- Долго сие не продлится, дело раскроется, - возразил Маликульмульк. - Свои же собратья на него донесут, что им торговлю перебивает. Я думаю, фабрику кто-то хочет приобрести за гроши и уничтожить, чтобы бальзам делали только аптекари.
- Князь, помнишь, говорит, что пятнадцать тысяч бутылок в год за море уезжают? Стало быть, у Лелюхина контракты со шведскими или датскими купцами. Зачем же такое дело губить? Иван Андреич, помяни мое слово - кто-то один из аптекарей эту кашу заварил. Ах, отчего я не мужчина! Я сама бы приударила за этой фрау Софи и докопалась до правды!
Дамы рассмеялись.
- И ничего тут смешного нет! На маскарадах я часто мужское платье надевала! Ох, Иван Андреич, какие у нас тогда были прелестные интриги…
- Может, подослать к фрау Софи полковника Брискорна? - спросила ехидная Аграфена Петровна. - Сей кавалер ни у кого отказу не знает, всякую покорит!
Намек был отнюдь не тонкий, а толщиной с Маликульмульково брюхо - Екатерина Николаевна покраснела.
- Нет, Брискорн хорош, мил, да прост, а тут хитрость надобна. Твою фрау, Иван Андреич, научили, что до твоего сведения донести, и нарочно всю эту хитрую речь прелестнице доверили - ты человек молодой, будешь глядеть на губки и ручки, с ними всякую ахинею проглотишь. Вот и проглотил по меньшей мере две трети ахинеи. Но вот что - попробуй-ка за фрау Софи поухаживать. Ничего вызнать не пытайся - а делай вид, будто проглотил приманку. Вызови фрау на прогулку - я тебе велю наши большие сани заложить. Этот Видау хитер - да он при дворе не живал. Вот поглядишь - он начнет тебя в свои соглядатаи вербовать. Решит, что прелестница тебя последнего умишка лишила, и заговорит о деле. Эй, Фроська, Глашка! Живо ко мне с мерной лентой! Девки тебе за ночь пару новых рубах сошьют из лучшего полотна. Будешь блистать!
Маликульмульк ужаснулся.
Быть кавалером фрау Софи он не желал. Вот если бы предстояло то же самое, да только в мужском обществе, он бы не отказался. Карточная игра приучила его скрывать чувства и целыми ночами просиживать с невозмутимой рожей - словно бы голова понятия не имела, что творят руки с этими разноцветными картонными кусочками.
- А его сиятельство? - спросил он.
- А его сиятельство посмеется - да и прикажет то же самое! Ступай, девки мерку снимут. Да где ж Маша?
- К обеду обещалась быть, - отвечал Маликульмульк. - Поповна с младшим поповичем ее до ворот доведут. Ваше сиятельство…
- И помыслить не моги мне перечить! Ты меня знаешь!
- Знаю, ваше сиятельство.
Пришлось идти с Фроськой и Глашкой в гардеробную, снимать сюртук, поднимать и опускать руки, а смешливые девки, видя, что жертва дуется, совсем ей голову заморочили - под конец Маликульмульку стало казаться, что его обратили в ветряную мельницу.
Когда он вышел к княгине, она повела его в кабинет.
- Садись, пиши, я диктовать буду.
Бумага оказалась дорогая, с золотым обрезом.
- Это что же? - удивился Маликульмульк.
- Я сейчас пошлю Гришку в цветочную лавку. Ему там соберут самую дорогую корзину, вставят твою записочку, и он это доставит в дом Видау. Пусть видят, что пескарь попался на крючок!
- Ваше сиятельство! - взмолился Маликульмульк, но княгиня была неумолима и сочинила по-русски галантное послание такой сложности, что Маликульмульк взмок, переводя его на немецкий. Когда Гришку отправили в лавку, он запросился в канцелярию и был отпущен с большой неохотой - Варвара Васильевна разыгралась, а норов у нее был пылкий, поди угомони.
