Паррот рассмеялся. Усмехнулся и Маликульмульк - аптекарь пришел в себя окончательно, да еще рвался в бой.
- Все обошлось, герр Струве, все обошлось! - сказал Паррот. - Мои друзья сделали глупость, но даже если бы они сказали вам, что боятся за вас - это ведь не изменило бы вашего отношения к Теодору Паулю…
- А отчего это вдруг наши друзья Иоганн Крылов и Давид Иероним Гриндель вдруг за меня испугались? - герр Струве оглядел поочередно всех троих, Маликульмульку, Гринделя и Паррота. - А ну-ка рассказывайте, молодые люди, что случилось? Моя драгоценная супруга тоже что-то притихла - я думал, она потратила хозяйственные деньги на какие-то ленточки, но, похоже, дело серьезное. Ну, говорите! Ну?
Маликульмульк и Гриндель разом посмотрели на Паррота.
- Придется мне, - он покачал головой. - Хотя я и знаю про это горе только из письма Давида Иеронима, да еще несколько слов сказал мне герр Крылов. Герр Струве, несколько дней назад ваш добрый приятель герр Илиш умер…
- Умер?!
- Ну вот, я же говорил! - воскликнул Гриндель.
- Но и молчать об этом до скончания времен тоже нельзя! - отвечал Паррот. - Рано или поздно…
- Да, да… - пробормотал аптекарь. - Да, рано или поздно… вам этого не понять… Что с ним было? Если вы боялись за меня, значит… его отравили?..
- Да, герр Струве, - сказал Паррот. - Точно так же, как пытались отравить вас, - синильной кислотой. И на следующий день после того, как вы рассказывали Крылову историю с рецептом белого рижского бальзама. Мне даже кажется, что при этом присутствовал Теодор Пауль.
- А как же без него? - удивился аптекарь. - Гриндель занят опытами, должен же кто-то мне помогать. Но я рассказал немного, вот Илиш… бедный мой Илиш… тот знал больше, я так и сказал герру Крылову…
Паррот и Маликульмульк переглянулись - похоже, именно этими словами герр Струве погубил своего давнего товарища.
- Хорошо. Не будем сейчас говорить о тех давних делах, - милосердно решил Паррот. - Давайте-ка лучше подумаем, кто мог нанять Теодора Пауля. Давно ли он работает у вас? По-моему, летом он уже был здесь.
- Да, он пришел пешком в июле или в августе, - подумав, ответил аптекарь. - И я поселил его прямо тут, над складом. Решил, что это будет удобнее всего - ему не придется бегать по городу, он будет все время занят делом, а лекарства, если нужно, отнесет Карл Готлиб.
- Но он не сидел целыми днями в аптеке, он куда-то выходил, - продолжал Паррот. - Он знакомился с людьми, у него завелись тут приятели. Карл Готлиб, ты в учениках уже по меньшей мере четыре года, ты знаешь, где бывают аптекарские подмастерья!
- Герр Паррот, они бывают в "Золотой кружке", "У черного петуха", в трактире Хеннинга… Но Теодор Пауль редко там бывал, он очень мало пьет.
- Но ведь с кем-то из своих товарищей по ремеслу он подружился? Кого-то он навещал? Или к нему сюда кто-то ведь заглядывал!
Карл Готлиб задумался.
- Давид Иероним, ты ничего не заметил? - спросил Паррот.
- Я за ним не следил. Кто-то с черного хода вызывал его, но кто - я понятия не имею!
- Ты, Людвиг Христиан? Да поставь ступку, никто ее не украдет!
- Подойди, - велел ученику герр Струве. - Ты больше сошелся с Теодором Паулем, чем Карл Готлиб. Что он тебе рассказывал о своих знакомствах?
- Он ходил в гости к Иоганну Швабе.
- Что за Иоганн Швабе? - спросил Паррот.
- Он служит подмастерьем у портного, Вейнарта.
- Отлично! - сказал Гриндель. - Я знаю этого Швабе. Мастером ему не стать никогда, он из бедной семьи. Так и помрет, бедняга, в подмастерьях…
- Если останется в Риге, а не переберется в столицу, - перебил Паррот. - Здесь он никому ничего своим упорством не докажет.
- Я тоже так считаю, - подал голос герр Струве. - Молодые люди, кто-то должен пойти к этому Швабе. Я дам денег, заплатите ему, пусть все расскажет…
- Не надо. Он расскажет и без денег, - заявил Паррот. - Что за мир! Он должен рассказать то, что знает об отравителе, просто потому, что всякий человек имеет в душе нравственное чувство и потребность в справедливости. Платить за это - значит развращать людей.
