– Точно, из его гостиной вид что надо. Я ведь и в квартиру к нему заскочил – посмотреть, что и как. Мало что увидел, только пол-Нью-Джерси из окошка. Между прочим, там, у окна, и нашли его тело. Мешком валялся. Значит, с Четвертого июля вы не видались?
– Может, несколько раз по телефону общались. А видеть с июля не видел.
– Угу. Там вот как все было. Примерно в шесть, в полседьмого вечера соседка позвонила ему в дверь, но никто не открыл. Она забеспокоилась, давай к швейцару. Швейцар говорит – нет, кажется, сегодня не выходил. Человек в возрасте, может, сердце схватило, может, упал и ушибся. Ему семьдесят один было.
– Я не знал, что он такой старый.
– Да, семьдесят один... Тогда швейцар сам пошел наверх, а скорее всего послал кого-нибудь – лифтера или носильщика. Попробовали натурально дверь, а она ни в какую. Потому как у него засов дай Бог. Вроде твоего, только другой конструкции. Болт поперек двери двигается.
– Я знаю.
– Вот как? С прошлого июля помнишь, какой у него замок?
– Как только ты упомянул, я сразу вспомнил. По роду прежних занятий привык обращать внимание на замки.
– Еще бы!.. Ну вот, начали они колотить в дверь – снова глухо. Осталось только звонить в участок. Оттуда прислали человека, но что он мог сделать? Такой запор не взломаешь. Пока искали слесаря, пока он пришел, тюка то да се... Короче, только к десяти удалось сдвинуть засов.
Так оно, должно быть, и было. Незадолго до десяти я последний раз набрал номер Абеля, а попади они в его квартиру раньше, к телефону точно подошел бы полицейский.
– Они уже догадались, что старик отдал Богу душу. Но вот что его пришили, никто не ожидал.
– Но это точно убийство? Может быть...
– Точно. Медицинский эксперт сразу же подтвердил. Да и так все было ясно. Его по голове били.
– Господи!..
– Точное время смерти пока не установлено, но, по предварительным данным, это случилось вскоре после двенадцати дня. Получается, что после того, как я подбросил тебя, ты мог рвануть на Риверсайд-драйв, укокошить несговорчивого партнера и – назад, чтобы открыть свою лавочку. Только это не в твоем духе, я знаю, да и ты тоже. Вдобавок глаз у меня наметанный. По твоей физиономии было видно, что от меня от первого ты об убийстве слышишь.
На Тридцать седьмой нам перекрыл дорогу красный свет.
– Тут сама собой связь напрашивается, – продолжал Рэй, затормозив. – Случайное совпадение или... И женщина, и старик – оба скончались от ударов чем-то тяжелым. Обоих били по голове. И между обоими происшествиями меньше суток прошло, около двенадцати часов.
– Квартира у Крау была разгромлена?
– Как тебе сказать... Погрома не заметно, но взяли что-нибудь или нет – разве с ходу определишь? Я был там после лабораторной команды, но особого беспорядка не видел. Но, может быть, убийца знал, что где смотреть. Крау держал дома деньги?
– Я не знаю.
– Ну да, конечно... Хрен с тобой, замнем для ясности... Может, это началось как обыкновенное ограбление, ворюга требовал деньги, старик упирался, вот он его и прикончил со злости. Может, у кого-то была особая причина расправиться с ним. У старика были враги?
– Я таких не знаю.
– Допускаю, что Крау не поладил с кем-нибудь, вот его и пришили. За семьдесят лет знаешь сколько врагов можно нажить!..
– Не думаю. Он был хорошим, смирным человеком. Любил пирожные и читал Спинозу.
– И еще скупал у разных гавриков вещи, которые им не принадлежали.
Я пожал плечами.
– А кто, по-твоему, к Колкэннонам влез? – спросил Рэй.
– Откуда я знаю?
– Чует мое сердце, есть тут связь, есть. Колкэнноны и Крау – не два отдельных происшествия.
– Какая тут может быть связь?
