Как только Лариса и Владимир Михайлович вошли в фойе, к ним устремилась одна из дам среднего возраста.
– Мест нет! – воскликнула она трагическим голосом. – Зал и так переполнен! Приходите в следующий раз!
– В чем дело? – удивленно переспросила Лариса, оглядывая фойе в поисках Вилены Кардашовой. Что-то ей подсказывало, что ее знакомая должна быть здесь.
И предчувствие ее не обмануло: в дальнем углу фойе Лариса увидела знакомый унылый силуэт. Вилена о чем-то разговаривала с одной из интеллигентных старушек.
Лариса протолкалась к Вилене и поздоровалась, после чего спросила, почему сегодня в музее такое оживление.
– Ну как же, – ответила за Вилену ее пожилая собеседница, – сегодня ведь состоится лекция Андрея Геннадьевича!
Это прозвучало так, как будто в музее намечалась бесплатная раздача ювелирных изделий.
– Но билетов на лекцию уже нет! – добавила старушка взволнованно. – Их давно уже разобрали! На лекциях Андрея Геннадьевича всегда аншлаг, так что, если вы хотите попасть, нужно записаться заранее…
– Мне не нужно на лекцию… – начала Лариса, но старушка ее уже не слушала, на лице ее появилось восторженное выражение, она молитвенно сложила руки и воскликнула:
– Это он! Он! Он пришел!
В дверях музея появился большой и грузный пожилой мужчина в черном, растянутом на локтях свитере, с деревянной цепью на объемистом животе, с редкими седыми волосами и ввалившимися глазами, чересчур яркими для его лет. Под руку его поддерживала прелестная молодая женщина, взиравшая на него с робким обожанием, как ревнивым шепотом сообщила восторженная старушка – его новая жена, то ли седьмая, то ли восьмая.
Вокруг прибывшего образовалось какое-то магнитное поле. Все посетители и особенно посетительницы бросились к нему, стремясь оказаться как можно ближе, а при возможности – дотронуться до него, перехватить его взгляд.
– Андрей Геннадьевич, Андрей Геннадьевич… – несся по фойе восторженный шепот. – Он пришел… он явился… он будет говорить… он одарит нас жемчужинами своего гения…
Лариса при виде этого ажиотажа недоуменно пожала плечами и повернулась к Вилене:
– Позвольте представить вам моего друга Владимира Михайловича, он – известный реставратор и хотел бы взглянуть на картину "Стрелок рассвета", чтобы определить, можно ли убрать те детали, которые пририсовал на холсте неизвестный…
– Вандал! – закончила за нее Вилена и повернулась к Владимиру Михайловичу: – Я не могу принять решение о реставрации без Василия Дмитриевича, но показать вам картину – пожалуйста!
Она провела их по знакомому коридору в выставочный зал, прошла через него, не задерживаясь, к двери, ведущей в запасник, открыла ее и подвела Владимира Михайловича к шкафу, где хранилась картина Масальского.
– Я оставлю вас на какое-то время, – проговорила она, – конечно, это непорядок, но мне нужно убедиться, что у Андрея Геннадьевича есть все, что нужно для лекции.
Она вышла из помещения.
Владимир Михайлович встал перед картиной и стал внимательно осматривать ее. Лариса стояла рядом, стараясь ему не мешать.
Так в полном молчании прошло около получаса.
Наконец Владимир Михайлович нарушил тишину:
– Нет, у меня нет никаких идей… все именно так, как на вашей фотографии. Понятия не имею, что имел в виду неизвестный художник, пририсовавший часы и розу румбов. Мы только зря побеспокоили вашу знакомую.
– Это не страшно! – отмахнулась Лариса. – Ладно, нет так нет, не будем зря терять время.
Она вышла из запасника в музейный зал и придержала дверь, пропуская Владимира Михайловича.
– А здесь что? – проговорил он, оглядываясь.
– Здесь личные вещи Масальского, книги из его библиотеки… – повторила Лариса то, что прошлый раз услышала от Вилены.
– Книги из его библиотеки? – заинтересовался Владимир Михайлович, подходя к большому книжному шкафу темного дерева. – Хорошие книги… говорят, бумажная книга доживает свой век, вытесняемая электронными носителями информации, а мне как-то не хочется в это верить… так приятно взять в руки настоящую книгу в хорошем переплете, с замечательными иллюстрациями…
Он протянул руку к полке – и вдруг отдернул ее, как будто обжегся:
– Что это?
Лариса подошла к шкафу, чтобы посмотреть, что его так заинтересовало.
На полке, перед которой замер Владимир Михайлович, стоял большой том в кожаном переплете с золотым тиснением. На корешке было написано имя автора и название книги:
"Максимилиан Волошин. Северо-восток".
