- Ни много ни мало, а как государыня Елизавета Петровна взошла на трон, помню. Тогда же и вывозить хлеб из Риги разрешили. Я как раз мальчиком в мухинской лавке стал, только-только меня взяли из милости - я недоростком был и из бедного житья. Вот всю жизнь - по лавкам да по лавкам, и жениться не удосужился… Ты, барин, еще наглядишься, какая тут с немцами грызня. Наслушаешься про их пакости! Я вот в Ревеле побывал - мне такое рассказали! Бог весть когда еще, лет сто назад, а то и двести, ревельские немцы струхнули - что, коли русские купцы там приживутся да и захотят сделаться бюргерами? А у них закон тогда был - в бюргеры записывают, когда проживешь в Ревеле один год и один день. Ну так закон - что дышло, куды повернул - туды и вышло. Магистрат додумался, издал указ: живите здесь, гости дорогие, стройте дома и амбары, привозите товар! А условие одно - в тех домах не должно быть печей! Хочешь не хочешь - а на зиму домой уберешься, во Псков или в Новгород…
- Проклятые немцы! - с чувством произнес Демьян. - Ваше сиятельство, вы прикажите - я докопаюсь, как Мартынка воду мутит! Я всюду пролезу! Он у меня завертится, как уж на сковородке!
- Постой, погоди!..
Маликульмульк даже рукой замахал на отчаянного сбитенщика.
Ясно было одно - действовать нужно осторожненько. Если вину норовят взгромоздить на Лелюхина, значит, стараются помочь подлинному отравителю. Что бы там ни толковал полицейский пристав, что бы ни ворковала очаровательная Софи, Маликульмульк был на стороне Лелюхина. Пристава снабдил сведениями Мартын Ольха, или Эрле, или как там его по-латышски, а пристав и рад - ему нравится, что виноват русский человек. И в доме Видау рады, что виноват не бюргер и даже не рижский айнвонер, а купец, который, хвастаясь непозволительным и слишком быстро добытым богатством, возвел на Клюверсхольме домину о трех этажах, под красной черепичной крышей и с большим балконом.
Кто же стоит за спиной этого Мартынки?
- Ты сперва попробуй узнать, куда подевалась та особа, Анна, - сказал Маликульмульк. - Расспроси баб…
- Бабы его любят! - встрял дедок.
- Тебя, Федотыч, будто не любили! У тебя, поди, тут дюжины две правнуков бегает! - парировал Демьян.
- Да хоть бы один заглянул…
- Демьян, ты не переусердствуй, - как можно строже сказал Маликульмульк. - Ты все вызнай про Мартына, про его родню немецкую, а также про Лелюхиных. Ежели на фабрику подбросили посудины, то кто-то из своих к этому руку приложил…
И канцелярский начальник задумался.
Ему безмерно недоставало сейчас Паррота, строгого и язвительного; Паррота, дружбы с которым не получилось, да и получиться не могло…
Он нуждался даже не в совете физика - сам не дурак! Он нуждался в присутствии старшего, который не позволил бы наделать глупостей. Просто будет поблизости и в нужную минуту вдруг явится, как та самая Ночь, что вдруг спустилась в окошко к философу, сидя на золотом полумесяце и свесив кокетливо перекрещенные узкие ножки… в голубых атласных туфельках…
* * *
Прибыв утром в канцелярию, Маликульмульк посмотрел на письма, разложенные подчиненными по папкам, взял самые важные и пошел в кабинет к Голицыну. Но Голицына не было - вместе с Брискорном и двумя командирами постарше, инженерным полковником фон Миллером и генерал-майором фон Торкелем, укатил по реке в крепость Дюнамюнде, верстах в двенадцати от Рижского замка, охранявшую вход в Двину. На санях туда добраться можно менее чем за час, так что к обеду его сиятельство, Бог даст, вернется, а вот летом, на лодках, такое путешествие заняло бы весь день.
Вздохнув с облегчением, Маликульмульк пошел в апартаменты княгини - выпить утренний кофей. Она сидела с дамами и развлекалась - Наталья Борисовна раскладывала ей большой и сложный пасьянс, Екатерина Николаевна тихонько наигрывала на клавикордах французскую песенку. Там же была и Тараторка - сидела в уголке с книжкой. Маликульмульк, остановившись в дверях, залюбовался, такая это была жанровая картинка, достойная кисти кого-нибудь из малых голландцев, может, Метсю, Мириса или Терборха.
