- Да ладно вам, справимся. Если уж за их "делают вид" не халтурили, то за настоящее как-нибудь отпашем по совести. Только… Вы не сердитесь, что молчала… Им нужны молодые сестры в хирургию… Мне предложили… Я согласилась переквалифицироваться…
Катя врала и прятала глаза. И лишь тогда сообразила, участковый врач Клунина и пациент Голубев в ней неразлучны. При виде Анны Юльевны ей теперь всегда будет грустно. Необходимо было сменить обстановку полностью. Но ведь доктору такое не ляпнешь. Она-то хотела, чтобы в новых условиях рядом была старая помощница. В принципе для себя старалась. Но какое это имеет значение, если на радостях про свою Трифонову не забыла? Не побоялась речь о ней завести? На щеки девушки неожиданно выползли две слезинки благодарности и вины:
- Спасибо вам огромное! Извините меня, но…
- Я все понимаю. Ты права, надо было соглашаться на хирургию, - перебила Клунина немного беспечнее, чем следовало бы, по мнению Кати. О том, что Анну Юльевну давно тяготит ее мрачность и рассеянность, что некто жизнерадостный рядом устроил бы ее больше, она не догадывалась. - Там наверняка и оплата выше. Но, признаюсь, я не ожидала… По-моему, ты мягковата для операционной. Сосредотачиваться не умеешь, витаешь где-то.
- Мне показалось, что именно это - мое. Знаете, вот стол, на нем больной под наркозом, рядом врач. И я вкладываю ему в руку то, что приказывает. Одним словом! "Зажим… Скальпель…" Я исполняю молниеносно, не рассуждая. Проходит час за часом. Вот работа, на которой думаешь только о ней. Или совсем не думаешь. И трепаться не приходится. А то у нас в кабинете я обо всех начинала размышлять, сравнивать их с собой, с вами, переживать. Мне же не лечить, вот и отвлекалась, - призналась Катя. Но сразу опомнилась: - Конечно, скорее всего, я это выдумала для самоуспокоения, когда услышала, что переучиваться нужно.
Анна Юльевна посмотрела на нее странным долгим взглядом. То ли старалась запомнить внешность, то ли проникнуть в душу. Катя испугалась, что наболтала лишнего и сейчас будет уличена во вранье. Но та лишь улыбнулась и сказала:
- Бог с тобой. Давно порываюсь тебе объяснить… Наверное, или сейчас, или никогда. Жизнь - штука рутинная на девяносто процентов. И со скукой каждый борется сам. Кто-то по натуре взбадривается от страха и придумывает себе всяческие несчастья. Кто-то - от удовольствия, поэтому воображает, что счастлив.
- Пессимист и оптимист, да? - заинтересовалась Трифонова.
- Не совсем. Первый думает: "Меня никто не понимает, мой удел - одиночество". Второй: "Меня никто не понимает, значит, манипулировать мной не удастся, свобода". В таком роде. И, как ни странно, выдумщики своих горестей устраиваются лучше выдумщиков своих радостей. Явно более успешны, но продолжают клясть судьбу.
- Вы намекаете, что на самом деле у меня нет поводов для тревог? Что все замечательно?
- Я открытым текстом говорю: и те, и другие заигрываются. Одни начинают упиваться реальными поражениями. Другие отказываются замечать настоящие победы. Это к тому, что собственный характер необходимо контролировать самой. Иначе чужие люди этим займутся. И довольно грубо.
Клунина, в сущности, предупреждала, что отныне никто не будет защищать девушку от начальства, как делала она, беся Новикову. Ангелина Ивановна искренне не понимала, зачем конфликтовать с руководителем из-за вялой нелепой медсестры. Разве что та молчит о каких-то жутких пороках врача. Но представить себе Анну Юльевну в роли алкоголички, наркоманки, извращенки любого толка было сложно. Выходило, что Трифонова оказывалась банальным поводом выразить недовольство заведующей ей в лицо. Что ж, Новикова в долгу не оставалась.
