Кики заглянула в колыбель и увидела младенца, спящего под мягким розовым одеялом. От страха и головокружения после горячей ванны она схватилась за край колыбели и почувствовала руку Мэриэн у себя на спине.
– Что с тобой, Эва? – спросила Мэриэн.
– Я слышала кого-то у двери. Мужской голос. Кто это был?
– Сосед, – сказала Мэриэн. – Он увидел свет у меня в окнах и хотел удостовериться, что со мной все в порядке.
– Это была не… – Она не осмелилась произнести "полиция". – Это не меня искали? – Она внимательно смотрела в лицо Мэриэн, надеясь узнать правду.
– Нет, милая. – Мэриэн разве что не посмеивалась. – Со мной ты в безопасности. Я всегда жила здесь. Люди по соседству думают, что я их ангел-хранитель. Вдова, к которой всегда могут запросто обратиться. Я не такая. – Мэриэн засмеялась. – Но они думают, что я такая, и это главное. Придет время, и ты поверишь мне. Тебе просто нужно расслабиться.
– Я верю вам. – Кики бросила взгляд на окно с широко распахнутыми шторами, где она была на виду у всех. – Просто я боялась, что меня могут преследовать. Они могли бы забрать Кори.
– В тебе говорит защитный инстинкт молодой матери, – сказала Мэриэн. – Разве это не удивительно? Это все гормоны.
"Сомневаюсь", – подумала Кики.
– Это оттого, что я очень ее люблю, – искренне проговорила она.
– Конечно, любишь, – кивнула Мэриэн.
– Я хочу… – Кики опустилась на стул с прямой спинкой рядом с колыбелью. – Я только хочу посидеть с ней недолго, хорошо?
Сердце Кики все еще громко стучало внутри ее грудной клетки, когда она взялась за край колыбели. Что, если бы полиция забрала девочку? Не лучше ли это было бы для нее? Неважно, что она полюбила малышку, на первом месте стояло благополучие ребенка.
– Что я должна была сделать, Душистый горошек? – прошептала Кики.
Она заглянула в колыбель, где Кори, чмокая губами и наморщив носик, погрузилась в безмятежный младенческий сон.
19
Не прошло и нескольких дней, как она стала Эвой Бейли. Мэриэн представила ее как Эву своим питомцам и жившим по соседству супругам, заглянувшим к ней, чтобы познакомиться с новой гостьей. Знакомясь со взрослыми людьми из окружения Мэриэн, она чувствовала себя совсем юной, почти так же, как тогда, когда впервые появилась в доме Наоми и Форреста, когда ей было легче общаться с Далией, чем со взрослыми.
Эва была благодарна Мэриэн за то, что в эти дни та отказалась от ее помощи в детском саду, так как она чувствовала себя более утомленной, чем предполагала, видимо, события последней пары недель сказались. Кори целый день, а также ночью требовала ее внимания, Эва спала урывками, ее мучили ночные кошмары, и поэтому она была заторможенной и забывчивой. Теперь она понимала, что мать может дойти до ручки и, разозлившись, травмировать ребенка, а еще она знала, что никогда не станет такой матерью. Даже среди ночи ей слышалось страдание в плаче Кори, и ей больше всего хотелось утешить ребенка.
Эве хотелось – это было ей необходимо – узнать, как дела у Тима и Марти с губернатором. В гостиной Мэриэн стоял маленький телевизор, который та редко смотрела, а Эва, чувствуя себя гостьей в этом доме, не смела включить его.
Однако на четвертый день после ее приезда, когда Эва завтракала на кухне, а Кори спала у нее в слинге, Мэриэн вошла в комнату и положила с другой стороны стола сложенную газету "Ричмонд Таймс-Диспэтч". Эва пристально посмотрела на газету, у нее руки чесались открыть ее. Неужели виргинские газеты освещают эту историю? Прошло около недели с тех пор, как Наоми разговаривала с Тимом. Эве нужно было узнать, что происходит.
Мэриэн суетилась на кухне в ожидании прихода детей в детский сад. Она рассказывала о том, что мешает ей получить разрешение на превращение ее гаража в игровую комнату. Женщина говорила о соседях – они жили здесь уже сорок лет – и описывала близлежащий парк, куда родители водят детей после обеда.
