и вы поймите. Девушка побоялась сама прийти, попросила меня.
Варавва замолчал.
В напряженном молчании они подошли к машине, Варавва открыл дверцу, сел на водительское место.
– Деньги! – потребовал парень.
– Артефакты! – потребовал Варавва.
Парень вытащил из-за пазухи небольшую картонную коробочку, открыл ее. Внутри коробочки на черном бархате лежали два металлических наконечника, покрытые резьбой.
Парень снова закрыл коробочку и выжидающе посмотрел на Варавву. Тот открыл бардачок, достал оттуда сверток в плотной бумаге и протянул парню. Парень осторожно развернул упаковку. Внутри лежала плотная стопка купюр.
– Полиция! – вскрикнул вдруг Варавва и толкнул своего соседа под локоть. Пакет с деньгами упал на пол машины.
– Где, какая полиция? – Парень завертел головой.
– Мне показалось… – смущенно ответил Варавва, поднимая с полу пакет и протягивая его соседу. – Ладно, все в порядке, давайте уже разойдемся, а то у меня нехорошее предчувствие…
– Предчувствиям не верьте! – проговорил парень, убирая за пазуху пакет с деньгами. – Они до добра не доведут. И будьте осторожнее с велосипедистами!
Захлопнув за ним дверцу машины, Варавва снял машину с тормоза и выжал педаль газа. Немного отъехав от Петроградской, он снова остановился в тихом переулке и открыл коробку, чтобы полюбоваться заветными наконечниками.
Синяки болели, каждый вздох отдавался в ребрах острой болью, но он почувствовал удовлетворение: цель достигнута, он справился с поручением шефа, и теперь можно провести священный ритуал! Провести его вовремя!
Спрятав коробку в бардачок, он достал мобильный телефон и набрал знакомый номер.
– Степан Платонович, они у меня!
– Я всегда в тебя верил!
Расставшись с Вараввой, Лапоть обошел вокруг квартала и вышел на набережную Карповки, где в пикапе его дожидалась Лариса.
– Ну что? – спросила она с интересом. – Как все прошло? Как он выглядел?
– Класс! – усмехнулся Лапоть. – Синяк на синяке!
– Болельщики не подвели!
– А как остальное?
– Боюсь, он подсунул мне куклу. Классический прием уличного мошенника. В самый момент обмена он отвлек мое внимание и поменял пакеты.
Лапоть достал из внутреннего кармана увесистый пакет, развернул его.
В толстой пачке несколько верхних и нижних купюр были настоящими, между ними лежали аккуратно нарезанные листки газетной бумаги.
– "Московский комсомолец"! – проговорила Лариса, увидев на одном из листков название газеты.
– Так я и думал, – вздохнул Лапоть, – никому нельзя верить. Надо же, с виду такой приличный человек…
– Уж и приличный, – усмехнулась Лариса. – Можешь утешаться только тем, что мы ему за фальшивые деньги подсунули фальшивые наконечники. Так что никто не остался внакладе…
– Все равно обидно! Куда катится человечество? Ладно, едем, отвезу тебя в мастерскую.
– Снова в мастерскую? – огорчилась Лариса. – Лешик, ты не подумай, я Владимиру Михайловичу очень благодарна, и тебе тоже, но все-таки, когда можно будет в своей квартире ночевать? Понимаешь, у него диван такой ужасный, пружины все время впиваются. И еще там мыши. А кот их не трогает, он пацифист.
– Стены уже высохли, завтра парни сантехнику поставят, можно переезжать, – улыбнулся Лапоть. – Только мебели, понятное дело, нет никакой.
– Ой, мне бы только матрац, а чайник можно и на подоконнике поставить!
Разумеется, друзья не бросили ее на произвол судьбы.
Лапоть сколотил какое-то подобие кухонного стола и принес вешалку для одежды, Машка раздобыла где-то крошечный подвесной холодильник. Новоселье отметили чаем из нового чайника и пирогом из ревеня, что прислала тетя Вера. Ревень в деревне разросся ужасно, тетя Вера привезла целую вязанку.
Квартирка выглядела теперь довольно мило – веселенькие обои, золотистые доски пола, яркая плитка на кухне.
Проводив гостей, Лариса огляделась и неожиданно поверила, что в этой квартире настанет для нее новая, интересная жизнь.
И заснула, едва ее голова прикоснулась к подушке.
Ей снилась какая-то большая незнакомая квартира…
Незнакомая ли?
Когда-то Лариса уже видела эту квартиру, когда-то она уже была в ней, когда-то уже шла по этому длинному, теряющемуся в полутьме коридору с высоким, удивительно высоким потолком.
Когда это было? Во сне это было или наяву?
А есть ли разница между сном и явью, особенно если явь томительно неопределенна, а сон ярок и подробен, наполнен удивительными, достоверными деталями?
Лариса шла по длинному полутемному коридору, как уже шла по нему когда-то.
Она шла по нему не одна – ее вела за руку девочка в старомодном платье с рюшами, девочка, удивительно похожая на саму Ларису.
И снова, как в том давнем сне, она задала тот же самый вопрос – хотя и не надеялась получить ответ на него:
– Кто ты?
И снова похожая на нее девочка вместо ответа прижала палец к губам и повела ее дальше, дальше по коридору.
И снова коридор кончился, и снова они подошли к высокой двери, из-под которой пробивалась полоска света.
Девочка в старомодном платье остановилась перед этой дверью, лукаво взглянула на Ларису, словно задала ей безмолвный вопрос.
И Лариса ответила на этот невысказанный вопрос, ответила с радостным ожиданием, с предчувствием праздника:
– Там, за этой дверью, елка… рождественская ель!
– А вот и нет! – возразила похожая на нее девочка, рассмеялась, как будто рассыпала по воздуху десяток серебряных колокольчиков, и распахнула дверь…
Лариса почувствовала разочарование.
За дверью не было рождественской елки, не было праздника, не было сверкающих, необыкновенных игрушек.
Но разочарование было недолгим.
За дверью была комната – и удивительно красивая комната.
В ней был высокий сводчатый потолок и длинный овальный стол, вокруг которого стояли стулья с высокими резными спинками. И еще в этой комнате был камин, в котором пылали крупные сосновые поленья, разбрасывая по комнате багровые отсветы.
А над камином…
Над камином висела картина – и Лариса поняла, что эта картина – самое главное в этой комнате, что именно к ней вела ее девочка в старомодном платье.
– Запомни! – проговорила девочка, подтверждая ее догадку. – Запомни эту картину!
И Лариса внимательно вгляделась в картину, стараясь запомнить ее, запомнить как можно лучше.
На картине была изображена поляна, освещенная первыми лучами рассветного солнца. По краям этой поляны располагались большие стоячие камни, серые валуны, похожие на древних воинов или колдунов, собравшихся, чтобы обсудить свои древние тайны.
Поляну освещали первые лучи рассветного солнца – но они не просто падали на нее, они проникали сквозь проем, образованный двумя стоячими камнями, двумя каменными исполинами, стоящими на краю поляны.