- И все же я хочу, чтобы вы ему заплатили. От моего имени, - упрямо сказал аптекарь. - Так это будет надежнее. Из нравственного чувства он расскажет немного и будет считать себя при этом предателем - ведь нехорошо выдавать друзей. А за деньги он расскажет больше и будет доволен выгодной сделкой. Вы плохо знаете рижан, Георг Фридрих. А я их знаю отлично…
- Пойдем, - сказал Паррот Маликульмульку. - Ты, Давид Иероним, останешься здесь. Будешь охранять герра Струве. Тот, кто подкупил Теодора Пауля, может повторить попытку… погоди…
Он вышел и вскоре вернулся со своими баулами. Из того, что поменьше, Паррот достал два пистолета и один отдал Гринделю.
- Думаешь, я не справлюсь с убийцей? - удивился Давид Иероним.
- Я знаю, что не справишься. Ты побоишься причинить ему вред. А пистолетом ты по крайней мере отпугнешь его. Карл Готлиб! Ты ступай домой и приведи кого-нибудь из взрослых - мать, сестру, деда. Пусть в аптеке постоянно будут люди. Людвиг Христиан, ты, я вижу, парень крепкий. Ты понял, что тут творится?
- Да, герр Паррот.
- Не отходи от герра Струве, пока Карл Готлиб не приведет кого-то из своих. А потом будь готов к тому, что я в любую минуту могу тебя позвать. Если не позову - то ты сегодня будешь ночевать у герра Струве.
- Но что я скажу супруге? - забеспокоился аптекарь. - Если она поймет, что я в опасности… да она же запрет меня дома!..
- И правильно сделает! Давид Иероним, ты понял, откуда взялся яд?
- Его изготовил кто-то из наших, - уныло ответил Гриндель. - Это отвратительно…
- О мой Бог! - воскликнул Маликульмульк. - А ведь я знаю, что означает это отравление! Это пытаются окончательно погубить несчастного Лелюхина! Ведь яд могли изготовить на его бальзамной фабрике! Полиция уверена, что и яд для бедного Илиша там изготовили! На Лелюхина донесли и при обыске нашли какие-то посудины из-под яда!
- Этого еще недоставало, - Паррот насупился. - Если Илиша убили из-за склоки между магистратом и русскими купцами, то виновник вряд ли найдется, его будут прятать. Но что он такое мог знать? Герр Струве! Вы ведь знаете то же самое - если вас собрались отравить.
- Я понятия не имею, молодые люди! Я рассказывал герру Крылову эту старую историю про Абрама Кунце. Ее помню не я один…
- А вы не могли бы то же самое рассказать и мне? Все полностью? - спросил Паррот. - Вы составьте план своей речи, а мы с герром Крыловым пойдем искать Швабе. Сейчас ведь каждая минута дорога.
- Да, я попытаюсь…
- Давид Иероним вам поможет. Идем, Крылов.
Паррот надел шубу - огромную шубу, в которой можно путешествовать, сидя в открытых санях, нахлобучил шапку. Они вышли из аптеки через черный ход, ведущий на улицу Розена, и направились в сторону ратуши.
- Я знаю Вейнарта, - сказал Паррот, - он сшил мне панталоны, которые я бы не назвал шедевром. Вся прелесть этих панталон в немыслимой аккуратности швов - их можно надевать наизнанку и вызвать общее восхищение.
- Но что, если Швабе не захочет с нами говорить? - спросил Маликульмульк.
- Заставим.
- Будет врать.
- Не будет. Давид Иероним писал, как вы переполошили всю полицию. Об этом знает весь город - думаю, что и Швабе тоже что-то слыхал.
Портной жил поблизости, на Малой Монашеской улице, в одном из недавно построенных двухэтажных домов с высокой черепичной крышей. В окне были вывешены предназначенные для продажи два жилета. Разобрать их достоинства за белым оконным переплетом было невозможно.
- Добрый день, герр Вейнарт, - сказал Паррот, входя. - Кто из этих молодых людей Иоганн Швабе?
Молодыми людьми он назвал троих подростков, сидевших за длинным столом и согнувшихся над шитьем так, что лишь макушки виднелись над кучками раскроенного сукна. Хозяин, сидя в торце стола, тоже шил, а у его ног две девочки играли с лоскутами.