– "Северо-Восток"! – прочитала Лариса завороженно. – Именно то, что было зашифровано в картине! Может быть, неизвестный художник направлял нас к этой книге?
Лариса с трудом вытащила книгу с полки, раскрыла первую страницу.
"Максимилиан Волошин. Северо-Восток. Иллюстрации Ореста Масальского".
Она начала перелистывать страницы. Строки стихов чередовались выразительными черно-белыми гравюрами.
Солдаты в простреленных, прожженных шинелях… матросы, перепоясанные пулеметными лентами, с дикими, обугленными войной лицами… голодные, нищие, изуродованные люди – страшные картины Гражданской войны…
Лариса перелистала с десяток страниц. Дальше листать не получилось – остальные страницы в книге были склеены.
– Здесь что-то не так! – Лариса повернулась к Владимиру Михайловичу. – Какой-то брак…
– Нет, это не брак! – Реставратор, который заинтересованно следил за ней, достал из кармана складной нож с многочисленными лезвиями, открыл одно из этих лезвий и осторожно разделил склеенные страницы, стараясь не повредить их.
Он отделил первые страницы из склеенного блока, перевернул их.
Следующие страницы по-прежнему были склеены, но расклеивать их не было нужды: большая их часть была аккуратно вырезана, так что книга представляла собой коробку с тайником внутри. В этом тайнике лежал конверт из плотной желтоватой бумаги, на котором быстрым почерком с сильным наклоном было написано единственное слово.
Имя.
Лариса.
– Это предназначено вам, – проговорил Владимир Михайлович, протягивая конверт своей спутнице.
– Вы думаете? – неуверенно переспросила девушка. – Может быть, это просто совпадение?
– Никакое это не совпадение!
И Лариса вспомнила свои повторяющиеся сны, вспомнила девочку в старомодном платье, девочку, удивительно похожую на нее, – и согласилась с ним. Это не может быть совпадением.
В это время за дверью комнаты послышались приближающиеся шаги и голоса.
Владимир Михайлович быстро захлопнул книгу и поставил ее на прежнее место. Лариса сунула конверт в сумку.
Едва они скрыли следы своего самодеятельного расследования, как дверь комнаты распахнулась и в нее вошел невысокий мужчина средних лет с густыми, сросшимися на переносице бровями. Он с кем-то разговаривал, точнее – кого-то отчитывал и поэтому не сразу заметил Ларису и ее спутника.
– Что это за самоуправство? Кем вы себя возомнили? С чего вы решили, что можете распоряжаться музейными экспонатами?
– Но Василий Дмитриевич, – оправдывалась Вилена Кардашова, которая вошла следом за суровым мужчиной и которая была объектом его гневной отповеди. – Но Василий Дмитриевич, картина находится у нас на хранении, и если какой-то вандал ее испортил, мы должны сделать все, что можем…
– Я сам буду решать, что мы должны и чего не должны! – прервал он ее и тут заметил посетителей: – А вы кто такие? А вы что здесь делаете?
– Это племянница Елены Ивановны, а с ней реставратор, который любезно согласился…
– То есть посторонние! Елена Ивановна у нас уже больше не работает, а если бы и работала…
– Она бы сразу отсюда ушла! – перебила его Лариса и решительно направилась к двери.
Через полчаса Лариса снова сидела в мастерской Владимира Михайловича. Конечно, она могла бы поехать к себе домой (какое восхитительное словосочетание! Как здорово иметь свой дом!), но поняла по лицу реставратора, что он очень хотел бы узнать, что находится в конверте, и не смогла обмануть его ожидания.
И вот теперь, робея и волнуясь, она вскрыла конверт и вытряхнула на стол его содержимое.
Там оказалось несколько листков плотного желтоватого пергамента, исписанных выцветшими фиолетовыми чернилами, и еще один листок обычной бумаги, на котором была записка, написанная обычной шариковой ручкой, тем же наклонным почерком, как имя на конверте.
С этой записки и начала Лариса.
"Раз ты читаешь это письмо – значит, меня уже нет на свете, а ты не обманула мои ожидания и смогла прочесть адресованное тебе послание. Жаль, что мы с тобой не успели познакомиться.
Я видела тебя совсем маленькой и сразу поняла, что мы с тобой удивительно похожи. И еще я поняла, что могу положиться на тебя, что ты в точности исполнишь мое поручение. Это может показаться странным, но люди мало меняются, и те качества, которые проявляются в ребенке, со временем только развиваются и углубляются, поэтому я уверена, что не ошиблась в тебе.
Только вначале мне придется кое-что тебе объяснить.
