- Почему же ужасно? - вмешалась жена префекта. - Объясни мне, пожалуйста, Пьер-Мари.
- Видишь ли, Сюзанн, у графа много мужиков - они его собственность; а комиссия предлагает отпустить рабов на волю, да еще наделить их землей. Граф потерял бы на этом очень много денег.
- Да, это ужасно, - согласилась мадам Пиетри. - Тут можно искренне вам посочувствовать.
- Однако будем надеяться, что у графа и после этой операции еще кое-что останется, - успокоил жену Пиетри.
- Вы правы, господин префект, кое-что, без сомнения, останется. Кроме того, можно надеяться, что в комиссии победят благоразумные люди. Наконец, государь не допустит разорения дворянства.
- Это зависит от политической ситуации в стране, - веско заметил Пиетри. - Бывают моменты, когда и государь бессилен, и мне кажется, что у вас именно такой момент наступил.
- Пьер-Мари! Зачем ты пугаешь графа!
- Все в жизни закономерно, дорогая Сюзанн. Мы объекты истории, а не субъекты - даже те из нас, которые мнят себя вершителями исторических судеб.
Часы отсчитали шесть мелодичных ударов.
Безбородко поднялся.
- С философской точки зрения это верно, - сказал он, прощаясь, - по каждый из нас, господин префект, должен, во всяком случае, пытаться использовать эти закономерности в своих интересах.
- Согласен, - подтвердил префект.
- А вы, мой граф, не огорчайтесь, - со своей стороны, добавила его жена. - Поверьте, все обойдется. Не правда ли, Пьер-Мари?
Префект согласился и с этим.
Попрощались. Безбородко и хозяин вышли в коридор. Проходя мимо кабинета, Пиетри предложил:
- Зайдемте, граф, на минуту. Мне хочется угостить вас хорошей сигарой.
Они уселись в кресла и закурили.
- Зачем вы накупили столько дребедени? - неожиданно спросил Пиетри. - Вам же нужна была только рукопись Аристотеля? - И, видя замешательство Безбородко, он закончил спокойно и почти безразлично: - Это ведь еще старая вражда с Олсуфьевым? Неужели из-за той маленькой итальянки?
- Разве вам все известно?
- Почти все. Знаю, что вы любезно отдали Олсуфьеву рукопись, знаю, когда и при каких обстоятельствах рукопись пропала, знаю, что Олсуфьев уплатил вам за нее десять тысяч. Не знаю лишь, почему теперь, спустя столько лет, она стала вас снова интересовать. Какие-нибудь переживания связаны с ней?
- Отнюдь нет, месье Пиетри, я хочу поставить ее в библиотечный шкаф, на старое место.
- И, чтобы осуществить свое желание, вы даже пятидесяти тысяч не пожалеете?
Безбородко ответил спокойно:
- Не пожалею, господин префект. Если рукопись действительно у вас.
- О да, она у меня. Я купил ее в Берлине, у полицейского чиновника.
- Не у господина ли Радке?
- Фамилию не помню, да это и неважно. - Пиетри придвинул к себе лакированный черный ларец, стоявший на письменном столе, и достал из него рукопись. - Пожалуйста!
У Безбородко сильно забилось сердце, он даже удушье почувствовал. Твердый переплет, на обороте переплета книжный знак с могущественным дубом; на первой странице в рамке русский текст, выписанный старательным писарским почерком…
Безбородко перевернул первую страницу и, как всегда это делал, провел пальцем по обороту верхней строчки.
Сердце сразу успокоилось, и на лице Безбородко заиграла улыбка.
Вспомнилось: ему было тогда пять лет. Он зашел в кабинет деда, взобрался на кресло. Перед ним оказалась книжечка в твердом переплете. Он раскрыл ее. Первая страница была скучная: большое белое поле и посреди него слова. Он разобрал буквы "а", "б", "о" - неинтересно. Перевернул страницу и пришел в восторг: вся страница исписана не буковками, а какими-то замысловатыми значками. Он долго всматривался в эти таинственные значки, и вдруг ему почудилось, что перед ним малюсенькие бирюльки: чайничек, самоварчик, чашечка… На письменном столе он нашел большую иглу и с ее помощью стал выдавливать самоварчик, чашечку…
За этим увлекательным занятием и застал его дед. Дед вырвал иглу из рук мальчика и дал ему оплеуху.