В канцелярии были разброд и шатание: князь уехал, начальника забрала к себе княгиня, можно вздохнуть с облегчением, Канцеляристы полагали, что господин Крылов пробудет с княгиней до обеда и вместе с ней же пообедает, потому и не постеснялись достать карты. Маликульмульк обнаружил, что на его же собственном расчищенном от бумаг столе идет игра в "три листка" и пришел в восторг - хоть что-то приятное! Он так давно не брал в руки карты, что, мало беспокоясь о своей репутации, тут же предложил сыграть в юрдон по копейке, благо тут допускалось любое количество игроков. Игра нравилась ему тем, что начиналась-то с копеечной ставки, но потом каждый игрок, мня себя великим стратегом, увеличивал ставку сообразно своему азарту или своей глупости. Наконец те, кто поосторожнее, выходили из игры и начинался поединок двух отчаянных игроков, он-то Маликульмульку и нравился более всего.
Обыграв всех и забрав свои законные полтора рубля, он в прекраснейшем настроении поспешил обедать. И не заметил, как у него за спиной переглянулись, собирая карты в колоду, подчиненные. Они все время присматривали за начальником, подбирая и систематизируя его недостатки на тот случай, когда эта опись потребуется. Сергеев, явно метивший на его место, не спешил - он даже помогал начальнику, даже выполнял какие-то его обязанности. А вот приятель Сергеева, опытнейший канцелярист Шульман, все это держал в голове, потому что было меж ними несколько разговоров о том, как все образуется, когда его сиятельство раскусит безделье и бестолковость господина Крылова…
К обеду прибыл и Голицын, рассказывал о Дюнамюнде, о том, как там хозяйничает комендант Шилинг, звал всю семью съездить к Шилингу в гости и полюбоваться замерзшим морем. В суете не заметили, что Тараторка не явилась к столу.
Она пришла после обеда и клятвенно заверяла, что в поповском доме ее не отпустили, пока не накормили. Странно было бы, если бы в семейство соборного священника не попытались угостить воспитанницу ее сиятельства, поэтому княгиня почти не сердилась. Маликульмульк же, переходя из гостиной, где подзадержался, в служебные помещения, видел Тараторку на лестнице, ведущей к службам, в том числе к поварне.
Стоило Маликульмульку углубиться в бумаги - пришли звать к князю.
- Ничего спешного в депешах нет? - спросил Голицын. - Вот и ладно. Ступай-ка ты, братец, поищи своего человека. Может, чего разведал?
- Ваше сиятельство, он сейчас, скорее всего, на Клюверсхольме. Для чего мне ему мешать?
Голицын подошел к окну. Клюверсхольм был перед ним как на ладони. Хотя денек выдался пасмурный, отлично были видны красные черепичные крыши богатых домов и зеленая Троицкая церковь, разве что православного креста над ней было не разглядеть.
- Ступай. Мы с Шилингом потолковали - как бы это дело с Лелюхиным не оказалось первой ласточкой. Нельзя им отдавать купца. Иначе оборзеют.
- А что, коли он виновен?
- Коли виновен - сам ему башку обрею на каторжный лад и в Сибирь отправлю. Но не сейчас, потом. Пусть сперва разумные люди в магистрате и Большой гильдии добьются, чтобы государь вернул им Городовое уложение. Понял, братец?
- Понял, ваше сиятельство, да что же я-то сделать могу?
- Не ведаю! - закричал князь. - У тебя всюду уж всякие знакомцы завелись! Мне кого просить? Гарнизонных офицеров? Они друг за дружку держатся, сидят себе в Цитадели и сидят! Я тут чужой!
- Да и я чужой.
- Ты тут уж со многими поладил! - князь сердито засопел. - Иван Андреич, Лелюхина им выдавать нельзя, и спасения для него я не вижу - если не найти истинного убийцу. А коли вдруг убийца он сам, во что я не верю, то тянуть! Тянуть до последнего! Пока не решится дело с этой магистратской грамотой к его величеству! Они ж там целую грамоту пишут, чтобы вновь им вернули Городовое уложение! И вокруг нее - сущая война! Вот уж воистину - один дурак бросит камень в воду, семеро умных не вытащат!
Он имел в виду покойного государя Павла Петровича, воистину сдуру отменившего в остзейских губерниях уложение, и Маликульмульку осталось лишь понимающе покивать крупной головой: князь Голицын может называть царя дураком, Голицыны - Гедиминовичи, род куда как древнее романовского, а канцелярский начальник Крылов должен молчать…
- Найди хоть что-нибудь, Христа ради… - попросил князь. - Вот тебе аптекарь твой много наговорил, сам Лелюхин, эта фрау у Видау… неужто не за что зацепиться?