В далекой древности большую часть Европы заселяли наши предки – кельты. Они верили в силы природы и в тех богов, которые живут в деревьях и ручьях, в камнях и в солнечном свете. И эти боги были добры к ним. Жрецы кельтов – друиды – хранили древние знания. Раз в году, в день летнего солнцестояния, друиды совершали священный ритуал, пришедший к ним из глубины веков. Иногда – очень редко – к этому ритуалу допускали не жреца, а воина. И воин, прошедший ритуал, становился великим вождем, решавшим судьбы народов. Боги даровали ему духовную силу и власть над другими людьми.
Непременным атрибутом священного ритуала были наконечники для стрел, выкованные в седой древности друидом-кузнецом, великим магом, умевшим читать будущее.
Друиды хранили эти наконечники как зеницу ока, передавая их из поколения в поколение.
Время кельтов прошло, древнее племя рассеялось по лицу земли, растворилось в других народах. Но потомки друидов по-прежнему хранили священные реликвии предков, стрелы богов.
В свой черед эта трудная, но почетная обязанность досталась мне, ибо я (как и ты) принадлежу к древнему кельтскому роду.
И в то же время среди наших соплеменников появились люди, которые превратно поняли обязанности хранителей святыни. Они вообразили, что могут провести древний ритуал и этот ритуал принесет им власть и богатство.
Я наблюдала за ними, делала все, чтобы помешать святотатству, но силы мои на исходе.
Теперь я надеюсь только на тебя.
Я верю, что ты найдешь стрелы бога и передашь их новому хранителю, которого узнаешь по тайным словам.
Вот эти слова, запомни их:
– Заря наступит лишь тогда,
Когда малиновка споет!
Погаснет бледная звезда
И стражник первый час пробьет.
Когда ты услышишь эти слова и передашь священные стрелы новому хранителю, твоя миссия будет завершена, и я буду знать, что жизнь моя прожита не напрасно…"
Дочитав записку, Лариса перешла к листам пергамента, покрытым ровными, аккуратными строчками в дореволюционной орфографии.
Джентльмен, возглавлявший ночную экспедицию, снял со своего коня седельные сумки и с одной из них удалился за куст боярышника. Благородный скакун, освобожденный от груза, негромко заржал, словно благодаря хозяина.
Через несколько минут глава маленькой группы снова появился на поляне. Теперь он совсем не был похож на небогатого провинциального джентри. В длинном серебристо-зеленом плаще и странном головном уборе, украшенном турьими рогами, он сделался похож на фантастическое существо, получеловека, полузверя, или на служителя древнего культа, на одного из друидов, вершивших некогда на этом древнем капище свои забытые обряды.
В этом странном и необычном одеянии преобразившийся джентльмен опустился на траву и замер, словно чего-то ожидая.
На поляне наступила тишина, нарушаемая только стрекотом ночных насекомых да изредка – глухим уханьем филина. Вся природа, казалось, замерла в томительном ожидании.
Наконец, небо на востоке начало медленно бледнеть, звезды – гаснуть одна за другой, как свечи, задуваемые рачительной хозяйкой. Даже те немногие звуки, которые нарушали тишину ночи, замолкли в преддверии ранней июньской зари.
И вдруг в этой настороженной тишине прозвучала короткая, радостная песенка малиновки.
– Странное дело, – вполголоса проговорил самый молодой, самый нетерпеливый из участников ночной экспедиции. – Странное дело, сколько живу на свете – ни разу не слышал, чтобы малиновка пела в такой ранний час!
– Давно ли ты живешь на свете, приятель, – усмехнулся в ответ на его слова старший слуга джентльмена. – Ты еще молод и мало что видел. Однако должен понять, что слышал сейчас не простую малиновку. Знаешь ли ты, как зовут нашего предводителя?
– Сэр Роберт Локсли, джентльмен из Чешира…
– Это имя для посторонних, свои же люди называют его Робин, а ты, хоть и молод, должен знать, что "робин" на нашем языке – это "малиновка". Так что недаром малиновка пропела в этот предрассветный час…
– Робин? – переспросил молодой парень, и лицо его вытянулось от удивления. – Робин? А дальше?
– А дальше – мог бы и пошевелить мозгами, приятель! Ты молод, но, по-моему, вовсе не глуп!
– Не тот ли это Робин Гуд из Шервудского леса, о котором так много судачат на постоялых дворах?
– Вот ты и сказал, приятель. Тебе давно пора знать, какому господину ты служишь!
Молодой слуга замолчал, пораженный внезапно открывшейся ему истиной. Тем временем преобразившийся джентри поднялся с травы и засвистел, отвечая на песенку малиновки точно такой же жизнерадостной песенкой. И в ту же минуту из-за одного из стоячих камней появилась человеческая фигура.
Это был старик. Но не такой, как те старые, изможденные крестьяне, которые сгорблены от тяжелой многолетней работы, крестьяне, чьи лица иссушены годами, проведенными под палящим солнцем и проливным дождем. И не такой, как старые, толстые монахи, обрюзгшие от унылой монастырской жизни, от ежедневных молитв и лицемерного воздержания.