Катя же подумала, что Анна Юльевна все-таки разозлилась на нее за отступничество и просто хотела уязвить. Обыкновенное непонимание пошло обеим на пользу. Анна Юльевна выбралась из прошлого, как осужденная из колонии - на свободу с чистой совестью. Она верила в то, что предупрежденный наполовину спасен. Хотя в глубине души и знала, что наполовину - не считается. А Катю Трифонову ее слова избавили от привкуса предательства, который возник из-за отказа работать с хорошим человеком. Честно говоря, обеим стало гораздо легче.
После первой же зарплаты операционная медсестра сняла комнату у темпераментной старушки. Кипела она во дворе, ярким "глаголом" вбивая в понаехавших хорошие столичные манеры. А дома была милейшим тихим созданием. Народ делила любопытно - нужен Москве или паразит. Независимо от места рождения. Молодая девушка из хирургического отделения была городу просто необходима. Более того, нуждалась в полноценном отдыхе. И частенько поздними летними вечерами Катя слышала в открытую форточку зычный крик: "Потише там, на скамейке! Дайте выспаться медицинскому работнику!"
Соседки по общежитию и не догадывались, что Трифонова работает в частной клинике. Поэтому накрытый стол и чемодан у двери ввергли их в растерянность и тоску. Подобное состояние Катя испытала днем раньше. Пять женщин наряжали шестую на какую-то вечеринку. Хватали из общей небольшой кучки то юбку, то блузку, спорили, подходят друг другу или нет, заставляли мерять. Она увидела свой топ и босоножки. Сто раз пыталась им внушить, что нельзя брать тряпки отсутствующих. Те сами могут ворваться, чтобы наскоро переодеться, а не во что. Бесполезно. Но Катя даже не рассердилась напоследок, потому что вспомнила: ее бабушка жила в общаге году в шестидесятом. Маме уже не довелось, зато у нее подружки оттуда были. И обе рассказывали о таких сборах с умилением.
Бабуля учила внучку жить в куче, расписывая своих общажниц. Они были такими же, будто не покидали всем чужих стен, просто меняли имена. Не изменились их дружбы и свары, будни и праздники. Тогда Катя смеялась. И даже радовалась, что древний опыт применим как новенький. А тут вдруг представила: вот заходит ее сухонькая невысокая бабушка и деловито включается в украшение обладательницы шанса на нормальную жизнь. И никто не замечает, что она на полвека старше, что морщиниста и с трудом двигается. Галлюцинации ужасней у Трифоновой никогда не было. Время, замкнутое в неустроенность, бедность и желание поспособствовать чужому счастью, чтобы свое нашлось, остановилось. "Завтра меня тут не будет", - напомнила себе Катя и лишь поэтому не завопила.
Когда причесанная, накрашенная, разодетая и забитая тьмой советов девушка шагнула к вероятному избавлению от общаги, а прочие разбрелись, возле Трифоновой задержалась Алла Павловна. Ничего хорошего это не сулило. Ученая дама растолстела и окончательно махнула на себя рукой. Зато повадилась указывать другим направление к благополучию. Обшарпанный такой столб с ржавой табличкой, на которой стерлись буквы. Любой при виде него разворачивался в противоположную сторону.
- Ты такая невеселая ходишь, - поделилась впечатлением Алла Павловна. - И уже давно. А молодость случается раз в жизни, извини за банальность. Начни выбираться в пир, мир и добрые люди, не кисни здесь. Я тебе сто раз говорила: не твое это место, погубит оно тебя.
- Было бы с кем выбираться и к кому… - мирно ответила Катя. - А просто так шляться глупо.
- Если сиднем сидеть, никогда не будет. А выйдешь, сразу познакомишься. Запишись на какие-нибудь курсы. На бальные танцы, на восточные. На йогу - это модно. И не дорого, раз так много объявлений.
- Не хочу. Туда наверняка ломанулись те, кто много воображает о своих чарах и талантах. Противные стервы.
- Катя, так нельзя. Не желаешь к ним, запишись волонтером в какое-нибудь общественное движение. Только прибейся к ровесникам.
- Алла Павловна, я целыми днями вожусь с больными людьми за крохотную зарплату. Вы серьезно думаете, что бесплатно помогать несчастным по выходным - это то, чего мне не хватает? Нет, благодарю.