– Ты исключаешь, что Крау сам все подстроил – навел грабителей на Колкэннонов? Барыги часто так делают. Потом, когда Ванду Колкэннон убили, он испугался, не захотел брать добычу или в цене не сошлись – тут ему и хана.
– Что ж, это вероятно.
Так мы беседовали, пока не подкатили к "Барнегатским книгам". Когда мы проезжали мимо собачьего салона, дверь была открыта, значит, Каролин на месте. Я начал было благодарить Рэя за то, что он подбросил меня, но почувствовал на плече его тяжелую руку.
– И все-таки ты что-то знаешь, Берни.
– Я знаю, как трудно жить торговлей подержанными книгами. И это вообще невозможно, если не открываешь магазин.
– Убийца на воле, заруби себе на носу, – сказал он. – Прикончить двоих могла только последняя сволочь, причем опасная.
– От меня-то что зависит?
– Мы его выследим, как пить дать. Тем временем добыча ходит по рукам, и вообще тут есть чем поживиться. А у тебя всегда пальчики зудели.
– Не улавливаю, к чему ты клонишь.
– Факт, не улавливаешь. Хочу дать тебе два совета. Или предложения – как хочешь считай. Если прослышишь, кто это сделал, сообщи мне. Понял?
– Полезный совет.
– Мне хочется самому его взять. Крау был нормальный старик, настоящий джентльмен. У нас с ним не склеилось, мы даже близко не сошлись, но все равно он джентльмен. Главное – щедрый был, это факт.
"Не скупился на взятки", – мысленно перевел я.
– И еще.
– Слушаю.
– Тут на кону – большие деньги. Я это нутром чую. Можно бы сказать: пахнет деньгами, но это не запах, это что-то в воздухе чувствуется. Улавливаешь?
– Кажется, улавливаю.
– Такое чувство, как перед дождем – вот-вот польет. Так вот, Берни, если начнет бабками капать, то не забудь, что у тебя есть товарищ.
Глава 11
Примерно в четверть первого пришла Каролин с пакетом, в котором был "завтрак на вынос" от Мамуна. Мы съели по сандвичу, опорожнили коробку тушеного мяса с перцем и запили все это замечательным мятным чаем. Чай у Мамуна уже подслащенный, и это напомнило Каролин о вчерашнем сахарном похмелье, а похмелье, в свою очередь, – об Абеле. "Интересно, что у него на завтрак? – вслух сказала она. – Какой вкуснятиной он себя ублажает".
– Ничем он себя не ублажает, – сказал я.
– Откуда ты знаешь?
– Его нет в живых... – ответил я и рассказал о том, что узнал от Рэя Киршмана.
Она слушала, раскрыв глаза от ужаса. Кроме того, Рэй сказал, чтобы я не забыл, что у меня есть товарищ, и это я тоже хорошо запомнил. У меня не хватило духу сразу пойти в собачий салон, не хотелось расстраивать Каролин. "Успею", – подумал я и открыл магазин, хотя торговля едва-едва шла. Потом она пришла с ленчем, и я решил, что не стоит портить ей аппетит, и снова отложил неприятные новости. И тогда, когда она сама заговорила об Абеле, я раскололся.
Каролин выслушала, не перебивая, до конца, но лицо ее становилось все более мрачным. Когда я закончил, мы оба погоревали. Каролин согласилась со мной, что это низко и гнусно – убивать старика.
Потом она спросила, кто, по-моему, это сделал.
– Понятия не имею.
– Думаешь, те же подонки, которые забили насмерть Ванду?
– Вряд ли. Следствие не усматривает связи между двумя преступлениями. Это только Рэй уверен, что такая связь есть. Единственное соединительное звено между Колкэннонами и Крау – это мы, а к убийствам мы непричастны. Между домом на Западной Восемнадцатой улице и квартирой на Риверсайд-драйв прямой связи нет, если не считать того, что в первом месте мы взяли одну вещь, а во втором – ее оставили.
– Вот это и есть связь!
– Монета?
Каролин кивнула.