- Прасковья Петровна, распорядись насчет кофея, - велела княгиня. - Да уж и мне заодно… сударыни, кому еще?
Тараторка увидела Маликульмулька и устремилась к нему:
- Иван Андреич, вы совсем пропали! Без вас уж так скучно - вечера долгие, хоть бы пришли стихи почитать! О комедии уж молчу!
Маликульмульк вспомнил Софи. Тараторка во всех проявлениях своего взбалмошного характера была естественна - за жеманство ей бы влетело от княгини. Тараторка желала повзрослеть - но изображать зрелую и опытную госпожу не стала, хотя актерские способности имела, и в избытке. А вот Софи… Софи получила иное воспитание, в ее кругу общей любовью пользовалось, надо полагать, странное и очаровательное существо, женщина-дитя, и брак с таким воспитанием ничего не мог поделать, оно въелось в душу… даже страшно подумать, что и двадцать лет спустя Софи будет вести себя так же… а Тараторка? Любопытно, какой станет Тараторка?
Но Софи красива. А Тараторка некрасива. И потому есть надежда, что Тараторка поумнеет. Ибо красота развитию разума не способствует… но красота смущает душу, и ей того довольно…
- Ну что, свозил ты дивовских внуков на экзамен? - спросила Варвара Васильевна.
- Ваше сиятельство, не получается. Дивов не хочет их отдавать.
- А он знает, что я велела отправить их в школу и поселить поблизости?
- Знает, ваше сиятельство, - Маликульмульк развел руками.
- С ума он, что ли, сбрел? Иван Андреич, отправляйся немедленно в Цитадель и уговорись с ним, когда заберешь детей. Скажи ему прямо - отставному бригадиру не след спорить с княгиней Голицыной! И скажи еще, что портить детей я ему не позволю! Я сама - мать! И мои старшие уже служат! Мне лучше знать, как растить мальчишек, чем выжившему из ума дуралею! Ступай!
Маликульмульку стало ясно - если сейчас не удастся договориться с Дивовым, то вечером Варвара Васильевна непременно нажалуется князю, да так нажалуется - утром весь гарнизон будет поднят по тревоге, а Сашу с Митей уведут в предместье под конвоем кирасирской роты и с барабанным боем. Старый же бригадир окажется в смирительном доме - и вряд ли когда оттуда выберется.
Не то чтобы Маликульмульк нежно любил упрямого старика - но как-то так вышло, что он вмешался в судьбу Дивова и ощущал некоторую ответственность за бригадира с семейством. Княгиня была права - лучше пойти и попытаться увезти детей без скандала, пока не приняты чрезвычайные меры.
- Кофей-то дайте допить! - взмолился он.
После вчерашнего ушиного разврата он спал неважно и позавтракал не в полную силу. Чашка крепкого горячего напитка, на сей раз без густых рижских сливок, должна была его взбодрить.
- Допивай, - позволила Варвара Васильевна. - А ты, сударыня, что задумала?
Это относилось к Тараторке, которая встала перед княгиней и явно готовилась произнести речь.
- Варвара Васильевна, можно и мне пойти с Иваном Андреичем в Цитадель? А то сижу, сижу дома, совсем не гуляю!
- Маша, это не прогулка, Иван Андреич пойдет в тюрьму по важному делу. Что - и ты за ним в тюрьму?
- Я бы в собор пошла, пока Иван Андреич там. К матушке Анфисе пошла бы, к Лизе! А оттуда бы меня кто-нибудь проводил в замок. Ну, ваше сиятельство! Сил нет сидеть на одном месте!
- Ну, коли к матушке Анфисе… - княгиня усмехнулась. - Беги, собирайся! Обувайся потеплее!
Тараторка поцеловала княгинину руку и умчалась прочь.
- Наконец-то подружку себе нашла, - сказала Прасковья Петровна. - Одна беда, Анфисиной Лизке уже семнадцатый, вовсю невестится. И наша, на нее глядя, задурит.