- Но нужно же тебе где-то встретить молодого человека! Его надо активно искать.
- Не хочу.
Катя вздрогнула от слов "активно искать". Андрей Валерьянович Голубев случайно нашелся. И печальный конец их истории - тоже случайность. А если бы она его вычисляла по медицинским карточкам, изобретала повод заглянуть, соблазняла, и потом такой облом? Невезуха, венчающая отсутствие усилий, - это одно. И совсем другое, когда она, проклятущая, эти усилия гробит. Хватит о неудачах, сил нет. Интересно, победы вспоминаются так же часто, как провалы? И с кем и на что играть, чтобы выиграть и гордиться собой? Вот если к обычной бездомной медсестре как-нибудь когда-нибудь прибьет какого-нибудь мужчину. Тогда грянет жизнь не на черновик - набело, и они вдвоем решат, на какие курсы записываться и с кем общаться.
Трифонова не собиралась мстить разбередившей душу женщине. Просто знала, что предстоит только одна ночь в общежитии, и не смолчала:
- Я тоже выскажусь, не обижайтесь. Идите-ка вы домой. Не кисните здесь. Не ваше это место, оно вас погубит.
В глазах Аллы Павловны, светлых, чуть навыкате, вмиг появился избыток влаги. "Я всего лишь вернула ей ее же слова, - неприязненно подумала Катя. - Значит, она мне такое говорить может из лучших побуждений, а самой невыносимо больно слушать? Придется". И Катя не остановилась:
- Правда, у вас есть однокомнатная изолированная квартира. В ней даже втроем просторнее и спокойнее, чем в здешнем гадюшнике. А дочка с зятем неплохо растянули медовый месяц. Года на четыре? На пять? Теперь пусть зарабатывают себе на жилье. Взрослые люди. Наглые люди. Выдворили хозяйку…
- Не смей! - крикнула героическая мать. - Мне никто не запрещает возвращаться. Я сама тяну время ради счастья своего ребенка. Тебе не понять.
- Куда уж мне. Если вы не обманываете, если они действительно не врезали новых замков и не гнали вас с порога кулаками, то почему вы еще мрачнее, чем я? Почему бросили читать и начали есть все подряд? Почему не накручиваете волосы на бигуди, гардероб запустили? Тут ведь есть и прачечная, и гладильня. Потому что совершаете подвиг. А его никто не ценит. Ни родные, ни наши. Как будто каждая мама обязана уйти из дома после дочкиной свадьбы. Так вот, я ценю. Поэтому и говорю вам: "Хватит, Алла Павловна. Возвращайтесь. И мешайте, активно мешайте домашним своим присутствием. Жить в тесноте семьей не легче. Как бы труднее не оказалось. Тоже подвиг. Вашим с вами неохота будет толкаться, станут искать выход. И найдут, и переедут быстренько, не волнуйтесь. Они молодые и вдвоем. Признайтесь, наконец, что вы не сильнее всех. Да, еще… Не позорьте дочь, не являйтесь распустехой. Почистите туфли, отутюжьте юбку и блузку, завейтесь, накрасьтесь влегкую. Интеллект и ухоженность зрелой женщины действуют на молодых мужиков как команда "Фу". Так что зять сразу поймет, где его место в вашей квартире. На коврике у порога. Да, да, "интеллект и ухоженность зрелой женщины" - ваша фраза, хотя концовка у нее была другая. Тут не я одна научилась кудряво выражаться благодаря вам. Девки пристойную речь впитывают как губки. Спасибо".
Реакции на свою то ли отповедь, то ли проповедь Катя Трифонова не видела: договорила и ушла, не оглянувшись. Ей было неловко. Потому что напоследок она решилась передать Алле Павловне слова своей бабушки. Мягкий вариант. Та интересовалась окружением внучки и быстро решила житейскую задачку, с которой кандидат наук и доцент не справилась: "Вот неразумная! Дала бы детям месяц помиловаться и вернулась, была бы лучшей матерью и тещей на свете. А теперь они волю узнали. Начнет тенью ходить, в кухне на полу спать и все равно останется кругом виновата. Но надо идти назад и хозяйничать крепко, иначе на пенсии ей и общежитие станет не по деньгам. Будет бомжевать. Или додумается до греха и, чтобы у молодых под ногами не болтаться, залезет в петлю". "Мне ее стойкость нравится. Может, стоило объяснить, что не я это предлагаю, а семидесятилетняя женщина, которая давно разочаровалась в людях? - гадала Катя. - А то еще оскорбится".