– Когда Кори чуть подрастет, мы сможем водить ее туда, – сказала она. Слушая болтовню Мэриэн, Эва старалась отпускать подходящие замечания, но все ее мысли были заняты открытой газетой.
Брякнул дверной звонок.
Мэриэн взяла со столешницы бутылку сока и поднос с маленькими пластмассовыми чашками.
– Не волнуйся, – сказала она. – Я отведу детей сразу в игровую комнату; если тебе что-нибудь понадобится, я буду там.
– Спасибо, – сказала Эва. Она услышала, как Мэриэн приветствует у двери кого-то из родителей. В холле раздался топот маленьких ног. Один ребенок говорил тихо, тогда как другой рычал, как зверь. Эва дотянулась до газеты.
Статья под заголовком "Рассел по-прежнему не теряет надежды" была на первой странице. Эва, едва дыша, прочла ее дважды. Казалось, никто не сомневался в том, что Тимоти и Мартин Глисоны были замешаны в исчезновении Женевьевы Рассел. Последний разговор братьев с губернатором состоялся в четверг утром, четыре дня назад. Власти оказались совершенно беспомощными в поиске мужчин. В статье цитировали слова Питера Глисона, отца Тима. "Я поражен, – сказал он. – Мои сыновья были расстроены тем, что Энди заключили в тюрьму, но я, тем не менее, не могу поверить, что они совершили нечто подобное. Я надеюсь, что это ошибка, и молюсь о возвращении миссис Рассел живой и здоровой". Автор статьи описывал психологические проблемы, которые были у Марти после службы во Вьетнаме, и сообщал, что Тим был аспирантом отделения социальной помощи в Университете Северной Каролины. Приводились слова профессора Университета, который говорил, что Тим был умным и трудолюбивым, "он был снедаем навязчивой идеей о нашей пенитенциарной системе и был страстно увлечен этой проблемой, до такой степени, что не выполнял заданий по не имеющим отношения к ней предметам и, вероятно, не получил бы весной степень магистра по социальной помощи".
"О, Тим". – Эва думала о том, как усердно он работал, о книгах, разбросанных по столу в кафе. Она никогда не понимала, что он был полностью сосредоточен на своей сестре. Может быть, она могла бы поговорить с ним об этом. Если бы Тим открылся ей, может быть, она смогла бы найти способ предотвратить трагедию. У нее снова защемило сердце при мысли о нем.
Губернатор, разумеется, отказался освободить Энди Глисон. "Он честный человек", – сказала тогда Женевьева. Он сказал, что все еще надеется на "счастливый конец" и не теряет надежды на то, что его жена и ребенок живы и здоровы. В газете была его фотография, и Эва тщательно избегала смотреть на нее, читая статью. Затаив дыхание, она ожидала в любой момент увидеть имя Кики Уилкс, но его там не было. Видимо, власти считали, что братья действовали одни. Или же, может быть, они на самом деле знали о ней и просто не раскрывали все карты, надеясь, что она почувствует себя в безопасности и выйдет из укрытия. Возможно, власти даже знали, где она. Кики представила, как полиция идет по ее следу от хижины до дома Наоми и Форреста, среди ночи выбивает их дверь и допрашивает их под лампами без абажуров до тех пор, пока они не раскалываются и не говорят, что отправили ее жить к Мэриэн Кейзан.
Забывшись, Эва посмотрела на фотографию губернатора, взгляд которого словно притягивал ее. Она видела его лицо в газетах и по телевидению, но прежде никогда не обращала на него особого внимания. Для политика он выглядел молодым: губернатор был стройным, с густой шевелюрой темно-русых волос и стоял в одиночестве перед пятью или шестью микрофонами. У него были впалые щеки и мешки под глазами. Кончиками пальцев она коснулась фотографии.
– Я должна вернуть тебя твоему папе, – проговорила Эва, но как только эти слова слетели с ее языка, она поняла, что имела в виду совсем другое. Она больше не будет пытаться. Она могла бы рационально объяснить свое бездействие тем, что отводила удар от Тима и Марти, Наоми и Форреста, но не только этим. С каждым днем связь между ней и ребенком крепла, становясь все более запутанной и неразрывной. Все – Мэриэн, родители детей из детского сада, соседи – думали, что Кори – ее дочь, и она сама начинала верить в эту ложь.