- Там батюшка Викентий, он ни жене, ни дочкам воли не дает, - возразила Екатерина Николаевна. - Говорит, что поповнам нужно себя блюсти строже, чем монахиням. Иначе на них никто не женится.
- Они друг дружке волю дают. Батька в соборе, а они - у окошечек, с офицерами перемигиваются, - объявила блюстительница общей морали Аграфена Петровна. - И нашу научат!
- Уж чья бы корова мычала, - тихонько, так, чтобы слышал только Маликульмульк, и не шевеля губами, сказала Екатерина Николаевна, вечная врагиня блюстительницы.
Аграфена Петровна была постарше княгини и состояла с ней в каком-то сложном родстве, но ей не повезло - пока она несколько лет обреталась при дворе, никто не догадался выдать ее замуж, а когда ее опекун разорился, проиграв вместе со своим имуществом и ее приданое, то никаких надежд на брак уже не осталось. Сколько-то времени она жила у городских родственников, потом перебралась к деревенским и наконец осела у Голицыных в Зубриловке. Не было у нее дядюшки-князя, который позаботился бы о ней, как у Варвары Васильевны - одной из пяти племянниц самого Григория Второго, Светлейшего князя Потемкина. Слухи об этой заботе ходили разные - многие полагали, что любезный дядюшка всех племянниц поочередно сделал своими любовницами. Он много чудачил - но вряд ли кого насильно укладывал на свое роскошное ложе, ежели что-то и было - давно пора забыть. Маликульмульк предпочитал не забивать себе голову давними россказнями, к тому же он видел, какое чувство соединяет князя и княгиню. Более двадцати лет брака - не шутка.
А вот Екатерина Николаевна подбирала обрывочки, мастерила потихоньку правдивое жизнеописание врагини - и в том жизнеописании всякие мужские имена попадались. Имен, может, было побольше, чем Екатерина Николаевна числила за собой поклонников, отсюда и проистекало недовольство, а не только потому, что женщина с богатым прошлым на старости лет повадилась всем читать морали.
- Я ее не в инокини готовлю, - громко и по-хозяйски сказала княгиня. - А коли с кем и перемигнется - беда невелика. Дурой нужно быть, чтобы девицу в ее годы дома запирать с одними лишь ручными птичками!
Все притихли.
Четверть часа спустя Маликульмульк с Тараторкой вышли на замковую площадь. Там было шумно - выбежали дети из Петровского лицея и играли в снежки. Да и чего ж не поиграть - день солнечный, не слишком морозный, но и не слякотный, снег посреди площади чист, не замаран конским навозом.
- Иван Андреич, а что там с бальзамным рецептом? - спросила Тараторка. - Кто у кого его украл?
- Не понять никак, - честно ответил Маликульмульк. - Каждый говорит свое. Герр Струве - одно, Егорий Лелюхин - другое, а в доме бывшего бургомистра - третье.
- Его сиятельство сердится…
- Сам знаю. Боюсь даже, что эта загадка не имеет отгадки.
- Имеет! - убежденно сказала Тараторка. - Ведь этот человек, который принес в Ригу бальзамный рецепт, где-то жил! Я слышала, как вы с Сергеем Федоровичем об этом толковали! Что, если там хозяева знают правду?
- Тараторочка, да ведь чуть ли не сорок лет прошло!
- И что? Правда прокисла или протухла? Иван Андреич!..
- Не вопи. В замке, поди, слышно…
- Ага, задумались? - обрадовалась Тараторка. - А коли поискать тех хозяев, у кого он жил? Подумаешь, сорок лет! Вот Христиан Антоныч помнит, как покойная государыня на царство венчалась! И как с пруссаками воевали, помнит!
Маликульмульк слушал - но в голове были вовсе не интриги вокруг рецепта и не исторические события. Он невольно сравнивал Софи и Тараторку. Тараторке доставалось порой от княгининых приживалок за мальчишеские ухватки - что и неудивительно, раз она росла вместе с маленькими Голицыными. И сейчас она вела себя как мальчик - забегала чуть вперед, чтобы заглянуть в лицо Маликульмульку. А вот Софи была девочкой - и нашла себе отменное местечко во взрослом мире; кто ж посмеет огорчить дитя?