И тут Маликульмульк вспомнил Тараторку.
- Ваше сиятельство, если отравление точно связано со всей бесовской свистопляской вокруг бальзамного рецепта, то можно поискать человека, который тогда, сорок лет назад, сдавал жилище Абраму Кунце. Ежели он жив, то, поди, что-нибудь припомнит. Кто к этому Кунце хаживал, с кем он встречался, кого поминал… и откуда штофы с бальзамом брались!
- Верно! - обрадовался князь. - Ведь этот чертов Кунце в крепости жил!
- Да, у Карловских ворот.
- Отправляйся туда! Бери с собой кого-нибудь, кто по-латышски понимает! Ты сказывал, твой приятель аптекарь наполовину латыш?
- На четверть, ваше сиятельство.
- Его позови! Скажи ему - я в долгу не останусь! Ступай!
Глава седьмая
Теодор Пауль и его невеста
Маликульмульк зазевался и пропустил поворот на Торговую улицу. Торговая возле ратуши изгибалась и получала название Господской, а уж по Господской можно было, не сворачивая, дойти почти до Карловских ворот. Но философ как шел по Большой Замковой, так шел себе и шел, не заметив, где Большая Замковая перешла в Сарайную. Остановился он от крика:
- Крылов! Стойте!
Маликульмульк обнаружил себя на углу Сарайной и Известковой. Кричал человек, сидевший в санях; человек этот был в большой шубе с поднятым воротником и надвинутой на лоб тяжелой меховой шапке, один только нос торчал. Но кто во всей Лифляндии обращается так к канцелярскому начальнику, кроме Георга Фридриха Паррота?
- Что там у Гринделя случилось? Расскажите по порядку! - потребовал Паррот. - Садитесь, едем к нему.
- А что он написал вам?
- Написал, что старого Илиша отравили. И опять недоволен здешними господами - пора бы уж привыкнуть! Я звал его в Дерпт, я повторю это приглашение хоть двести раз! У нас будет кафедра химии и фармации - лучше и придумать нельзя! Новое дело, никаких стариков с их заплесневелыми интригами! Да садитесь же!
Ехать было недалеко - Маликульмульк успел вкратце описать, как Гриндель поднял переполох и что из этого вышло.
- И вот мы с Давидом Иеронимом решили, что ему нужно охранять герра Струве - если кто-то хочет закопать тайну бальзамного рецепта в могилу, то Струве в опасности, - завершил он. - Хотя он, кажется, рассказал нам все, что знал, но вдруг вспомнит подробности?
- Логично, - согласился Паррот. - Значит, он почти не выходит из аптеки?
- Видимо, так. Я сам несколько дней не был у него… О мой Бог, ведь Струве за это время наверняка узнал, что Илиша отравили!
- А вы не сказали ему?
- Нет… Мы пожалели его…
- А напрасно. Стой, стой! Крылов, возьмите мои баулы.
Пока Паррот расплачивался с извозчиком, который вез его, надо полагать, от Зегевольда, целых полсотни верст, Маликульмульк отвязал и взял в обе руки два баула, после чего, нажав локтем дверную ручку, с медвежьей грацией боком ввалился в дверь.
В аптеке Слона было, как всегда, тепло, пахло травами и настойками, самым ярким в букете был аромат кофея. Герр Струве сидел за прилавком, перед ним стояли большая чашка и сливочник. Теодор Пауль, в большом холщовом переднике, в белом колпаке, который надевал, работая в лаборатории, стоял на небольшой лесенке и наставлял на самой верхней полке большие фаянсовые банки с сине-белыми наклейками.
- О, герр Паррот! - обрадовался аптекарь. - Сейчас Теодор Пауль позовет Давида Иеронима.
- Черт возьми, тут что, разлили кувшин лавровишневой воды? - не здороваясь, как будто выходил на несколько минут, спросил Паррот.
- Да, я уронил большой флакон, - признался Теодор Пауль, спускаясь с лесенки. - Простите. Нельзя все делать разом.
- Что же ты делал разом?