Эва по-прежнему ежедневно плакала. На самом деле плакала, но не так, как спустя много месяцев после смерти своей матери. В ней давно проросла та сила, которая помогала ей выжить в приемных семьях. Теперь ей нужна была твердость иного рода, и она не знала, как обрести ее.
– У тебя глаза на мокром месте, – однажды сказала ей Мэриэн.
Эва чувствовала себя идиоткой. Не той девушкой, которая отлично училась в школе и чей ум восхищал Тима. Она оказалась той, кого вовлекли в ужасное преступление, и она позволила умереть женщине, а может быть, даже стала причиной ее смерти. Той, кому не удалось вернуть младенца отцу, и той, по вине которой включилась сигнализация в полицейской машине. О чем она думала? Конечно, в машине была сигнализация. Эва была той, которая ничего не соображала и не могла спасти свою жизнь.
Кроме того, Эве казалось, что она – неумелая мать. "Мне всего шестнадцать лет", – без конца повторяла она про себя, изо всех сил стараясь заботиться о ребенке. Если бы она была старше, думала девушка, она естественным образом приобрела бы необходимые навыки. Эва не умела справляться с одноразовыми подгузниками, которые Мэриэн дала ей. Кори терпеть не могла, когда ей меняли подгузник, и вопила каждый раз, вселяя в Эву такую тревогу, что ушки от памперса прилипали к коленям, плечам и рукам малышки. Одной ужасной ночью она была такой уставшей, когда разогревала бутылочку, что, должно быть, неплотно прикрутила крышку. Она взяла малышку к себе на кровать, чтобы покормить ее, и, когда она перевернула бутылочку вверх дном, молочная смесь плеснула Кори в лицо. Эва схватила ребенка и побежала в комнату Мэриэн, до смерти испугавшись того, что Кори могла подавиться смесью или ослепнуть, если смесь попала ей в глаза.
В слезах она разбудила Мэриэн.
– Я ничего не умею! – сказала она. – Я боюсь, что она умрет, потому что я такая глупая мать!
Эва понимала, что пожилая женщина пыталась сдержать смех, помогая ей вытирать молочную смесь. Мэриэн не знала, как велик был страх Эвы, как она лежала всю ночь без сна, вспоминая уроки первой помощи, которые дала ей Наоми, заглядывая в колыбель и прислушиваясь к дыханию Кори.
На следующий день Эва обмотала клейкой лентой крышки на всех бутылочках, из которых она кормила ребенка.
– Знаешь, – сказала Мэриэн, наблюдая за тем, как Эва кормит Кори из бутылочек, наполовину замотанных клейкой лентой, – почему бы тебе не перейти на бутылочки с одноразовыми вкладышами? У меня есть несколько штук, иногда я использую их для детей. – Она пошла на кухню и вернулась с пустыми пластмассовыми бутылочками и почти пустым свертком с вкладышами. – Ими легко пользоваться и проще для малышки, потому что она будет заглатывать меньше воздуха. Знаешь, иногда у нее бывают боли от этих воздушных пузырьков.
Эва кивнула.
Мэриэн вытряхнула из свертка последний вкладыш, показала, как открыть его, и вставила в бутылочку. Эва перелила смесь в новую бутылочку и плотно закрутила крышку. Она опрокинула бутылочку, и Кори легко начала сосать, хотя соска была совсем другой формы.
– Клянусь, – сказала Мэриэн, – этот ребенок такой обжора, каких я еще не видела.
– Она удивительная, – сказала Эва и посмотрела на пустой сверток с вкладышами. – Я сегодня куплю такие же.
– У меня есть в буфете, что стоит рядом с холодильником, их еще целая коробка, – сказала Мэриэн. – Ты можешь воспользоваться ими.