– Мы отдаем ему монету, и через двенадцать часов его убивают. Не из-за нее?
– Но кто, кто это сделал?
– Не знаю.
– Никто даже не знал, что она у него есть!..
– Значит, узнали. Тот человек, кому он хотел ее продать.
– Вполне вероятно, – сказал я, подумав. – Тогда события предположительно развивались так. Утром Абель звонит возможному покупателю и приглашает его зайти посмотреть на монету. Тот приходит, осматривает монету, и она ему очень нравится. И не просто нравится. Он уже видит ее своей.
– Но он не в состоянии заплатить требуемую сумму.
– Верно, он не в состоянии заплатить требуемую сумму, но и уйти без монеты не может. Недолгая внутренняя борьба, и он решается. Хватает что-нибудь тяжелое... Что, например?
– Да что угодно, хотя бы упор для книг.
Неудивительно, что она назвала именно этот предмет, если учесть, где происходил наш разговор. Именно у меня в лавке она увидела бронзовый бюст Иммануила Канта, который я использовал в качестве упора, отделяющего на одной полке философскую литературу от религиозной, и который однажды она опустила на голову негодяя, целившегося в меня из револьвера.
– Что ж, годится... Итак, не в силах сдержаться, преступник упором для книг наносит Абелю несколько ударов по голове, кладет в карман никель и отваливает. Уходя, он запирает за собой дверь.
– Дверь?
– Да, дверь была заперта. Знаешь, эти огромные замки со скользящим засовом? Сам-то я всегда так делаю – запираю обчищенную квартиру, но кто еще, кроме меня? Убийца да к тому же фанат-коллекционер ни в жизнь бы до этого не додумался. А если бы и додумался, то не сумел бы этого сделать.
– Он мог запереть дверь ключом Абеля.
– Вот зараза! – вырвалось у меня.
– Я что-нибудь не так сказала, Берни?
– Я бы и сам до этого дошел, – мрачно ответил я. – Еще немного, и сам бы догадался.
– Ты просто забыл, что двери запирают и отпирают ключами.
– Может быть.
– Важно, что он подумал о том, чтобы запереть дверь. Другой просто захлопнул бы ее за собой. Тогда замок сам защелкивается.
– Это английский замок.
– Да, английский. Убийца, видимо, хотел, чтобы тело не обнаружили как можно дольше, поэтому он не поленился разыскать ключи.
– Может быть, ему и не пришлось их искать.
– Может быть. Даже если...
– Все верно, – перебил я ее. – Но что нам это даст? Мы по-прежнему ничего не знаем о преступнике, кроме того, что он не дурак и что такой "пустяк", как убийство, не лишил его осмотрительности. Не вижу причины подозревать ни ту, ни другую шайку, вломившуюся к Колкэннонам. Те, которые были до нас, – мелкая шпана. Откуда им знать об Абеле? Да и забраться к нему они бы не сумели. Нет, они вытащили у Колкэннонов тонну барахла и теперь стараются сбыть его поскорее. Но чтобы Абелю? Нет, это исключено. Даже если бы они вышли на него, он-то человек опытный. Зачем ему возиться с мелочевкой вроде столового серебра и мехов. Ему марки подавай, монеты, драгоценности.
– Хорошо, а те, что были после нас?
– Которые убили Ванду Колкэннон? Думаю, что они забрались в дом случайно. Разбитая крыша – это ведь все равно что пригласительная карточка с золотым тиснением. Какими судьбами могли они с Нижнего Манхэттена попасть на Риверсайд-драйв?
– Да, это не в счет.
– Я тоже так думаю. Пусть полиция теперь сама клубок распутывает. Лично я – пас. Невозможно найти человека, если знаешь только, что он нумизмат, псих, способный на смертоубийство, умеет не оставлять после себя следов. Тебе часто такие попадались? То-то. Такая же музейная редкость, как зубастая курица или никель тринадцатого года с головой статуи Свободы... А Абеля жалко, черт возьми, нравился он мне.
– И мне тоже.