Однако следующим вечером Алла Павловна желала ей удачи как ни в чем не бывало. Только ела очень много, пила водку и не смотрела на людей. А девчонки расчувствовались по-настоящему.
- Катька, ты особенная! - сообщали ей на разные лады. - Так недолго с кем-то встречалась два года назад, а он тебе сапоги, сумку, платье, колечко и цепочку золотую подарил. И ведь ты не ревела, когда перестала у него ночевать. Значит, сама с ним порвала. А нас все обирают, прежде чем бросить. Теперь, видно, решила на мужиков не ставить. Сама нашла хорошую работу. А нам только зарплату снижают и грозят увольнением. Вроде тихая, не суетишься, с места не двигаешься, а тебя вверх несет. Умная ты. И очень везучая…
Минут через пятьдесят тосты иссякли, и соседки увлеченно загомонили про общежитские дела. Катя встала, принесла из холодильника добавку колбасы, потом огурчиков, затем сока. А когда на нее, хлопотавшую, перестали оглядываться, бесшумно вытянула из-за двери легкий чемодан и удалилась на другой конец города. Она ничего не чувствовала, будто двигалась по подземке мысленно. Собственное равнодушие было главным итогом ее жизни в тот момент.
"Вот оно - проклятье упущенного шанса, - лениво думала Катя Трифонова. - Месть судьбы за пренебрежение ее даром, за то, что не впилась в Голубева зубами и не выгрызла завещание сразу". Недавно на экзамене ее признали небездарной. Она такая и есть. Рано или поздно должны были встретиться нормальные люди и оценить. Теперь будет больше денег. Но за них все нервы вымотают. И если копить на первый взнос по ипотеке, а потом гасить долг с огромными процентами, ее существование не будет райским. Годам к пятидесяти расплатится за однушку. Великолепная перспектива. Девчонки в общаге иззавидовались сапогам и цепочке. Молодец, раскрутила кого-то, заслужила. Но поведай она им, что упустила, безжалостно издевались бы. Комнату сняла? Заживет в чистоте и покое? Да что это по сравнению с домом Голубева! В общем, то, что должно быть упоением переменами, стало горечью. Как она была бы счастлива, не прибейся в свое время к Андрею Валерьяновичу. Работа в частной клинике - ею бредили все знакомые медики. Прощание с общежитием - мечта каждого, кто хоть на час там задержался и не успел напиться до скотства. Катя летала бы, напевала шлягеры и строила великие планы.
И, лишь очутившись на улице в другом конце Москвы, она поняла, что до ее бывших мест работы, жительства и сожительства полтора часа езды на маршрутке и поезде. В ее власти никогда больше их не увидеть. Бескрайний город врачевал разлуками и спасал цейтнотами. Миллионы людей искали в нем себя и выбирали друг друга. Из нее действительно ничего не выйдет, если ей не удастся соответствовать этому масштабу. И еще есть мир, в котором эта громада не единственная. "Ой, а скоро Луну и Марс обживать начнут, держи в голове на случай, если Землю перерастешь", - усмехнулась про себя Катя Трифонова, сообразила, что выздоровела, но радости почему-то так и не ощутила. Вернее, прежней безумной радости, когда точно знаешь, что все у тебя будет хорошо, так хорошо, как тебе сейчас и вообразить не удастся. Она взрослела на собственных глазах, но не догадывалась об этом.
2
- Зажим! Еще зажим! Сушить! Сушить!!!
Катя Трифонова ловко подавала стерильные тампоны. Надо же, мелкие сосуды давно прижигают лазером, чтобы не кровили, а рык хирурга, требующего металлические прищепки и куски марли, часто и вдруг раздается в операционной. Такая работа - чинить больного изнутри - сплошные неожиданности. И справляться с ними необходимо мигом.