Мэриэн ушла за продуктами, когда пришло время снова кормить Кори. Эва нашла коробку, но не смогла сначала открыть вкладыш. Она попыталась вспомнить, как это делала Мэриэн, тогда ей показалось, что это очень просто. Она пыталась открыть второй вкладыш, потом третий, пока Кори вопя, лежала в колыбели в гостиной. К тому времени, когда Мэриэн вернулась из магазина, на столешнице валялась дюжина неоткрытых вкладышей, а Эва, размазывая слезы по щекам, снова прикручивала соску клейкой лентой к стеклянной бутылочке, которую привезла с собой.
– Что происходит? – Мэриэн поставила пакеты с продуктами на столешницу.
– Я даже не могу вставить эти дурацкие вкладыши! – сказала Эва. – И Кори до смерти проголодалась.
Мэриэн взяла один из вкладышей и, нахмурившись, попыталась открыть его.
– С ним что-то не так, – сказала она. Она взяла другой. – Они… они склеились. Наверное, это бракованная упаковка.
Эва пристально посмотрела на нее.
– То есть дело не во мне?
Мэриэн полезла в один из принесенных из магазина пакетов и вынула другую коробку с вкладышами.
– Попробуй эти, милая, – сказала она.
Эва открыла коробку, вынула один вкладыш, открыла его и вставила в бутылочку. Она посмотрела на созданный ею шедевр.
– Я думала, что снова все испорчу, – сказала она, вытирая щеки тыльной стороной ладони.
Мэриэн обняла ее за плечи.
– Ты прекрасно справляешься с малышкой, Эва, – нежно проговорила она.
Когда Эва ощутила тепло, исходившее от Мэриэн, ей захотелось склонить голову на плечо пожилой женщины, закрыть глаза и простоять так весь остаток дня.
В следующие две недели в доме Мэриэн ее закружил вихрь событий и эмоций. Мэриэн привлекала ее к работе с детьми, и, играя с ними, она переживала моменты неподдельного счастья. Занятая в течение дня, она могла забыть о Женевьеве и прекратить думать о том, как сильно ей не хватает Тима. Однако ночью оба они мучили ее. Когда Эве между кормлениями ребенка удавалось недолго поспать, ей снилась Женевьева. Женщина с испачканным кровью лицом пристально смотрела на нее с кровати в хижине. "Ты украла моего ребенка, – говорила она. – Ты убила меня, а потом украла моего ребенка".
Пытаясь уснуть, Эва тосковала о Тиме. Ей не хватало близости и разговоров с ним. Она сожалела о том, что воспоминание об их последней ночи было омрачено ее дурацким притворным оргазмом. Зачем она это сделала? Она также беспокоилась из-за того, что он винит ее в том, что случилось с Женевьевой, что, в свою очередь, лишило его возможности спасти сестру от смертного приговора.
Эва мечтала о том, чтобы Наоми рассказала ему, где она теперь живет, и чтобы он приехал за ней. Иногда, выходя из дома, она замечала белый фургон "Форд", и у нее начинало колотиться сердце, когда она пыталась разглядеть водителя. Вероятность того, что он все еще водит этот фургон, была ничтожной, но она ничего не могла с собой поделать и искала его глазами всякий раз, выходя за дверь дома Мэриэн.
Ей не хватало спокойной, целеустремленной жизни в Чапел-Хилле, своей работы в кофейне, где она изо дня в день видела лица одних и тех же студентов, комнатки, которую делила с Ронни, большой коробки, набитой письмами ее матери.
Даже если бы ничего не случилось и она по-прежнему жила бы в Чапел-Хилле, у нее не было бы Кори.
Поскольку температура значительно поднялась и после обеда стало теплее, в солнечные дни она помогала Мэриэн прогуливать двухгодовалых близнецов в двухместной коляске, а Кори завертывала в одеяла и клала в коляску, которую дала ей Мэриэн. Потом они гуляли вместе со спокойной и серьезной четырехлетней девочкой по парку, где собирались пять матерей со своими маленькими детьми: они раскачивали их на качелях и болтали о подгузниках и сыпи, о первых словах и проблемах со сном. Три матери были женами аспирантов, остальные две сами были студентками. Эве казалось, что им, так же как Мэриэн, известно все, и хотя они были любезны с ней, ей казалось, что они судачат у нее за спиной. Эва была на несколько лет моложе их и знала, что выглядит еще моложе. Их, вероятно, интересовало, кто отец Кори, почему Эва не сделала аборт и, разумеется, почему она живет у Мэриэн.