– И Ванду Колкэннон жаль, хотя никогда ее и не видел. Жаль, что мы вляпались в эту историю, и хорошо, что не по уши. Ну что же, пора открывать свой магазин, глядишь, продам что-нибудь.
– Я тоже пойду. Надо пса купать.
– Увидимся вечером?
– Заходи.
* * *
Через пять часов мы продолжили разговор в "Бродяжьем клубе" – Каролин с бокалом мартини, я с разбавленным виски. После ленча торговля шла вяло. В магазине было полно посетителей, только листавших книги, которые уходили, ничего не купив. В такие дни не уследишь за любителями унести книгу, не заплатив за нее. Себе дороже! Почти уверен, что патлатая девица в углу прихватила с собой "Бытие и ничто" Сартра. Пусть почитает, это будет ей наказанием.
– Надеюсь, полиция проявит оперативность и выследит убийц, – говорил я. – На данный момент следствие нас не коснулось, а если дела закроют, вообще не коснется. Лично меня это устраивает.
– А если их не найдут, и дела не закроют?
– Как ни крути, мы были у Абеля позавчера. Если следователь начнет копать, они могут додуматься показать мою фотографию швейцару, и тот может узнать меня. Рэю я сказал, что не был у Крау с прошлого июля. Соврать полицейскому – это законом не преследуется. Другое дело, на это косо смотрят. У меня есть алиби, но вот надежное ли?..
– Алиби? Какое?
– Дениз.
– С Дениз ты был прошлую ночь. А к Абелю мы ходили позавчера.
– Нет, я обе ночи был с ней.
– А она знает об этом?
– Мы все обговорили.
– И знает, что случилось у Колкэннонов?
– Знает, что меня тоже подозревают. Естественно, я сказал, что не имею никакого отношения к убийству, правда, что побывал там до этого, не упомянул.
– Ну да, она думает, что ты завязал.
– Во всяком случае, ей кажется, что я завязал. Одному Богу известно, что думают женщины.
– Так, значит, эта костлявая трепачка – твое алиби. А я удивлялась, зачем ты к ней помчался?..
– Не за тем.
– Разве?
– Хорошо, не только за тем... Никак не пойму, что ты имеешь против Дениз. Она о тебе хорошо отзывается.
– Черта с два! Она терпеть меня не может.
– Ну...
– И еще неизвестно, какие она даст показания. Она из тех, что и соврать-то как следует не умеют. Надеюсь, она тебе не понадобится.
– Я тоже на это надеюсь.
Каролин сделала знак, чтобы нам принесли еще выпить. Официантка явилась с мартини и виски. Каролин проводила ее глазами.
– Новенькая, – сказала она. – Ты случайно не знаешь, как ее зовут?
– Кто-то, кажется, назвал ее Анджелой.
– Хорошее имя.
– Ничего.
– И сама хорошенькая, как по-твоему?
– Нормальная.
– То-то и оно, что нормальная. – Каролин отпила мартини. – Ну и что ты думаешь?
– О ком? Об официантке?
– Угу, об Анджеле.
– Что именно об Анджеле? Лесба или женщина как женщина?
– Угу.
– Почем я знаю?
– Ну какое впечатление она производит?
– Нет у меня никакого впечатления! – огрызнулся я. – Одно я заметил, что она не отходит от проигрывателя. Заведи с ней роман, и всю жизнь будешь слушать народные песни. Или так называемые мелодии Запада. Барбара Мандрелл тебе поперек горла встанет. Слушай, может, мы все-таки оставим Анджелу в покое?
– Да, тебе хорошо, а мне... Ладно, извини, Берни. Ты что-то хотел сказать?
– Я все об Абеле думаю. И о коллекционере-фанатике, который его прикончил.
– И что?