Этот старик, точнее сказать, старец, был высок и строен, как молодой мужчина, широкоплеч и силен, как опытный воин. Лицо его было покрыто морщинами, но оно было полно силы и достоинства, а в глазах его сиял глубокий ум. Седые волосы, сверкавшие, словно старинное серебро, спадали по его плечам на длинную серебристо-зеленую мантию, точно такую, в какую был облачен Роберт Локсли, он же Робин Гуд из Шервудского леса.
– Я услышал пение малиновки и пришел, чтобы служить тебе, святой отец! – проговорил молодой джентльмен.
– Ты пришел сюда для того, чтобы служить не мне, – ответил ему старец, – не мне, но нашим древним богам. Я лишь проводник в их таинственный мир. Точнее будет даже назвать меня поводырем, который ведет слепых по трудной, кремнистой дороге.
– Ты прав, святой отец! Я был слеп, свет истинного знания был мне неизвестен, но сегодня ты откроешь его для меня. Я готов принять от тебя посвящение.
– Не от меня примешь ты посвящение, а от этих древних камней, от живущих в них духов наших предков, от богов, которым они поклонялись, когда эта земля была молодой. От богов, которые жили в каждом лесном ручье, в каждом столетнем дереве, шумящем на ветру своими ветвями. От рассветного солнца, которое прольет свой свет на эту священную поляну. Готов ли ты?
– Готов!
– Хорошо. Не я выбрал тебя – тебя выбрали наши предки, друиды давних времен. Мне указали на тебя звезды. Ты пришел, чтобы совершить священный ритуал. Нам осталось ждать совсем недолго, скоро первые лучи солнца позолотят древние камни святилища. Готов ли ты к тому, что тебя ожидает? Готов ли ты пройти сквозь пламя, чтобы закалить в нем свое тело и свою душу?
– Готов, святой отец!
– Тогда приготовь свой верный лук и прими от меня священные стрелы!
Робин Гуд взял длинный тисовый лук, а старый друид протянул ему три стрелы, которые он достал из тайника под одним из камней.
– Это не простые стрелы! – проговорил старец. – Наконечники их выковал сотни лет назад великий друид, чьими устами говорили наши древние боги. На этих наконечниках выбиты священные письмена, на них начертано имя величайшего из древних богов!
Робин опустился на одно колено и с почтением принял из рук старца священные стрелы.
– Приготовься! Миг посвящения близок!
Старец повернулся к спутникам Робин Гуда и приказал им:
– Приготовьте топливо для священного костра, который зажжет рассветное солнце!
Слуги принесли сухой хворост, тонкие ветки и щепки, сухую бересту и мох, и сложили перед каменными вратами.
Вслед за старцем Робин Гуд вошел в круг, образованный стоячими камнями, встал в самом его центре, поднял лук и положил на его тетиву одну из священных стрел.
– Помни, ты должен успеть выпустить все три стрелы! – напутствовал его старец.
– Я помню! – ответил лучник.
Вокруг наступила тревожная, звенящая тишина. Ни одна птица не пела, ни одна травинка не шелестела под дыханием ветра. Казалось, вся природа, весь мир замерли в тревожном, томительном и радостном ожидании.
И вдруг в просвете, образованном двумя священными камнями, появился первый луч восходящего солнца.
В ту же секунду Робин Гуд выпустил стрелу навстречу этому лучу, и тут же, пока стрела со свистом рассекала воздух, положил на тетиву вторую стрелу, выпустил ее вслед первой и следом – третью…
Казалось, стрелы Робин Гуда скрестились со стрелами солнечных лучей – и высекли золотые искры, которые упали на топливо, сложенное слугами Робин Гуда у подножия каменных исполинов.
Прошла всего какая-то доля секунды, и в каменном просвете возник золотой диск солнца, и тут же ликующее птичье пение обрушилось на поляну.
Солнечный свет, пролившийся в каменное окно, залил стройную фигуру лучника. Робин Гуд превратился в сияющую золотую статую, окруженную древними каменными исполинами.
Этот волшебный миг длился недолго.
Солнце поднялось выше, и теперь оно озаряло не только Робин Гуда, но и его спутников, и седовласого жреца, и каменные изваяния, и всю священную поляну.
И в то же время от искр, выбитых стрелами и солнечными лучами, занялся сухой мох, за ним – береста, тонкие ветки и хворост, и вот уже перед каменными вратами пылал костер.
Робин Гуд подошел к этому костру, замер на мгновение и затем очертя голову прыгнул в пламя, как прыгают в ледяную воду.
Он пролетел сквозь пламя, прошел сквозь каменные врата – и вышел по другую сторону древнего каменного круга.
Вышел другим человеком.