- Он принес мне горячий кофей и лекарства, которых недоставало на полках, - объяснил герр Струве. - Бедный мальчик все уставил на поднос, флакон был с краю и упал.
- И вылетела туго притертая пробка? Крылов, встаньте в дверях!
Когда Паррот приказывал, сопротивляться было невозможно.
Маликульмульк, поставив баулы, загородил собой дверь, ведущую на Новую улицу, и даже распахнул руки пошире, потому что аптекарский подмастерье как-то диковинно задергался, словно собираясь бежать сразу во все стороны.
- Давид Иероним! - закричал физик. - Скорее сюда!
Дверь, ведущая во внутренние комнаты, приоткрылась.
- Георг Фридрих! - радостно воскликнул Гриндель. - Наконец-то!
- Стой там, не двигайся! Герр Струве, дайте-ка сюда вашу чашку.
- Отчего это вы покушаетесь на мою чашку? - спросил удивленный аптекарь. - Карл Готлиб сейчас сварит вам, как вы любите, почти без сахара, а мы, старые люди, хотим послаще…
Герр Струве поднес чашку к губам.
Маликульмульк знал, что худощавый и подвижный Паррот в играх с сыновьями - ловкий, как фехтовальный учитель, двигается очень быстро. Но тут физик сам себя превзошел - враз оказавшись возле стойки, он закрыл рот герру Струве ладонью, и эта ладонь проскользнула между губами и краем чашки в последнюю долю мгновения. Горячий кофе выплеснулся на сухую смугловатую кисть, на жилет аптекаря, на стойку, на вазочку с печеньем…
- Вы с ума сошли, Георг Фридрих? - сердито спросил герр Струве.
- Понюхайте, - сказал ему Паррот. - Понюхайте, чем благоухает моя рука.
И тут Маликульмульк с Гринделем разом заговорили.
- Ах ты, сволочь! - рявкнул по-русски Маликульмульк, а Гриндель по-немецки смешал Теодора Пауля с дерьмом.
Подмастерье стоял у стены с открытыми полками, приоткрыв рот. Его лицо, обычно такое веселое и благодушное, исказилось - как будто Теодор Пауль сам глотнул отравленного кофея.
- Его надо связать и допросить, - жестко сказал Паррот. - Он не сам до этого додумался, ему заплатили.
Маликульмульк охранял одну дверь, Гриндель - другую, но было еще довольно большое окно. К нему и кинулся Теодор Пауль, вскочил на табурет, боком ударился о раму, высадил частый оконный переплет и стеклянные квадраты, вывалился на улицу, в невысокий сугроб у стены. Паррот, попытавшийся ухватить его за руку, на сей раз промахнулся.
На улице закричали прохожие:
- Туда, герр Струве! Вор туда побежал!
- Бесполезно, - Паррот удержал Гринделя, собравшегося бежать следом. - Тут нужны не ноги, а голова. Садитесь. Садитесь и вы, Крылов. То, что вы мне рассказали по дороге, я помню. Но я хочу подробностей.
- Какие тут подробности? - спросил возмущенный Гриндель. - Его подкупили! Передали ему флакон с ядом! Надо подняться в его комнату - там наверняка лежат деньги!
- Вряд ли. Но если лежат - то уже никуда не денутся. Он не вернется. Герр Струве!
- Я ничего не понимаю, - жалобно произнес старый аптекарь. - Разве я его когда-нибудь обижал? Разве плохо его содержал? Давид Иероним, ты сам у меня прослужил шесть лет учеником! Разве я обижаю тех, кто мне служит?
- Скорее идем отсюда! - воскликнул Гриндель, заметив, что старика бьет крупная дрожь. - Карл Готлиб! Карл Готлиб! Нагрей у печи шубу герра Струве!
- Надо чем-то заложить окно, - подал голос Маликульмульк. - Хоть периной, хоть тюфяком, пока придет стекольщик.
Давид Иероним обнял своего старого учителя и повел его в задние комнаты. Паррот подошел к двери и, отодвинув Маликумулька без особой любезности, заложил засов.
- О чем вы думаете, Крылов? - вдруг спросил он.
- Я вспоминаю, как расспрашивал герра Струве о вражде аптекарей с Лелюхиным. Он рассказал немало, но завершил тем, что Илиш наверняка помнит гораздо больше. И когда же это было? Погодите… я пытаюсь вспомнить…
- Вспоминайте, это важно.