– Не верится мне в эту версию, – сказал я. – По времени не очень получается. Если смерть наступила около часу или двух дня, то Абель должен был бы с утра первым делом позвонить этому коллекционеру. Тот сломя голову едет к нему, видит монету, делает свое дело и исчезает. Конечно, Абелю было невыгодно тянуть с продажей, но такая спешка не в его характере. Прежде всего он должен был убедиться в том, что монета подлинная. Помнишь, он говорил о намерении просветить ее рентгеном? Кроме того, он наверняка захотел бы узнать, поднимется ли шум вокруг ограбления Колкэннонов и попадет ли в газеты известие о пропаже монеты. Это помогло бы ему установить, какую цену запрашивать. Ему была нужна дополнительная информация. Короче говоря, я склонен думать, что убийство не связано с монетой. Ни одна живая душа не знала, что она у него, – только мы с тобой. Но за нами никто не следил, и насчет монеты мы не распространялись. Я, во всяком случае, держал язык за зубами.
– А мне кому говорить? Ты – единственный человек, кто знает, что у меня есть побочное занятие. Помимо стрижки собак.
– Тогда мотив преступления – в другом. Может быть, это был случайный налет? Может быть, кто-то пытался сбыть ему краденое, но они не сошлись в цене, и вспыхнула ссора. Может быть, убийство связано с его прошлым?..
– Ты имеешь в виду Дахау? Старая вражда, возникшая еще в концлагере?
– Или с менее отдаленным прошлым. В сущности, я мало что знаю об Абеле. Крау – это не настоящая его фамилия, а настоящая, как он однажды сказал, – Амзель, что в переводе с немецкого означает "черный дрозд". От "амзеля" – "черного дрозда" – он, видимо, и произвел новую фамилию: "крау" – "ворона". Определенное сходство, согласись, есть. Однако в другой раз, рассказывая об одном эпизоде из своей жизни, он назвал себя Шварцфогелем. "Шварцфогель" у немцев – тоже "черный дрозд". Как видишь, он в собственных именах путался.
– Он ведь еврей, да?
– Не думаю.
– Как же он оказался в Дахау?
– Ты забыла наши рекламные объявления? "Не нужно быть евреем, чтобы любить джинсы "Ливайс"!" И не нужно было быть обязательно евреем, чтобы оказаться в Дахау. Абель говорил, что нацисты посадили его в концлагерь по политическим мотивам, за то, что он был социал-демократом. Может быть, это и правда, но я не исключаю, что он попал туда как обыкновенный уголовник, например, за скупку краденого. Может быть, он был гомосексуалистом – за это тоже в Рейхе сажали.
Каролин поежилась.
– В том-то и загвоздка, что я почти ничего не знаю о его прошлом, – продолжал я. – Вероятно, никто ничего не знает. Но то, что он мог нажить себе врагов, – это определенно. И произойти могло что угодно. Если он был гомиком, то мог привести к себе мальчика, и тот его пристукнул – просто так, из-за плохого настроения или из-за денег.
– Да, такое бывает... Неужели он был гомиком? Вряд ли. Вспомни, как он хотел поженить нас с тобой. Гомик сразу бы усек, что я – не тот вариант. – Каролин допила свое мартини. – Да, две смерти подряд и вообще – не слишком ли много случайных совпадений?
– Ты потому так рассуждаешь, что мы имеем отношение и к Колкэннонам, и к Абелю, хотя никого и не убивали. Да, мы – своего рода связь между ними, единственная связь. Мы и никель. Но это не означает, что убийства тоже связаны между собой.
– Похоже, ты прав.
Влажным донышком бокала я изобразил на столе два сплетенных кольца.
– Может быть, я говорю так потому, что хочу в это верить, – сказал я медленно. – С другой стороны, я боюсь в это верить, потому что это может завести черт знает куда.
– Не понимаю, о чем ты.
– Я говорю о никеле. О никеле пробной чеканки 1913 года с изображением головы статуи Свободы. О никеле, за который мы могли бы получить семнадцать тысяч пятьсот долларов, если бы не погнались за журавлем в небе.
– Ох, не береди былую рану!
– Ведь если Абеля убили не из-за злосчастного никеля, если убийца даже не знал о его существовании – догадываешься?..
– Господи!
– Вот именно. Никель там, где и был.