* * *
Леонтий Хвощ проснулся в боевом и творческом настроении. Он вспомнил вчерашнюю блистательную победу над двумя хулиганами, и настроение поднялось еще на несколько градусов. Леонтий поднялся, напевая марш из оперы "Аида", но тут же одернул себя, сообразив, что это непатриотично, и переключился на "Прощание славянки".
Хотелось творить, творить и творить.
Окатившись холодной водой, Леонтий направился на кухню.
Собственно, это не была кухня в общепринятом значении.
Леонтий обитал на просторном, хорошо освещенном чердаке, часть которого была выделена под мастерскую, часть – под спальню и часть – под кухню.
Здесь его ожидало разочарование: холодильник и хлебный шкафчик зияли пустотой. То есть в холодильнике одиноко грустил кусок позеленевшего сыра, но он не представлял никакого интереса – ни как продукт питания, ни как материал для творчества.
А хотелось не только творить, но и есть.
Леонтий вздохнул, смахнул со стола хлебные крошки и высыпал их на подоконник. Здесь, как обычно, ворковали голуби: они знали, что у Леонтия всегда можно чем-нибудь поживиться.
Крути не крути, нужно было идти в магазин.
Леонтий знал в ближайших окрестностях несколько хороших булочных. В этих булочных художника тоже хорошо знали и очень уважали, как постоянного оптового покупателя. Кроме того, отдельные продавщицы питали к нему повышенный интерес, как к мужчине неженатому, самостоятельному и не очень сильно пьющему.
Увидев в дверях художника, продавщица Кристина поправила обесцвеченные волосы, сложила бордовые губы сердечком и пропела сладким голосом:
– Здрасте, Леонтий Кузьмич! За батончиками пришли? Что-то вас вчера не было видно!
– Процессом творческим был занят, не мог прерваться ни на миг! – нараспев продекламировал Леонтий, придирчиво осматривая содержимое полок.
Говорят, что настоящий скульптор, разглядывая бесформенную мраморную глыбу, уже видит в ней будущую статую. Так и Леонтий Хвощ, озирая полки с хлебобулочными изделиями, уже видел будущие художественные композиции. Иная буханка, казалось, уже таила в себе сходство с пресловутым луноходом, в слоеной булочке Леонтию виделись эротические мотивы, но вот этот кривоватый батон... в нем отчетливо просматривалось несомненное сходство с известным деятелем отечественной культуры!
– Вот этот дай батон, Кристина, отменно он, батон, хорош! – потребовал художник, ткнув толстым пальцем в плохо пропеченного уродца.
– Что вы, Леонтий Кузьмич, это же вообще какая-то некондиция! – попробовала отговорить его продавщица. – Лучше вы вот этот возьмите, свеженький...
– Не понимаешь ты в искусстве! – прервал ее Леонтий. – Подай мне то, что я велю!
– Где уж нам уж! – фыркнула обиженная Кристина. – Мы люди темные, в искусстве вашем не разбираемся, зато в хлебе кое-что понимаем! – И она швырнула бракованный батон на прилавок.
Выбрав еще несколько изделий для завтрака и для творческого процесса, Леонтий возвратился домой.
Он поставил на огонь ковшичек для кофе и проникновенным взглядом творца уставился на принесенный батон.
Да, нет никаких сомнений: из этого батона получится замечательный скульптурный портрет выдающегося человека! А если бы еще удалось связаться с ним и уговорить принять участие в очередном перформансе... то есть, попросту говоря, съесть собственное изображение – это может послужить началом замечательной традиции! Это может стать новым словом в искусстве!
Леонтий подумал, что под его творческую идею можно подвести замечательное философское обоснование: известный человек, поедающий свое изображение... змея, пожирающая собственный хвост... древний символ уроборос...
Забыв о завтраке, Леонтий схватил батон и принялся за работу. На него явно накатил приступ вдохновения.
Хлебные крошки летели во все стороны, как вдруг со стороны двери донеслись громкие требовательные удары.
Дверной звонок у Леонтия давно уже не работал, и всех посетителей встречала выразительная табличка: "Стучите!"