- Добрый день, герр Паррот, рад вас видеть! - отвечал портной, вставая навстречу заказчику. - Иоганн отпросился на час. Чем могу служить?
- А не знаете, куда он отправился, герр Вейнарт?
- Он сказал, что за ним пришли из дома, что-то там случилось - то ли мать больна, то ли старая бабка. Я был занят, ко мне пришел господин Бульдеринг примерить панталоны! - с гордостью сказал портной, и Маликульмульк понял эту гордость: не у каждого станет известный ратсман заказывать себе штаны.
- Так… - Паррот задумался и вдруг повернулся к портновским ученикам: - Молодые люди, может, кто-то видел человека, который пришел за Иоганном Швабе?
- Я видел, это был Теодор Пауль из аптеки Слона! - сразу ответил самый маленький из учеников, белобрысый, курносый и с таким огромным ртом, что походил на лягушонка. - Он прибежал, вызвал Иоганна, Иоганн пошел наверх, вынес ему мешок, оделся, и они ушли вместе.
- Что за мешок? - насторожился портной.
- Я не знаю, герр Вейнарт! Серый мешок, в нем что-то было, вроде подушки! - доложил мальчик. - А Теодор Пауль прибежал без шубы и шапки! Может быть, они пошли в аптеку Слона?
- Черт побери! - закричал Вейнарт. - Подождите, я сейчас приду!
Он выскочил из мастерской.
- Как тебя звать? - спросил Паррот.
- Гарлиб, герр Паррот.
- Вот тебе пять фердингов, купишь себе марципан. А теперь скажи - часто к вам приходил Теодор Пауль?
- Часто, - подумав, ответил портновский ученик и вдруг прижал палец к губам. - Иоганн шил ему жилет и сделал два галстука, только хозяин про это не знает…
Маликульмульк улыбнулся - и тут свои интриги…
- Что-нибудь еще он делал для своего друга? - спросил Паррот.
- Да, он сшил сумочку для его невесты, такую, как носят дамы, с деревянными ручками. Ей останется только вышить цветы, а бахрому он уже приделал.
- Может быть, ты знаешь, кто эта невеста?
- Нет… Но она живет недалеко от аптеки Слона. Теодор Пауль сказал Иоганну, что он утром отнесет ей сумочку, и никто не заметит, что он выходил.
- А ты ее никогда не видел?
- Нет, герр Паррот…
- Какое свинство! - раздался неожиданно зычный голос Вейнарта. - Он унес готовый редингот, который заказал мне сам бургомистр Зенгбуш! Вы можете вообразить - он вынес редингот Зенгбуша! Я нарочно повесил его наверху, чтобы его не пришлось опять чистить - к этому английскому сукну пыль так и липнет, а каждый волосок, каждая ниточка видны на нем, словно они толщиной в палец! А он, этот мерзавец, утащил редингот Зенгбуша!
От этакого возмущения ученики за столом съежились и даже перестали шить.
- Погодите, не кричите, Вейнарт. Через полчаса ваш редингот к вам вернется, - и, не обращая больше внимания на расстроенного портного, Паррот повернулся к Маликульмульку. - Он куда-то проводит Теодора Пауля - туда, где нашего отравителя спрячут. И вернется вместе с рединготом обратно. Пойдем, вовсе незачем ждать тут его возвращения.
Они попрощались, но Вейнарт, то крича, то причитая, даже не обратил внимания, что они ушли.
- Итак, Крылов? - спросил Паррот. - Имеет ли эта невеста отношение к отравлению? Что скажете?
- Может, и не имеет. Но если это молодая вдова, которая живет одна, то она вполне может спрятать у себя жениха.
- Или Теодор Пауль настолько поладил с ее родителями, что они сами устроили ему логово на чердаке… Но странно, что герр Струве ничего про эту невесту не знает. Он же отвечает за воспитание своего подмастерья. И еще осенью я говорил с Теодором Паулем - он жениться не собирался!
Маликульмульк пожал плечами.
- Мне ясно одно, - сказал он. - Отраву изготовили в Риге, в какой-то из аптек. Я не верю, что ее изготовили на Клюверсхольме. Заказчик вряд ли выписал ее из Митавы или из Гольдингена. Может быть, сам Теодор Пауль это сделал - он ведь уже довольно много умеет. А в лаборатории у Струве черт ногу сломит - там мог стоять сосуд с отравой, и Струве подумал, что это собственность Гринделя, что-то для его опытов, а Гриндель просто не обратил внимания…
- Почему вы уверены, что невеста Теодора Пауля тут ни при чем? - сердито спросил Паррот. - Неведомо откуда взялась девица, заморочила подмастерью голову! Откуда нам знать сейчас - не подослана ли она?