"Да я же играл в бирюльки!"
Дед поднял его с кресла и, как котенка, выбросил из кабинета.
Впоследствии каждый раз, разглядывая рукопись, Безбородко водил пальцем по обороту первой страницы, как бы желая убедиться, на месте ли те три бугорка - следы от проколов, следы его детской шалости.
В рукописи Пиетри проколов не было! Это не оригинал, это - копия!
И тут его осенило: копию изготовил берлинский "артист", именно о ней шел разговор в письме, а книжные знаки, которые показывал ему Радке, были всего лишь пробными оттисками!
Одно колечко вплеталось в другое, цепочка замкнулась: копию заказал Олсуфьев, берлинский "артист" изготовил ее, но сдать заказчику не успел, а Радке отобрал ее при обыске и, скрыв от своего начальства, продал Пиетри…
- Вы как будто разочарованы? - с оттенком недоумения спросил Пиетри.
- Не разочарован, а огорчен. Я прикинул в уме, какими деньгами располагаю сейчас, и результат получился нерадостный, господин префект. А рукопись все же хотелось бы приобрести.
Пиетри встал. Он уловил нотки неискренности, даже злорадства в голосе Безбородко, но, не понимая, чем это вызвано, решил беседу закончить.
- Да ведь это не к спеху. - Он спрятал рукопись в ларец. - К тому же, граф, я еще не решил, расставаться ли с нею.
- А если деньги для этой цели найдутся?
- Сообщите, что же; тогда можно будет и решить.
Оба хитрили, и оба понимали, что это всего лишь хитрость.
Расстались, чтобы больше не встретиться никогда.
2
Однако им пришлось встретиться еще раз - не лицом к лицу, а на столбцах газет. В феврале 1859 года Безбородко получил письмо из американского посольства. Письмо носило чисто деловой характер.
"Американское посольство, выражая графу Кушелеву-Безбородко свое уважение, просит не отказать в любезности ответить на прилагаемый вопрос юридической конторы "Сноу и Сноу-младший".
Запрос: "Наш клиент мистер Б.К.Доули-Джейнер намерен приобрести у некоего господина Пиетри уникальную рукопись Аристотеля, оцененную специальной комиссией в 25 000 долларов, а так как названная рукопись принадлежала семье графов Безбородко, о чем свидетельствует имеющийся на переплете книжный знак, наш клиент счел необходимым запросить представителя этой благородной семьи, с ее ли ведома поступила в продажу принадлежавшая ей семейная реликвия".
Тут-то и проявила себя в истинном свете натура гвардейского полковника Кушелева-Безбородко. Он решил выдать за правду то, что ему произвольно было угодно считать правдой, и этим своим ответом свести наконец счеты с теми, кто заставлял его долгие годы страдать от страха и уязвленной гордости. Безбородко ответил корректно, приводя будто бы лишь одни факты:
"В связи с запросом юридической конторы "Сноу и Сноу-младший" поясняю:
1. Оригинал рукописи, о которой идет речь, был в 1848 году изъят из библиотеки нашей семьи Н.Б.Олсуфьевым, о чем имеется его собственноручная расписка, в которой он пишет: "Я, Николай Олсуфьев, самовольно, в отсутствие хозяина Григория Кушелева-Безбородко, вскрыл книжный шкаф и изъял из него рукопись Аристотеля о свете…"
2. Десять лет спустя, во время моего пребывания в Берлине, прусский полицейский чиновник Радке показал мне оттиски книжных знаков моего прадеда А. А. Безбородко, объяснив при этом, что книжные знаки найдены им при обыске у какого-то фальшивомонетчика, очень опытного копииста.
Но о том, что при обыске была изъята еще мастерски изготовленная копия с похищенной у меня рукописи, ни полицейский чиновник Радке, ни присутствовавший при этом разговоре его начальник граф Альвенслебен мне ничего не сказали; между тем из письма, также изъятого у фальшивомонетчика при обыске, было ясно, что оный фальшивомонетчик изготовил по чьему-то заказу копию какого-то большого труда, как видно имевшего прямое отношение к книжным знакам моего прадеда.
3. Месяц спустя, во время моего пребывания в Париже, префект полиции господин Пиетри показал мне блестяще выполненную копию с рукописи, похищенной у меня. Что это копия, а не оригинал, я убедился, не обнаружив на обороте первой страницы трех бугорков от прокола иглой - проколы я сделал собственноручно в далеком детстве, за что и был наказан дедом.
Когда господин Пиетри сообщил мне, что рукопись продал ему прусский полицейский чиновник, мне стало ясно, что при обыске у фальшивомонетчика, кроме книжных знаков, была изъята еще и эта самая копия с моей рукописи; полицейский чиновник Радке, изъявший ее при обыске, по-видимому, и является именно тем чиновником, который, по словам господина Пиетри, продал ему означенную рукопись.
4. Заверяю юридическую контору "Сноу и Сноу-младший", что рукопись, о которой идет речь в запросе, есть только копия с похищенного у меня в 1848 году оригинала".
Ответ Безбородко был воспринят как мировая сенсация. Американские газеты высмеивали прусского полицейского чиновника Радке, укравшего при исполнении служебных обязанностей фальшивку; издевательски писали и о префекте парижской полиции, который пытался всучить досточтимому мистеру Б.К.Доули-Джейнеру фальшивку.
В России ответ графа Кушелева-Безбородко печатался под заголовком "Вор у вора дубинку украл, а дубинка оказалась с изъянцем!"
Английские газеты проявили большую сдержанность: "Таймс" поместила лишь сухое изложение фактов, без резких выпадов против героев скандальной истории и без двусмысленных комментариев. "Дейли Мейл" снабдила статью лирическим заголовком ("Дорогие бугорки") и эффектной концовкой: "Обыкновенная игла, из тех, что можно купить десяток на полпенса, спасла коллекционеру Б.К.Доули-Джейнеру 25 000 долларов. Детские воспоминания графа Кушелева-Безбородко спасли доброе имя почтенному Б.К.Доули-Джейнеру, который стал бы посмешищем в мире коллекционеров, купи он эту фальшивку".
Французские газеты направили свои язвительные стрелы против префекта полиции и Олсуфьева. Какой-то дотошный журналист обнаружил, что Пиетри был в Петербурге именно тогда, когда там пропала рукопись. На этом фоне журналист создал бойкий роман, в котором, кроме Пиетри и Олсуфьева, действовала некая великая княжна и итальянская танцовщица.
В результате газетной шумихи граф Альвенслебен подал в отставку, Радке был арестован, префекта парижской полиции Пиера-Мари Пиетри Наполеон III сместил, а Олсуфьев пропал без вести: на рассвете выехал в лодке к Леринским островам и больше домой не вернулся, даже лодку не удалось обнаружить.
Все четверо пострадали зря: никто из них не был виновен в том, в чем обвинил их Безбородко. Альвенслебен ничего о рукописи не знал, полицейский чиновник Радке тоже не крал и не продавал ее: этого он не мог сделать потому, что во время обыска у копииста рукописи не обнаружили. Антиквар Росбах успел уже продать ее; Пиетри не знал, что торгует фальшивкой, он честно верил, что владеет оригиналом; Олсуфьев никакого отношения к рукописи не имел с той минуты, как вручил ее Дубельту.
Часть седьмая
В ЧЕРНОМ ШЕРСТЯНОМ ЧУЛКЕ
1
Двадцатый век начался в России голодом, кризисом и войной. Вспыхнув в далекой Маньчжурии, эта война, словно громадный рефлектор, осветила бесчисленные пороки и мерзости режима, установленного царской властью в стране. Войсками управляли бездарные военачальники; не щадя своих солдат, они вели полки от одного поражения к другому. Командующие армиями, разные остзейские и немецкие бароны, везли с собой составы с коровами, сладостями и вином, а солдат кормили чумизой, заплесневелыми сухарями и обували в сапоги на картонных подметках.
Поражение в русско-японской войне привело страну к революции. Сначала по городам прокатилась волна забастовок; в деревнях стал гулять красный петух - это крестьяне начали жечь поместья. Потом взялись за оружие.
Восстала Москва. Не работали фабрики и заводы. Закрылись все магазины. Не горело электричество. Молчали телефон и телеграф. Пустовали школы. На заснеженных улицах и площадях возникли баррикады. Начался бой за новую жизнь.
Убедившись в том, что московский гарнизон ненадежен, генерал-губернатор Дубасов попросил у царя помощи.
Николай II направил в Москву лейб-гвардии Семеновский полк.
2
Чемодан уже был уложен и закрыт, когда молоденький поручик Семеновского полка Вильгельм фон Тимрот, вернувшись из города, распаковал его и стал выбрасывать все, что показалось ему лишним.
- Оставь! - начала уговаривать его мать. - Ведь это тебе пригодится!
- Не на Дальний Восток отправляемся и не на месяцы. Чемодан был закрыт на замок снова.
- А когда отправляетесь?
- Грузиться будем вечером.
- Значит, до вечера ты, Вилли, с нами?
- Нет, мне надо в полк.
Мать не огорчилась: в этой поездке она опасности для сына не видела. Семеновцы быстро наведут порядок, и Вилли вернется.
- К деду зашел бы, - посоветовала она.
- Да некогда же, мама!
- Зайди, он с утра ждет тебя. Спрашивает, нервничает.
Вильгельм зашел в маленькую комнату, пропахшую лекарствами. Вильгельм Первый (так в семье звали старого генерала Вильгельма фон Тимрота) сидел на кровати, свесив тонкие длинные ноги.
- Я тебе нужен, дед?
- Мне надо тебе сказать кое-что.
- Непременно сейчас? Безотлагательно?
Старик Тимрот перешагнул уже за восемьдесят - иссохший, пожелтевший, он казался внуку живым воплощением смерти, хотя в голосе его сохранились нотки прежней властности.
- Вилли, тебе теперь не до меня, я знаю, но боюсь, что другого случая рассказать тебе то, что ты обязан знать, у меня больше не будет. Ты видишь - я стар…
- Слушаю, дед.
- Я прожил долгую жизнь и кое-что понял, поэтому к словам моим отнесись, Вилли, серьезно. Фон Тимроты служили и продолжают служить царю, а не народу, и русский народ это знает… Теперешняя революция целит не только в царя, но и в фон Тимротов. Подумай о себе, мой мальчик, подумай о нашем роде: фон Тимроты не должны исчезнуть. Когда дела царя пошатнутся, уходи из России, уходи. А пока береги себя: ты едешь ведь на войну…
- Не на войну, дедушка: нас отправляют в Москву на усмирение бунта.
- Не спорь! - остановил его резко дед. - Можешь поверить мне - это революция, а революция в России может кончиться, как в семьдесят первом году во Франции: коммуной. Не дожидайся, пока людей нашего круга станут вешать на фонарях, заранее выходи в отставку и уезжай. - Он достал из-под подушки что-то завернутое в черный шерстяной чулок. - Тут состояние, Вилли, целое состояние. Если тебе придется спешно бежать, бросай все, только чулок захвати с собой. Он будет храниться в нижнем ящике моего шкафа…
- Что это, дедушка?
- Древняя рукопись. Где бы ты ни очутился, за нее ты получишь десятки тысяч в любой валюте.
Вилли вскочил:
- Почему же ты, дед, не продал ее, когда моему отцу нужны были деньги?! Ведь он из-за денег застрелился!
- Продать ее тогда было нельзя. Нельзя, Вилли…
- Почему же?!
- Когда вернешься из Москвы, объясню; иначе я поступить не мог…
Утомился ли Вильгельм Первый или же опасался, что внук потребует разъяснений более подробных, но он лег, прикрыл глаза и устало сказал:
- Вернешься из Москвы, и мы закончим с тобой разговор. А в Москве не геройствуй. Сегодня Москва, завтра, может быть, Петербург… Героев не хватит.
3
Вилли не послушался деда: он "геройствовал" в Москве. В составе роты полковника Римана он наводил порядок на Казанке, врывался в дома железнодорожников, расстреливал забастовщиков, и именно он, поручик фон Тимрот, устроил засаду недалеко от Москвы, против вальцевой мельницы, и из четырех пулеметов обстрелял поезд Ухтомского.
Восстание в Москве было подавлено. Каратели вернулись в Петербург. Командир Семеновского полка полковник Мин получил флигель-адъютантские аксельбанты, а офицеры полка удостоились чести обедать дважды с его величеством: во дворце, как почетные гости, и у себя в офицерском собрании, как щедрые хозяева.
Как раз в эти суматошные дни старый Тимрот умер. За гробом шел первый батальон Семеновского полка, тот батальон, в котором служили три представителя семьи фон Тимротов.
Вернувшись с похорон, Вилли зашел в комнату деда и достал из нижнего ящика шкафа завернутую в черный шерстяной чулок книжечку. Историю этой книжки дед не успел ему рассказать, сама книжка не произвела на поручика должного впечатления.
- Неужели за такое старье даст кто-нибудь десятки тысяч?! - произнес он вслух. - Причуды! Дед просто лишился к концу жизни разума!
Вилли сунул книжку обратно в чулок, закрыл шкаф и направился в столовую.
Там уже собрались гости. Среди них капитан Майер, тот самый, который вел на казнь Ухтомского, тот самый, который выстрелил ему в голову.
- Как, по-твоему, Майер, кончилась эта сумятица?
- Какая? - спросил удивленно Майер,
- Пресня… Казанка…
- Ах, это! Лет на триста могу дать гарантию - хватит?
- Вполне!
Часть восьмая
МОЛОДОЙ ХИЩНИК ВЫХОДИТ НА ТРОПУ ОХОТЫ
1
Пятимиллиардная контрибуция, грабительски выжатая из побежденной Франции в 1871 году, разожгла аппетиты германской буржуазии. Ей стало тесно в границах немецкого райха. Понадобились новые земли. Но мир был уже поделен: не только золотоносные или плодородные земли Африки и юга Азии, но даже пустыни и малярийные джунгли имели английских, французских, испанских, португальских хозяев. Последний кусок Африки - алмазоносное Конго - приобрел бельгийский король Леопольд II, благо продавец Стенли недорого запросил за то, что ему самому ничего не стоило и даже не принадлежало.
Германский кайзер Вильгельм II начал бряцать оружием. По случаю и без случая он стал произносить грозные речи. Сухорукий, с усами, задранными кверху, кайзер оповестил мир о том, что будущее Германии лежит на морях, то есть там, где Англия и Франция давно чувствовали себя хозяевами.
Хозяева не испугались кайзеровских угроз. Тогда германский хищник выпустил когти. Он послал канонерскую лодку "Пантера" в порт Агадир, во французское Марокко.
В 1911 году Франция к большой войне еще не была подготовлена: ей пришлось безропотно отдать Германии часть своего Конго.
Но кусок был слишком мал, чтобы удовлетворить молодого хищника: он готовился к решающему прыжку. Германский генеральный штаб уже разработал стратегические планы будущей войны. Генерал Шлиффен сумел убедить своего кайзеpa, что в Бельгию и Голландию надо ворваться без объявления войны, что во Францию надо войти с севера, то есть со стороны, откуда французы не ждут нападения; что Россию и Англию надо улещивать и усыплять как можно дольше, чтобы помешать им бросить свои силы в помощь союзной Франции… Роль усыпителя, уговаривателя германский штаб предоставил кайзеру.