Хвощ тяжело вздохнул, отложил в сторону неоконченную композицию и направился к двери.
– Кого принес так рано дьявол, кто нарушает мой покой? – продекламировал он крайне недовольным тоном.
– Сам ты дьявол! – донесся из-за двери раздраженный голос. – А ну открой, козлина! Заливаешь нас! Сейчас дверь будем ломать к чертям свинячьим!
– Собачьим, – машинально поправил Леонтий, открывая дверь. Он был сторонником чистоты стиля.
– Хоть свинячьим, хоть собачьим, хоть индюшачьим! – проговорил, входя, незнакомый человек.
Человек этот был худ, довольно высок и удивительно узкоплеч. Казалось, плеч у него вовсе не было и голова была как-то неаккуратно приделана к узкому гибкому туловищу. Сама эта голова была тоже узкая, как у змеи, с прилизанными бесцветными волосами и маленькими, глубоко посаженными глазками. Зато незнакомец был затянут в узкий черный кожаный плащ и остроносые ботинки.
Войдя, он быстро, как-то нагло огляделся и потянул носом.
– Кофе убегает, – проговорил он, кивнув в сторону кухни.
– Ах да! – кивнул Леонтий и метнулся в кухонный закуток.
Решив кофейный вопрос, он вернулся к двери и спросил:
– Так где у вас протекает?
Под влиянием стресса он неожиданно перестал говорить стихами.
– Не у нас, а у тебя! – поправил его незнакомец.
Только теперь Леонтий увидел, что в его прихожей стояли уже двое гостей. Рядом с прилизанным типом стоял второй – удивительно неприятный человек, весь какой-то потертый и поношенный, с глазами, глядящими одновременно в разные стороны.
Леонтий вспомнил, что это один из тех двоих хулиганов, которых он так славно поколотил накануне вечером, и в его душу закрались нехорошие подозрения.
– Узнал, голуба! – разноглазый нехорошо усмехнулся и облизал губы. – Вижу, что узнал!
– Вы по какому, собственно, делу? – пробормотал Леонтий, попятившись и оглядываясь в поисках какого-нибудь тяжелого предмета. – Вы, значит, не насчет протечки?
– Не насчет, – одобрил прилизанный его догадливость. – И незачем тут глазками стрелять, мы к тебе не шутки шутить пришли!
С этими словами он вытащил из-под плаща черный пистолет с накрученной на ствол болванкой. Леонтий знал по иностранным фильмам, что именно так выглядит глушитель.
– Вы, наверное, ошиблись, – забормотал он, медленно отступая к мастерской. – Вам, наверное, не я нужен... вам, наверное, нужен Мармулис с четвертого этажа...
– Нет, голуба, нам как раз ты нужен! – воскликнул разноглазый, потирая руки. – Как раз ты, а никакой не Мармулис!
Леонтий потянулся было к стоявшему в углу веслу (когда-то у него была идея создать из белого хлеба с отрубями вариацию бессмертной скульптуры "Девушка с веслом"). Однако прилизанный тип чуть заметно повел стволом пистолета, раздался негромкий хлопок, и в лопасти весла образовалась аккуратная дырка.
– Тебе же сказали, – неприязненно проговорил прилизанный, – не шутки шутить мы пришли!
Это Леонтий уже понял. Он опасливо покосился на дымящийся черный пистолет, перевел взгляд на простреленное весло и глубоко вздохнул. Кажется, сегодняшний день будет не самым удачным в его творческой карьере.
– Штырь, упакуй клиента! – строго распорядился прилизанный.
Разноглазый тип подскочил к Леонтию, схватил его за руки и ловко перетянул их куском изоленты.
– Вот так, голуба! – пробормотал он при этом. – Это чтобы ты ручонками-то не размахивал, как вчера! А то, видишь ли, моду взял драться! У меня не забалуешь!
Он огляделся, втащил Леонтия в мастерскую и толкнул в тяжелое кресло, предназначенное для особо уважаемых гостей. Тут же он обмотал изолентой ноги художника, притянув их к ножкам кресла, а локти привязал к подлокотникам.