- Сам знаю. Мы говорили до обеда… А после обеда я ездил на Клюверсхольм искать Лелюхина… привез его бальзамы… вечером мы с их сиятельствами дегустировали… наутро я поехал по аптекам - собирать аптечные бальзамы… и дверь Зеленой аптеки была закрыта… Именно так! Илиша отравили на следующий день после того, как герр Струве рассказывал о нем в присутствии Теодора Пауля!
- Что же это нам дает? То, что за вечер, ночь и утро Теодор Пауль встретился с человеком, которому рассказал про воспоминания нашего герра Струве? Но откуда он знал, что тот человек боится воспоминаний?
- Не знаю, Паррот. Понятия не имею.
- Идем. Вам следовало рассказать ему про смерть Илиша.
- И что бы произошло? Он доверял Теодору Паулю, как Гринделю, как вам, наконец! А если бы он от волнения заболел?
- То и лежал бы дома под охраной супруги! Карл Готлиб! Выйди с черного хода и закрой хотя бы ставни!
Они вошли в лабораторию. Гриндель усадил герра Струве у печки. Карл Готлиб, вернувшись, стал готовить ему питье. Другой ученик, шестнадцатилетний Людвиг Христиан, стоял в углу, прижимая к груди большую медную ступку. Его согнали со стула возле печки, и он не понимал, что происходит.
- Что это значит, Георг Фридрих? - жалобно спросил герр Струве. - Разве я хоть кому-то в жизни причинил зло? Я взял в ученики Давида Иеронима, хотя все наши были против… я принял в дом этого Теодора Пауля, когда он пришел в Ригу без гроша за душой… Кого и когда я обидел, объясните мне!..
Паррот молча смотрел на Давида Иеронима. Тот опустил глаза.
- Вы никого не обидели, - сказал наконец Паррот. - Карл Готлиб, сходи и посмотри, на месте ли вещи Теодора Пауля.
Передав Гринделю стакан, мальчик побежал к двери, скрылся - и быстро проскрипели на разные голоса ступеньки.
- Я ничего не понимаю… - прошептал аптекарь.
- Выпейте, успокойтесь, - заговорил Давид Иероним. - Прошу вас, учитель…
Паррот снял шубу и с немалым трудом сложил ее, чтобы повесить на спинку стула, отчего стул едва не опрокинулся.
- Я всегда хорошо относился к Теодору Паулю, - сказал он. - Я ведь сам предложил ему летом перейти в Дерпт, я бы там присмотрел за ним… Если он позволил себя подкупить, то причина была весомая. Что вы о нем знаете, кроме того, что он пришел откуда-то из Баварии?
- Он принес рекомендательные письма и дипломы…
- Они у вас, герр Струве?
Старик задумался.
- Нужно посмотреть дома, - неуверенно сказал он. - Или… Наверху у меня есть секретер, где я держу старые тетради, ты знаешь, Давид Иероним… может быть, там?..
- И все время, что он жил у вас, он был примерным подмастерьем?
- Да, конечно. Он же хотел получить от меня наилучшие рекомендации! Мое слово в нашем цеху еще немало значит, Георг Фридрих!
Маликульмульк вздохнул с облегчением - сбылось! Паррот вернулся - и сумеет во всем разобраться!
- Крылов, вы ведь ожидали чего-то подобного? - спросил Паррот.
- Да, и поэтому мы с Давидом Иеронимом уговорились, чтобы он присмотрел за герром Струве.
- Вы знали, что мне грозит опасность? - удивился аптекарь. - Что же вы меня не предупредили?
Маликульмульк и Гриндель переглянулись. Оба осознали свою глупость, которая чуть не довела до беды.
- Мы не хотели вас беспокоить, - сказал наконец Гриндель.
- Меня беспокоить? Давид Иероним, да вы с ума сошли! Я ведь чуть ли не до тридцати лет был бродячим подмастерьем! - гордо заявил герр Струве. - Я в таких передрягах побывал, что вам и не снилось! Кто вы? Вы - матушкин сыночек, балованное дитя! Вам не приходилось отбиваться палкой от троих грабителей!..
- У вас больное сердце!
- Но голова еще в порядке!