Свернув налево, они перешли по мостику ров, и вскоре Маликульмульк расстался с Тараторкой у дверей дома, где жили соборные священники, а сам направился к тюрьме. Сторожа знали его и впустили, предупредив, что господин Дивов ненадолго отлучился - куда-то повел двух заключенных.
- Я обожду его наверху, - сказал Маликульмульк.
Он поднялся на третий этаж. Где комнаты бригадира - он знал, сам же занимался его переездом. Он постучал в дверь. Никто не отозвался. Но внутри что-то происходило - скрип какой-то прозвучал, стукнуло, еще раз стукнуло. Тогда он толкнул дверь.
Арестантка - босая, в подоткнутой юбке невообразимого бурого цвета, повязанная платком, - мыла пол. Нагнувшись, она возила тряпкой под столом; услышав скрип двери, быстро выпрямилась и обернулась; это была Анна.
- Вы? - спросил Маликульмульк, почти не удивившись.
- Я, - ответила она, бросила тряпку в ведро с грязной водой и стала одергивать юбку. Ей было стыдно, что ее увидели с голыми ногами, и она не желала встречаться с гостем взглядом.
- Отчего вы не хотели поговорить со мной? - спросил Маликульмульк. - Я вам зла, кажется, не причинил. Я от всей души желал помочь вам…
- Благодарю. А теперь уходите.
- Вы не хотите видеть меня?
- Совершенно не хочу.
- Может быть, вы не знаете, что я пытался удержать вас, что я… что мы хотели изловить графиню?..
- Удержать меня было невозможно.
Он понял - она гордилась тем, что в своем стремлении быть рядом с мужем была неукротима и неудержима. А сейчас она потерпела крах. Или графиня де Гаше по своим соображениям бросила ее в каком-то городишке, статочно - одну и без денег, или даже графиня пыталась убить ее, а она чудом спаслась. Третья возможность - Анна поняла, что ее водят за нос, а любимый муж мертв.
- Как вам угодно, - сказал он, - я могу и уйти. Только прошу вас, будьте осторожны - его сиятельство знает, что вы в Риге, и желает вас видеть.
- Вы донесли?
Маликульмульк промолчал. Ежели кому угодно видеть во всех окружающих одних лишь виновников своих бед - что тут скажешь? Может, Паррот бы и сумел вразумить эту странную женщину… или Брискорн, красавчик речистый, напомнил бы ей любезным обхождением, что она молода и хороша собой, глядишь, и подобрела бы… хотя она заметно подурнела, и платок ей не к лицу…
Нет на свете философа, умеющего обращаться с норовистым бабьем. Пример тому знаменитый - Сократ и его Ксантиппа! Поэтому философу лучше промолчать. Или даже вовсе убраться. А оказавшись на улице, спеша по морозцу в замок, и подумать: что же тут можно сделать? Действительно донести князю? Но от слова "донос" тошно делается, сразу приходит на ум отставной цензор Туманский. Или оставить госпожу Дивову в покое - пусть себе моет пол, одетая хоть арестанткой, хоть цыганом, хоть купидоном!
Но как странно распорядилась собой эта женщина. Вернулась и поселилась в тюрьме! Что, если она от кого-то скрывается?
Воображение у философа было все же поэтическое. Сильфы, гномы и ондины обитали в нем когда-то и еще не померли. Маликульмульку не пришлось долго ломать голову над этой загадкой - кого и бояться Анне Дмитриевне, если не графини де Гаше? Они путешествовали вместе, ночевали в одной комнате - где вы, гномы Зор и Буристон, мастера подглядывать за всякими пикантностями? Допустим, Дивова узнала тайну графини - увидела два клейма с французской буквой "V" от слова "voleuse", что значит - "воровка". Допустим, поняла, что графиня не успокоится, пока не отправит ее на тот свет. Но нетрудно же догадаться, что в Ригу графиня носу не сунет. И, коли страх так велик, отчего бы не пойти прямиком в управу благочиния, где будут весьма благодарны за новые сведения о мошеннице? Странное поведение, весьма странное…
К счастью, Маликульмульк вспомнил о цели своего визита.