– Готово! – радостно рапортовал он прилизанному начальнику.
– Вот и хорошо, – обрадовался тот, – хоть что-то ты, Штырь, можешь сделать! Хоть на что-то ты способен!
Он повернулся к Хвощу и ласково проговорил:
– Ну что, как будем – по-хорошему или по-плохому?
– Вы хоть скажите, чего вам от меня надо? – протянул Хвощ. – Если денег – так это вы не по адресу, вам все-таки Мармулис нужен с четвертого этажа!
– Слушай, голуба, достал ты меня со своим Мармулисом! – подал голос разобиженный Штырь. – Ох, как достал! Можно я его немножко побью? – он повернулся к своему шефу. – Ну совсем немножко... я ему за вчерашнее хочу вмазать!
– Потерпишь! – строго прервал его прилизанный. – Он нам пока что нужен!
– Мужики, – снова заговорил Хвощ, – хотите денег найти – ищите, только если найдете – мне дайте на них посмотреть, потому что я этих самых денег давно не видал!
– Нас твои гроши не интересуют! – рявкнул прилизанный. – И нечего тут ваньку валять! Лучше колись по-хорошему – что за баба вчера с тобой была?
– Баба? – недоуменно протянул Хвощ. – Да я ее знать не знаю! Первый раз видел...
– Значит, не хочешь по-хорошему! – вздохнул прилизанный.
Он огляделся по сторонам, и вдруг в маленьких глазках загорелся живой огонек.
На высоком подиуме посреди мастерской стояли несколько законченных композиций Леонтия. Прилизанный отломил большой кусок от последнего шедевра, еще не представленного на строгий суд публики – композиция номер семь тысяч четыреста шестьдесят девять, выполненная из нескольких сортов хлеба, условное название "Торжество земледелия".
Хвощ застонал, как будто у него самого оторвали руку.
Бандит неторопливо подошел к подоконнику, на котором по-прежнему толклись сытые голуби. Он отломил маленький кусочек "Торжества земледелия" и накрошил на подоконник. Голуби, громко урча и отталкивая друг друга, кинулись клевать крошки шедевра.
– Не надо! – вскричал Леонтий, скрежеща зубами. – Не надо голубям! Они ничего не понимают в искусстве!
– Я тоже не понимаю, – честно признался прилизанный. – Так что, вспомнил, кто была эта баба?
Леонтий закусил губу, мучительно пытаясь найти выход из ужасного положения.
– Гули-гули-гули! – прилизанный отломил голову у одного из центральных персонажей композиции и стал мелко крошить на подоконник. Голуби прибывали с шумом и гвалтом, как депутаты на заседание.
– Ну что – не вспомнил?
– Не на-адо! – простонал Хвощ, следя за тем, как отвратительные птицы склевывают плоды его работы.
– Надо, Леня, надо! – возразил бандит и отломил еще более важную деталь скульптуры.
– Вспомнил, вспомнил! – взвыл Леонтий, перекосившись от переживаемых страданий.
– Ну так говори! – бандит повернулся к нему, подняв руку с оставшейся частью композиции.
– Как ее зовут – не помню... – начал Леонтий, и прилизанный снова угрожающе повернулся к подоконнику. – Но я знаю, где она живет! – поспешно добавил художник.
И он подробно рассказал, где именно накануне высадил свою спутницу из такси.
* * *
Генеральша Недужная вышла из подъезда и огляделась.
На улице было определенно тепло, так что вполне можно было переходить на летнюю форму одежды, но генеральша отличалась природной недоверчивостью. Эту недоверчивость генеральша выработала в себе за долгие годы беспорочной службы, она пронесла ее сквозь годы и расстояния, сквозь отдаленные гарнизоны и очень гордилась этим качеством. Она не доверяла людям и организациям, не доверяла средствам массовой информации, не доверяла погоде и поэтому не спешила со сменой формы одежды.
"Еще похолодает! – уверенно говорила генеральша соседям, которые призывали ее оставить дома теплое демисезонное пальто и переодеться в трикотажную кофту. – Вот увидите, еще снег выпадет!"