– Какие красивые волосы, – сказала ей одна из женщин в день их первой встречи. – Жаль, если тебе придется их остричь.
Эва села на скамейку рядом с качелями, тихо покачивая коляску.
– Зачем мне стричь их? – спросила она.
Другие женщины усмехнулись, как будто знали какой-то материнский секрет.
– Знаешь, я бы на твоем месте остригла, – сказала одна из них. – Они лезут и путаются, и у тебя больше не будет времени заниматься ими.
Эва переводила взгляд с одной женщины на другую. У всех были короткие стрижки.
– У вас были длинные волосы до того, как родились дети? – спросила Эва.
– Да, – ответила одна.
– И у меня тоже, – сказала блондинка, сидевшая на скамейке.
– О, у тебя были роскошные волосы! – сказала другая блондинка.
Блондинка пожала плечами.
– После рождения ребенка приоритеты меняются, – ответила та.
– Ну, я думаю, Эва может оставить длинные волосы, если хочет, – сказала Мэриэн. Она раскачивала близнецов на качелях, не выпуская из виду четырехлетнюю малышку, которая играла на горке вместе с другой девчушкой.
Она должна была сохранить их. Ей хотелось, чтобы Тим, если он сможет вытащить ее отсюда, увидел ее с теми же волосами, которые он любил.
Однако на следующую ночь, когда еще не рассвело, она со слипающимися глазами бродила в темноте по комнате с Кори на плече. Малышка спала урывками, что случалось с ней редко, и Эва расстраивалась из-за того, что не могла найти этому объяснение. Кори давила ей на плечо, выгнув спину и уткнувшись головой в волосы. Вдруг она издала такой громкий крик, что оглушила Эву.
– Что случилось, Душистый горошек? – спросила Эва. – Ты дернула меня за волосы. Это я должна плакать. – Может быть, у нее снова промок подгузник? Она отнесла ребенка в детскую, положила на пеленальный столик, потом включила лампу в углу. Подгузник у Кори был сухой, но при свете лампы Эва увидела на тонкой коже большого и указательного пальцев малышки маленький порез, тонкую красную линию, как от ножа для бумаги. – Ты порезалась о мои волосы! – сказала она. – Бедная малышка. – Эва взяла малышку на руки и, прижав ее к себе, поднесла маленькую ручку к своим губам, чтобы поцеловать ее.
Снова уложив спать Кори, она пошла в ванную комнату в холле и посмотрела на себя в зеркало. В ящиках под раковиной она не нашла ничего, кроме маникюрных ножниц, но не колебалась и всего через четверть часа превратилась из подружки Тима в маму Кори.
20
– Что ты наделала? – На следующее утро Мэриэн сидела в гостиной и смотрела ежедневное шоу, но, увидев входящую в комнату с ребенком на руках Эву, открыла рот от удивления.
Эва бросила взгляд на телевизор, где актриса Джейн Поли брала интервью у эстрадного певца Барри Манилоу. Опускаясь на диван, она улыбнулась.
– Женщины в парке были правы, – сказала она.
Мэриэн онемела, прикрыв рот рукой.
– Неужели так плохо? – спросила Эва, засовывая соску в рот Кори.
– О… ну, я… – заикалась Мэриэн. – Просто это так неожиданно.
Утром это стало неожиданностью и для Эвы. Она не вспоминала о своей полуночной стрижке до тех пор, пока не вошла в ванную комнату и не увидела кучу темных волос на столешнице рядом с раковиной. Ей потребовалось набраться храбрости, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Ее когда-то длинная, волнистая и непослушная темная грива теперь превратилась в короткие, волнистые, непослушные и спутанные волосы. Ясно, что маникюрные ножницы были не лучшим выбором для стрижки. Она не отрываясь рассматривала себя, ожидая, что заплачет, но не заплакала. Теперь уже ничего нельзя было поделать.
– Прошлой ночью Кори порезала руку о мои волосы, поэтому я подрезала их, – сказала Эва.
Мэриэн рассмеялась.
– Она порезала руку о твои волосы?
Эва взяла пальцами ручку ребенка. Теперь порез был почти не виден.