Медики - народ циничный, как все профессионалы, точно знающие устройство тех, кем они занимаются. Имеющие дело с неодушевленными предметами страдают меньше, потому что не так быстро лишаются веры в человека. Им все кажется, будто тот справится с вещью, когда приспичит. Врачи же усмехаются: с собой должен справляться, а это в отношении большинства маловероятно. В общем, своим на вопрос, как ей новое занятие, Катя могла честно ответить: "Блаженствую". И никто от нее не отшатывался в суеверном ужасе, представив, что его усыпленное распоротое тело вызывает у молодой женщины наслаждение. Коллеги понимали, не о внутренностях речь, а о чистой, слегка разреженной атмосфере спасения жизни человека, когда сам человек не мешает. Это, очнувшись от наркоза, он поначалу будет глядеть на спасителей с благоговением. А потом начнет рассказывать, что ему не то вырезали, гады, за его же деньги. И самое мерзкое - не пришили того, что сделало бы его молодым и беспечным. В этом смысле богатые мало чем отличались от неимущих. Отношение к тем, кто помогал вернуть здоровье, формировала только культура, а не содержимое бумажника. Но Катя с недужными теперь почти не общалась. Она истово служила хирургу, готовя операционную к священнодействию и вкладывая в его руку нужный инструмент. Такое участие в исцелении оказалось как раз по ней.
Частная клиника с идеальным порядком, обеспеченные больные и их вежливые родственники смягчили ее жесткий норов, как горячий кофе - сухарь. Несправедливость мироустройства, конечно, продолжала грызть бунтарку волчьими зубами. Но оказалось, что если ты не твердокаменная, а хотя бы пластичная, то тебе не так больно. Однажды миллионер вдруг ломанулся за грань граней после долгой удачной операции, и сестра Трифонова искренне зашептала его бесчувствию: "Миленький, хороший, не уходи, пожалуйста. Доктор все сделал как надо. Не думай, что за границей есть врачи лучше. К тому же не доехал бы ты до них. Тебя на стол еще вчера надо было класть. Сегодня еле успели. Но успели, поверь. У тебя же все есть - интересное дело, роскошная квартира, громадный загородный дом, семья, возможность путешествовать. Чего не живется-то, а? Живи себе и живи. Разве тебе на тот свет торопиться? Нищие вон за этот цепляются, калеки, бомжи". И сердце пациента забилось, будто откликнулось на эти горячечные напоминания.
Катя соображала, что, пока уговаривала мертвеющего человека, доктора его реанимировали. Но все равно было странно и приятно. Тогда она смущенно приняла свои увещевания за жалость к напрасно трудившимся девять часов врачам. Но через неделю яростно заспорила со своей квартирной хозяйкой. Та утверждала, что "богатым в человеческих условиях на дорогих лекарствах и недомогать и помирать легко".
- Перестаньте! Им тяжелее! - кипятилась девушка. - Они в курсе, что свои платиновые карточки в гроб не возьмут. Все ели-пили, везде жили-были. Но у них такие огромные планы, столько знаний. Поймите, тысячами людей руководят, из миллионов долларов миллиарды делают, а с собственным правым или левым боком никак не договорятся. Палата в клинике, которая для вас невиданные хоромы, для них - убогий сарай.
- Их лечить прибыльнее, вот и защищаешь, - усмехнулась старуха.
- Защищаю? - озадачилась Катя. И согласилась: - Похоже. Самой непривычно. Я раньше таких в глаза не видела и рассуждала как вы. Но вот поработала с ними… Давайте считать, что болеть и умирать всем одинаково.
- Нет, нет и нет.
И тут девушка впервые невольно и бездумно попыталась стать миротворицей:
- А вы хороший и добрый человек. Другая согласилась бы, что антагонистам гораздо хуже, и обрадовалась.
- Кому хуже?
- Вашей противоположности.
- Ладно, не подлизывайся, знаю, что со мной ссориться тебе тоже невыгодно, вот и юлишь.
"И меня называют бескомпромиссной? - подумала медсестра. - Да я - образец терпимости". И вновь неожиданно для себя выдала: