- Я буду на вас жаловаться, молодые люди, нельзя так смешить старого человека, - сказал герр Струве. - Между прочим, я первый увидел этого человека. У него глаза безумца.
- Да, это именно так, - подтвердил Маликульмульк, вспомнив круглую физиономию сбитенщика. - Но он утверждал, что знает немецкий язык и может писать.
- Вы мало имели дела со здешними русскими. Многие отдают детей в немецкие школы, это правда. Но тем, кто учит язык на улицах и на рынке, только кажется, что они его знают. Много ли слов нужно, чтобы сторговать полпуда масла или сапоги? У них это получается - вот им и кажется, будто в немецком языке других слов вовсе нет, - объяснил герр Струве. - Думаете, ко мне первый такой покупатель приходит? У меня для них даже картинка лежит…
И, к большому удивлению Маликульмулька, старик достал из-под прилавка большую гравюру с изображением Адама и Евы.
- Спрашиваю: здесь болит, здесь, здесь? И они кое-как объясняют. Чтобы продать растирание для поясницы, этого бывает довольно. Хотя у них есть какие-то женщины-знахарки, но и сюда они наведываются. Возможно, из любопытства.
Стало ясно, что не миновать похода в Московский форштадт.
Орман довез до Смоленской и даже помог найти дом, где жил с семьей сбитенщик Демьян Пугач. Этот дом был поставлен на здешний лад - не в глубине двора, а фасадом к улице. Маликульмульк взошел на крыльцо, постучал. Отозвались не сразу. Он треснул в дверь кулаком основательно. Женский голос по-русски призвал не безобразничать. Наконец дверь отворилась.
- Кто это колотится? - полюбопытствовал сердитый Демьян. - А вот я его, чем под руку подвернется!
- Сам же велел искать тебя на Смоленской - и сам же в дом не пускаешь, - отвечал Маликульмульк. - Что, не признал?
- Господин Крылов?! Да что ж ваша милость торчит тут, как хрен на насесте?! Пожалуйте в дом!
Маликульмульк вошел в сени - и сделал глубокий вдох. Весь дом был пропитан изумительным, сказочным ароматом, ароматом великолепным и роскошным, именно тем, на который тут же отозвалось ожиревшее, но чуткое к прекрасному сердце Косолапого Жанно. В доме только что поспела отменная уха.
- Мневая? - успев сглотнуть слюнку, спросил Маликульмульк, а Косолапый Жанно беззвучно зааплодировал и отпихнул философа в сторону, шепнув: слава те Господи, вот и мой час настал.
- Мневая! Ни в Рижском замке, ни в котором из трактиров такой ухи нет, как стряпает моя тещенька! - возгласил Демьян. - Пожалуйте за стол, ваше сиятельство!
Философ усмехнулся, а Косолапому Жанно было все едино: зови хоть горшком, только в печку не ставь.
- Мы без ухи не живем, - объяснял Демьян, препровождая гостя в комнату и помогая избавиться от шубы. - Я вон бегу на Клюверсхольм со сбитнем, а обратно непременно ведерко жирных ершей принесу. Там рыбаки, как лед встанет, целыми ватагами выходят, сидят над прорубями, как вороны, и коли пробежишь по Зунде, то можно недорого взять.
Все население комнаты, убранной на старинный русский лад и освещенной всего лишь двумя сальными свечками, молча таращилось на нежданного гостя. Была тут совсем молоденькая женщина в сарафане и душегрее, с грудным младенцем на руках - скорей всего, Демьянова жена, была женщина лет сорока, тоже в сарафане и душегрее, с виду - норовистая ведьма, метнувшая такой взгляд в сторону сбитенщика, что даже Косолапому Жанно стало ясно: теща! Была чета старичков, было бородатое лицо духовного звания в подряснике, был маленький юноша непонятного возраста - меж тринадцатью и девятнадцатью, был мужчина, одетый не в кафтан, а в сюртук, и чем-то он показался знаком философу.
Все, кроме тещи, сидели за накрытым столом, и Демьян поспешил высвободить место для гостя, старательно называя его своим благодетелем. Философ и не подумал отказываться ради приличия - Косолапый Жанно ему бы этого ввек не простил.
- Капустки, грибочков! - предлагал закуску Демьян, и предлагал от щедрого сердца. - Я весь день-то на ногах, Бог весть где болтаюсь, и мы к вечеру готовим горячее, зимой без горячего нельзя. А что уха мневая - так когда ее и варить, как не теперь? Сейчас мень уже жирует, немалую печенку с молоками нагулял, к весне еще больше будет. Тогда хозяюшка наша Степанида Игнатьевна подаст на Благовещенье такую кулебяку с кашей, осетровой вязигой и мневой печенкой - хоть самому государю впору! А до поста еще успеем мневой сковородкой побаловаться.
- Это что? - спросил, садясь, Косолапый Жанно.
- А вообразите, ваше сиятельство, полную сковороду печени с молоками, тушенными в сметане!
- Ох… - только и смог произнести Косолапый Жанно, вообразив оную сковороду не менее аршина в поперечнике. Это был вызов - съесть в одиночку столь сытное и жирное едово он счел подвигом и тут же подвига возжаждал. Налимья печенка в сметане! Как же лихо пролетят в брюхо первые куски, как сладострастно будут разжеваны следующие!..
- Семейство мое, - Демьян представил гостю супругу Марью, тещу Степаниду Игнатьевну, дедушку с бабушкой, чьи имена прозвучали как-то невнятно, духовное лицо - пономаря Благовещенского храма, юношу - это оказался брат супруги Фома.
Человек в сюртуке представился сам.
- Вы меня не признали, Иван Андреич. Я Иван Яновский, учитель. Был представлен ее сиятельству, когда изволили посетить школу.
- Точно! Никак не чаял встретить вас тут, да и сидите вы неприметно, в уголке.
- Я даю уроки молодому человеку, - Яновский указал на Фому, - и дважды в неделю столуюсь в этом почтенном семействе. Жалованье наше невелико, приходится исхитряться…
- Хоть один в доме грамотный будет, - заметила теща, покосившись на зятя, супруга же промолчала.
Демьян налил всем, включая супругу, по стопочке водки, сам нарезал хлеб - вел себя как хозяин дома. А потом Степанида Игнатьевна стала приносить из-за занавески большие миски с ухой. В каждой лежали крупно нарезанные печенки и молоки. Косолапый Жанно пожалел, что освещение слабовато: как бы вдохновил на подвиги вид янтарных кружков жира, словно бы миска была покрыта дорогой парчой.
Демьян произнес молитву. Выпили, закусили, погрузили в уху деревянные ложки. И первое, что попало в рот Косолапому Жанно, вызвало недоумение.
- Что это? - спросил он. - Никак не печенка.
- А это я у немцев научилась картофель в уху класть, - объяснила Демьянова теща. - С ним сытнее, а вкуса не портит. И тмин они добавляют - они без тмина не живут.
С первой миской Косолапый Жанно управился щегольски - все еще вылавливали картофель, чтобы оставить печенку с молоками на потом, а он уже накренил миску и вычерпал остатки.
- Вот люблю! - обрадовался Демьян. - Вы, ваше сиятельство, славный едок! Степанида Игнатьевна, еще тарелочку гостю! Ушица на славу сварена! Марьюшка, дай ковригу…
Был отхвачен ножом здоровенный ломоть, поболее подошвы от сапога и в вершок толщиной. Вторая миска с ухой встала перед Косолапым Жанно, и он блаженно улыбнулся - тут понимали толк в еде, тут не дразнили брюхо разносолами, а как примутся за что-то одно - то и едят, пока хватает сил.
Третью миску он уже ел медленнее и вступил в беседу со Степанидой Игнатьевной. Она рассказала, что и родители ее - из Московского форштадта, и сама она тут родилась, держит две бани, владеет землей, которую у нее нанимают огородники, а еще держит небольшую лавку в Гостином дворе, где продает грубую деревенскую шерсть, за которой сама ездит по окрестностям. Со своей стороны, Косолапый Жанно сообщил свой чин, и это произвело на Демьянову тещу превеликое впечатление: она тут же налила и четвертую миску отменной ухи, зачерпнув со дна котла побольше печенки и молок.
- Да будет уж, право, - сказал Косолапый Жанно, - я сыт по горло.
Но это пока была всего лишь вежливость. Четвертая миска явилась, а к ней - другие миски с рыбными закусками, с грибочками, с огурчиками, с пирожками, с гороховыми клецками на немецкий лад.
- В кои-то веки зятек мой достойного господина в дом зазвал! - сказала теща. - Как не угостить! Или мы немцы, чтобы одним кофеем от гостя отделаться? Ешьте, кушайте, гостюшка дорогой! Демка, налей еще по стопочке! Марья, плесни уж ушицы и господину учителю. Да погуще! Фомка, все съел? Кондратьич, не робей, сейчас и тебе нальем.
На середине четвертой миски Косолапый Жанно задумался - есть ли еще в брюхе свободное местечко. И понял, что нужно хотя бы пять минут подождать, дать брюху время справиться с угощением.
- Или не угодили? - огорчилась теща, глядя, как канцелярский начальник, второй в Рижском замке человек после князя Голицына, задумчиво кладет ложку. - Или ушица не хороша?
- Хороша, хозяюшка, видит Бог - хороша! - воскликнул Косолапый Жанно, вдруг испугавшись, что миску отнимут. Это был нелепый и ничем не объяснимый испуг, однако он подействовал на брюхо: оно тут же отрапортовало, что место еще найдется!
- Да уж вижу, что не хороша! - возмутилась теща.
- Я три миски съел!
- И, полно, что за счеты!
- Ешьте, ешьте, Иван Андреич! - поддержал тещу Демьян. - Марья, Фома, кланяйтесь гостю, чтоб не обижал нашу уху!
- Не обижу! - обещал Косолапый Жанно, подбирая ложкой хороший кусок мневой печенки. - Но отчего бы понемногу не приступить к делу? Садись сюда, братец, рассказывай.
- Я в аптеку Слона бегал, так там немцы до чего бестолковые - ни слова не поняли! - заявил Демьян, и его черные глаза еще более округлились, что означало: истинную правду глаголю!
- Я знаю. Потому и пришел сам.
Не читать же сбитенщику нотацию о правильном изучении немецкой грамматики…
- Мне рассказывать? - спросил Демьян. - Я буду говорить, а вы, ваше сиятельство, ешьте, ешьте!
- Угу, - ответил Косолапый Жанно вопреки тревожному возражению Маликульмулька.
- На Клюверсхольме есть у меня приятель, - начал Демьян. - Я у него припасы для сбитня держу. Как кумушка опустеет - так к нему, тут же он воды принесет, ставит котел на огонь, припасы мои достает, я заново кумушку заливаю…
- Приятель? - спросила Демьянова супруга.
Это было первое ее слово - первое, но грозное.
- Приятель! - решительно отвечал Демьян.
- И днем дома сидит, ждет, пока ты воду кипятить прибежишь?! Приятель?! И с коромыслом по воду ходит?!
- Приятель?! - повторила, осознав беду, теща.
Марья передала дитя бабушке.
- Да что вы взъелись! Вон господин Крылов не даст соврать! Приятель! Убогий он! Ногу повредил! Так летом еще ходит по острову, а зимой все дома сидит! - стал выкрикивать Демьян с такой яростью и убедительностью, что Маликульмульк изумился: ну, точно ему место на сцене.
- Я те покажу приятеля! - закричала теща. - Для того тебя, голого-босого, в дом взяли, чтобы ты по бабам шлялся?!
Демьян выскочил из-за стола и кинулся в сени. Марья, прихватив прислоненный к стенке веник, следом - но опоздала. Дверь захлопнулась. Марья со зла хлестнула по ней веником.
- А что я говорила! - напустилась на дочку теща. - А мало я тебя за косу таскала! Вынь да положь нищеброда проклятого! Вот он обогрелся да и пустился во все тяжкие!
Косолапый Жанно вдруг понял, что могут отнять миску с мневой ухой. Маликульмульку бы такая ахинея в голову не пришла, но у Косолапого Жанно всеми мыслительными процессами заведовало брюхо, оно и всполошилось. Он быстро-быстро заработал ложкой. И ведь нашлось довольно пустого пространства, чтобы оставшаяся половина четвертой миски там запросто разместилась!
Марья с веником стояла у двери. Теперь было заметно, что она в ожидании - Демьян зря времени не терял. Дверь приоткрылась - и тут же в щель устремился меткий веник.
- Так его, так! - закричал дедушка. - Бей ирода!
Меж тем духовное лицо подтащило к себе все миски, плошки и ковригу. Косолапый Жанно поглядел на него с подозрением: соперник, что ли? Но тут уж Маликульмульк пробудился и призвал свою прожорливую ипостась к порядку.
Демьянова теща опомнилась - за столом такой гость, а она шум поднимает!
- А у вас-то, батюшка мой, пусто! - воскликнула она. - Марья, налей еще, да кланяйся гостю, дура, чтоб нашей ушицей не брезговал!
Это была уже пятая миска, и миска объемистая, глубокая, пяти вершков в поперечнике. Косолапый Жанно, поблагодарив, устремился на приступ - он все же считал сидевшего напротив пономаря соперником и норовил сделать так, чтобы тому меньше досталось.
Черт знает что, подумал Маликульмульк, это добром не кончится, похлебка неимоверно жирна…
А у нас есть славное средство от брюха, напомнил Косолапый Жанно, коли оно чуть задурит, то я не дам ему потачки и наемся вдвое, а оно себе как хочешь разведывайся!
Кажись, все, сказало брюхо, сейчас тресну!
Маликульмульк выпрямился, немного откинулся назад - стало полегче.
- Я чуть погодя доем, - сказал он Демьяновой теще.
- Да что тут доедать? Ну-ка я добавлю! - и в миску плюхнул еще черпак мневой ухи. - На здоровьице!
Косолапый Жанно дважды зачерпнул ложкой, и его пробила испарина. Дыхание отяжелело. Ему редко доводилось страдать от обжорства, но вот именно сейчас оно и приключилось - он ощущал себя штурмующим высоченную гору, и сердце попросту не выдерживало подъема.
- Я сей же миг, сей же миг… - пробормотал он и кинулся прочь из комнаты.
В сенях было гораздо прохладнее, он перевел дух и тихо рассмеялся. Потом отважно вышел на улицу. После жарко натопленной комнаты это было опасно - однако необходимо.
Сбитенщика ни в сенях, ни на улице он не обнаружил. Похоже, шалопай Демьян убежал греться к соседям. Маликульмульк постоял несколько минут, дыша замечательным морозным воздухом, и дождался - напротив отворилась калитка.
- Ваше сиятельство, господин Крылов! - позвал Демьян. - Извольте сюда! Здесь тихо!
Маликульмульк оказался в крошечной избушке, где помещались только печь да стол и скамья. Лежавший на печи хозяин, совсем дряхлый дедок, уставился на гостя с изумлением - боялся, видать, что такой дородный гость, некстати шевельнув плечом, развалит его жилище и раскатает по бревнышку.
- Ну, Демьян, чуть я Богу душу не отдал от твоей ухи, - сказал Маликульмульк.
- Это у них порода такая, - уныло сообщил Демьян. - Ни в чем удержу не знают, что мать, что дочка. Сказывают, и бабка такова ж была… Я-то что? Я пошутил только… а она как вцепится - женись да женись! И сама ведь под меня легла, вот ей-богу, сама… И матушка тут же! Грех, говорит, покрывай! А чей грех-то, мой разве?.. Вон Федотыч не даст соврать…
- Дам, - неожиданно сказал дедок.
- Ты, сколько я понимаю, был на Клюверсхольме?
- Был, потому и в аптеку прибежал. Так разве ж с чертовыми немцами договоришься? Я им толкую - записать надобно, что отыскал девицу… то есть не девицу, а ее след! Ее бабы спрятали, пожалели, и бабы же ее с острова вывезли на санях.
- Приятель рассказал?
- Приятель… уж и с приятелем потолковать нельзя! Всюду моей дуре блуд мерещится! А что до полицейского осведомителя, то про него уж весь остров знает. Народу-то там немного. Ну, осведомляет и осведомляет, при нем о делах говорить остерегаются, только и всего… а не бьют, потому что побьют - его от должности отставят, другого наймут, и гадай потом - кого!
- И кто ж это?
- Трактирщик, кто ж еще!
- Точно?
- Точно. Там же трактиров поболее десятка, иные зимой стоят заколоченные, а этот открыт.
- И что за человек трактирщик?
- Из латышей, но в немцы переметнулся, - объяснил Демьян. - У них часто так бывает, что от своих, от латышей, отстал, а к немцам толком и не пристал. А этот Мартынка со всеми поладил. Перевозчикам лучший друг, он их зимой в долг поит и деньги дает, они летом ему с лихвой возвращают. Немецкие купчишки его признали, русские тоже. Мартын, стало быть, а по прозванию Эрле. По-латышски он был Алкснис, то бишь ольха, ольховое прозвание. Перевел на немецкий, чтобы чересчур не мудрить. Получилось - Эрле. Они всегда так делают.
- К немцам, значит, переметнулся…
- Да это еще его батюшка додумался, - вставил дедок. - Я знавал его, вот был хитрый черт…
- Плохо… - сказал Маликульмульк. Ясно было, что этакий трактирщик изо всех сил станет выслуживаться перед немецким начальством.
- А что от Мартынки потребно? - спросил дедок.
- Чтобы управе благочиния врать перестал, - сразу ответил Маликульмульк.
- Этот соврет - недорого возьмет. А в чем соврал-то?
- Ты, старинушка, поди, и покойного купца Лелюхина знал?
- Как не знать. На него немало потрудился.
Маликульмульк без приглашения сел на лавку.
- Этот твой Мартынка донес в управу благочиния, будто бы у Лелюхина на фабрике изготовили яд, которым отравили одного рижского аптекаря…
- Спаси и сохрани! - хором воскликнули, крестясь, Демьян и дедок.
- По его доносу фабрику обыскали, сделали выемку и нашли, что в нескольких посудинах была отрава. И так мне все это разъяснили в полиции - чуть не поверил! Демьян и ты, старинушка, коли уж вы знаете Мартынку, то не догадаетесь ли, какой ему резон врать?
- Ах он разбойник! - воскликнул Демьян. - Должно быть, ему за это заплатили!
- Точно, заплатили, - согласился дедок. - Или иначе отблагодарили. Может, помогли дочку замуж за немца отдать. Я эти проказы видывал. Может, сыну помогли на немочке жениться. Это дороже денег, барин. Когда человек непременно хочет в немцы выйти - он всегда детей в немецкую семью отдать норовит.
- Нет у него дочек! - отвечал Демьян. - Были бы - я б знал!
Маликульмульк понял, что ярость супруги и тещи имела весомые причины.
- Значит, разгадка - в его сношениях с немцами? - спросил он. - А что, Демьян, прости, не знаю, как по батюшке, возьмешься вызнать про те сношения?
В избушке сообразительного дедка было мрачновато - лампадный огонек да сальный огарок на столе. Но Маликульмульк явственно увидел блеск в черных круглых глазах сбитенщика.
- Да коли против немцев, да я, да всей душой!
- За что ты их так невзлюбил?
- Они нас невзлюбили, - ответил вместо Демьяна дедок. - Я приказчиком служил у прежнего Лелюхина, у Семена, потом к Мухину перешел. До того как покойная государыня над нами сжалилась и на нас Городовое положение распространила, совсем тяжко приходилось. Только бюргеры могли торговать как им вздумается. А русский купец - лишь оптом свой товар немцу продавай, иначе - никак! Был в Московском предместье свой суд для русских, своя управа была, да что с них проку, коли не расторгуешься? Царствие небесное матушке Екатерине, при ней только и вздохнули свободно.
- Сколько ж тебе, старинушка, лет?