Генеральша пользовалась в доме непререкаемым авторитетом, и соседи тоже одевались потеплее, недоверчиво выслушивая оптимистический прогноз погоды.
Надо сказать, что генеральша в своей непростой жизни все же верила одному человеку. Она верила генералу Недужному, своему покойному супругу – и он ее доверия не оправдал. Генерал скончался, не согласовав это решение с супругой и оставив ее без поддержки, без твердого мужского плеча. Впрочем, собственные плечи генеральши тоже были достаточно твердыми.
Генеральша жила в одном подъезде с Катериной Дроновой. Точнее, с ее мужем профессором Кряквиным. Саму же Катерину Недужная не одобряла.
Она не одобряла то, что Катерина поздно встает и поздно ложится. Не одобряла ее манеру одеваться. Не одобряла ее голос. Не одобряла ее друзей и знакомых. Она очень не одобряла род ее занятий. Проще было бы сказать, что же генеральша в Катерине одобряла – ничего.
Генеральша Недужная, как уже было сказано, вышла из подъезда и огляделась.
На вверенной ей территории царил относительный порядок.
Дворничиха Зинаида мела дорожку, знакомые пенсионерки грелись на солнышке, обсуждая неуклонно падающую нравственность соседей, трехцветная дворничихина кошка неторопливо шла вдоль дома, соблюдая правила поведения в общественных местах, и даже голуби вели себя достаточно скромно.
Генеральша шагнула вперед, и в это время к ней подъехала незнакомая черная машина.
Машина затормозила, дверцы ее распахнулись, и на тротуар перед генеральшей выскочил удивительно неприятный человек – весь какой-то поношенный, потертый, бывший в употреблении, с обвислыми щеками, заросшими трехдневной щетиной. Самым же отталкивающим были глаза, которые смотрели в разные стороны, отчего создавалось впечатление, что этот человек непременно собирается соврать, причем и сам-то себе не поверит.
– Бабуля, – проговорил этот поношенный человек, развязно усмехаясь и глядя одним глазом на генеральшу, а другим – на трехцветную кошку, – бабуля, ты в этом доме живешь?
– Что?! – выпалила потрясенная до глубины души генеральша. – Что ты сказал, салабон несчастный? Это где ты здесь, интересно, бабулю увидел? Равняйсь! Смирно! Руки по швам! Видеть грудь четвертого человека! Кругом-марш! И чтобы я тебя в этом дворе больше не видела! Тоже мне – внук нашелся!
За долгие годы, прожитые рядом с покойным генералом, Недужная выработала настоящий командный голос. От ее голоса шарахались коровы и милиционеры, слетали галки с церковных куполов и головные уборы у солдат-первогодков, лопались граненые стаканы и электрические лампочки.
Потертый незнакомец отлетел к своей машине и разинул рот, как выброшенная на берег рыба.
Тут же ему на подмогу выскочил второй мужчина, несколько более приличной внешности.
Он был худ, высок и удивительно узкоплеч. Он был затянут в узкий черный плащ, как тонкая венская сосиска затянута в упругую оболочку. Голова у него была тоже узкая, с прилизанными бесцветными волосами и маленькими, глубоко посаженными глазками.
– Извините моего коллегу, мадам! – пропел прилизанный незнакомец ненатуральным голосом телевизионного ведущего. – Он еще недавно работает в нашей организации и не научился разбираться в людях! Простите его неловкость!
– В организации? – подхватила генеральша самое знакомое слово. – В какой еще организации?
Она окинула подозрительным взглядом разноглазого человека. По ее представлениям, ни одна уважающая себя организация не взяла бы такого на службу.
– Наша организация называется "Международный поиск", – мгновенно отозвался прилизанный, – мы разыскиваем потерянных родственников и знакомых, разыскиваем наследников...
– Что-то непохоже... – вполголоса проговорила генеральша. – Короче, документы у вас какие-нибудь имеются?