- Раз уж вы тут, то будьте так любезны, соберите Сашу и Митю, по распоряжению его сиятельства они будут учиться в екатерининской школе и жить там же, в порядочном семействе, - сказал он. - Завтра я их повезу, чтобы им сделали экзамен и решили, в который класс их поместить.
- Нет. Они будут жить здесь, при Петре Михайловиче.
- Вы хотите, чтобы его сиятельство приказал силой забрать детей?
- Они будут жить здесь, я присмотрю за ними. Я все знаю - они распустились без присмотра. Но я управлюсь.
Тут она впервые поглядела в глаза Маликульмульку. И он понял - лучше Анну сейчас не трогать.
- Только один вопрос - вы знаете правду? - спросил Маликульмульк. - Только это - и я уйду тотчас же.
- Да. Я узнала правду. Поэтому я… Нет. Ничего вам объяснять не стану. Передайте их сиятельствам мою нижайшую благодарность.
Анна склонилась над ведром и стала тщательно выполаскивать грязь из тряпки, потом отжала мокрый жгут ловким бабьим движением и, расставив пошире ноги, стала мыть пол в прямой близости от Маликульмульковых сапог.
Он повернулся и вышел.
Оказавшись на свежем воздухе, он постоял немного, пытаясь понять, не совершил ли ошибку. Ошибки вроде не было - что еще мог он сказать этой женщине? И она, судя по всему, никуда не собиралась убегать - если княгине угодно, то пусть приказывает привести сумасбродку в Рижский замок под конвоем. Хотя с княгини станется позвать врачей и поместить Анну в бешеный дом на излечение. Как же быть-то?
Сильно озадаченный, Маликульмульк вернулся в канцелярию, решив не показываться на глаза Варваре Васильевне прежде обеда. Но она сама за ним вскоре прислала.
Новость княгиню изумила беспредельно.
- Моет полы? Как дворовая девка?
- Да, ваше сиятельство. И одета как чумичка. Но не нужно ее сейчас трогать.
- Хочешь сказать, что она малость не в себе?
- Да, ваше сиятельство, - честно признался Маликульмульк.
- Ну что за семейка! Иван Андреич, ты, помнится, комедию сочинил, "Бешеную семью", ну так вот она в натуре! А, кстати, о семье, ты ведь так толком и не поведал, что было тогда вечером у господина Видау. Вчера вечером ты ко мне жаловать не изволил. Степан! Вели, чтобы кофею сварили!
- Ваше сиятельство, никак не мог.
- А что такое?
- Не поверите - объелся!
Княгиня расхохоталась, и дамы - за ней следом.
- Да я б скорее поверила, что ты крылышки отрастил и в небо вспорхнул! Сколько ж съел? Целый полковой котел, не иначе!
- Ваше сиятельство, грешно смеяться над человеком, угодившим в ловушку. Сейчас начали меней на реках ловить - прикажите, чтоб сварили вам мневую уху с картофелем и тмином, а там и поглядим.
- Прикажу Трофимке, а теперь рассказывай про бургомистров дом! Каково там - картины, бронзы есть? Цветы в вазах? Ковры? Во что фрау наряжаются? Что к столу подавали?
Все это Маликульмульк исправно доложил княгине и сбежавшимся из всех углов гостиной приживалкам. Потом перешел к делу.
Княгиня следила за развитием бальзамной истории с большим любопытством и знала как версию герра Струве, так и версию Лелюхина. Теперь она услышала третью.
- Значит, говоришь, только эта прелестница с тобой об отравлении говорила? А старая развалина Видау чушь несла и блаженство свое в семейном кругу показывала? - уточнила сообразительная княгиня. - Ну, помяни мое слово, хотели тебе подсунуть вранье.
- Сам знаю. Да только вранье в верные сведения укутано - никак его оттоль не выпутаю.
- Вместе выпутаем. Гляди сам - если им, этим ратсманам, удастся Лелюхина утопить, кому достанется бальзамная фабрика? Ведь лелюхинское семейство с перепугу от нее начнет избавляться. Ну? Не понял? Ее через подставное лицо приобретет кто-то из аптекарей. И будет потихоньку там изготовлять проклятый бальзам!