А как же! – прилизанный жестом циркового фокусника выхватил из воздуха и раскрыл перед генеральшей красную книжечку. Генеральша сверила фотографию с оригиналом, неодобрительно покачала головой и уставилась на мужчину:
– И чего вам нужно?
– По нашим данным, в этом доме проживает одна разыскиваемая нами особа, – начал прилизанный.
– Толстая, рыжая, в зеленой куртке! – выпалил разноглазый, высунувшись из-за плеча своего старшего товарища, как мелкая деревенская шавка из-за забора.
Прилизанный небрежным жестом затолкнул его обратно и выжидательно взглянул на генеральшу:
– Мой коллега, при всей его неопытности, довольно верно обрисовал внешность разыскиваемой особы...
– По какому поводу разыскиваете? – строго осведомилась бдительная генеральша.
– Вообще-то мы не имеем права разглашать, – пропел подозрительный тип, – это конфиденциальная информация, но лично вам я могу сообщить, – он понизил голос и проговорил на ухо генеральше:
– Наследство!
Генеральша Недужная, как уже было сказано, никому в этой жизни не доверяла.
А уж этому скользкому незнакомцу – в особенности.
В данный момент она находилась под действием сложного чувства. С одной стороны, природное недоверие говорило ей, что этому человеку ни в чем нельзя помогать и никакой информации сообщать ему не следует. С другой – она не одобряла Катерину Дронову...
– А большое ли наследство?
Вместо ответа прилизанный надул щеки и округлил глаза.
Это решило дело.
Если даже прилизанный не врет (что маловероятно), неужели генеральша будет способствовать тому, чтобы эта крайне неприятная особа, новая жена профессора Кряквина, неожиданно сказочно разбогатела? Нет, нет и еще раз нет!
Генеральша приняла решение.
– Ниной ее зовут, – сообщила она вполголоса, – Нина Гуськова из четырнадцатой квартиры.
– Спасибо! – прочувствованно воскликнул прилизанный и сделал неловкую попытку поцеловать генеральше руку. Генеральша руку не дала и на всякий случай спрятала за спину. Впрочем, прилизанный не слишком огорчился.
– Премного благодарен! – добавил он и для большей убедительности шаркнул ножкой.
Вася Гуськов из четырнадцатой квартиры отличался недюжинной физической силой. По этой причине он работал на городской бойне в трудной и ответственной должности бойца. То есть забивал скот – крупный рогатый и прочий. Работа тяжелая и неприятная, но Вася не искал в жизни легких путей. Накануне он вкалывал в ночную смену, и в данный момент отсыпался.
Когда в дверь квартиры позвонили, он замычал, невольно подражая тому самому крупному рогатому скоту, с которым регулярно сталкивался по работе, и накрыл голову подушкой. Однако звонки не прекратились, и Василий спустил ноги на пол, угрюмо уставился на будильник, встал и прошлепал к входной двери, как был – в длинных темно-синих сатиновых трусах и желтой застиранной майке.
– Кто там?! – проговорил он хриплым, неразборчивым спросонья голосом.
– Нина Гуськова здесь живет? – спросили из-за двери.
Сон с Василия как ветром сдуло.
Дело в том, что он был чрезвычайно ревнив. Ревнив безудержно, беспредельно, болезненно.
Свою жену, кругленькую и румяную Нину, он ревновал на протяжении всей их совместной жизни. Он ревновал ее к бывшим одноклассникам и к теперешним сослуживцам, к соседям по дому и по дачному участку, к мужчинам, с которыми она проехала две остановки в трамвае и к тем, которые случайно оказались с ней в одном лифте, ревновал ее к мясникам из ближайшего магазина и даже к участковому инспектору милиции Петухову.
Первое время Нина пыталась убедить мужа в своей невиновности, но все ее попытки только подливали масла в огонь.
Со временем она решила, что, если уж страдать, то хоть за дело, и действительно стала изменять мужу.
Она изменяла ему с бывшими одноклассниками и с теперешними сослуживцами, с соседями по дому и по дачному участку, изменяла с мясниками из ближайшего магазина и даже с участковым инспектором милиции Петуховым.