- Насколько я понимаю, у бродячих подмастерьев бывают всякие приключения… - Маликульмульк взглянул на небо, пытаясь определить на глазок, скоро ли стемнеет. - И амурные также. Думаю, девице не так просто сбить его с толку, разве что…
- Разве что у нее знатное приданое?
- Разве что она… да нет, это было бы слишком просто…
- Что, Крылов?
- То, Паррот, что пришло мне в голову.
Паррот вздохнул.
- Ваша голова очень странно устроена, порядка в ней нет вовсе, - сказал он. - Она похожа на ювелирную лавку, в которую какой-то дурак бросил гранату. У моего младшего в голове порядка больше… Но при взрыве гранаты в ювелирной лавке на поверхности мусора может лежать бриллиантовое ожерелье. Итак, Крылов?
- Итак - мне кажется, Теодора Пауля можно было соблазнить лишь одним: своей аптекой. Он же бродяга, он не знает, где наконец совьет гнездо…
- Он приударил за дочкой кого-то из наших аптекарей, и она согласилась стать его невестой? И аптека - приданое? Вы это имели в виду?
- Да.
Они стояли на углу Малой Монашеской и Сарайной. Мимо шли прохожие, кое-кто здоровался первый - начальник генерал-губернаторской канцелярии может пригодиться. Маликульмульк, беседуя с Парротом, носком сапога сгребал снег, мастерил что-то вроде крошечного бастиона.
- Да… это и с точки зрения геометрии соответствует… - вдруг сказал Паррот. - Вы представляете себе, Крылов, окрестности аптеки Слона?
- Представляю.
- Вон - аптека Льва, чуть подальше по Сарайной - аптека Лебедя. Если вернуться к мастерской Вейнарта и повернуть направо - выйдем на Торговую, к Зеленой аптеке. Они же тут на каждом углу! И все - в двух шагах от аптеки Слона! С другой стороны, не так уж много у наших аптекарей дочек и внучек, которых могут отдать за подмастерье… Это должна быть семья, в которой нет прямого наследника, нет сына… Крылов, вы сейчас вернетесь в аптеку Слона и расспросите герра Струве о соседях. Потрудитесь узнать не только о дочках и внучках, но и о племянницах. Может быть, если вы начнете расспрашивать об аптеках, Карл Готлиб что-то вспомнит, внимательно следите за ним, а я…
Маликульмульк посмотрел на снежный бастиончик, готовый к бою, развернулся и пошел прочь, не дослушав Паррота.
Его, как многих флегматиков, допечь было трудно, однако Парроту, злоупотребившему замашками школьного учителя, это удалось.
Пошел же Маликульмульк не к аптеке, а совсем в другую сторону - почему-то к Рижскому замку. Ему вдруг все надоело - и Паррот, явлению которого он так обрадовался, стал совершенно ненужным в том внутриголовном пространстве, которое имеется у каждого человека. Взрыв гранаты в ювелирной лавке! Нужно ли завидовать владельцу этой лавки аптекарям, у которых в голове полнейший порядок, стоят по полкам крошечные фаянсовые баночки и начищенные медные ступочки? Да, мусор, который за всю жизнь не разгрести, но поверх жуткой кучи - бриллиантовое ожерелье… да!..
Насчет кучи он не сомневался - в жизни много глупостей было понаделано. Только что же считать бриллиантами, которые оправдывают существование кучи?
"Подщипу"?
Пиеску дурацкую, написанную из баловства, из ехидства, да еще ради того, чтобы потешить Голицыных? Как так вышло, что она оказалась самым чудным, самым занятным его произведением? В чем ее загадка? Неужто лишь в потоке русской речи, для которой и александрийский стих - не помеха?
И тут Маликульмульк услышал голос.
Некто русский гнался за ним следом и вопил на всю крепость:
- Ваше сиятельство! Ваше высокопревосходительство!
* * *
- След в след, - говорил идущий впереди Демьян Пугач. - Тогда, Бог даст, выйдем к нужному месту.
Переходя реку, они свернули с натоптанной тропы и дальше продвигались по санной колее. Снег вокруг был не слишком глубок, но все ж повыше лодыжки. Кто-то перед ними шел по санному следу, как ярмарочный штукарь по канату, и оставил очень удобные для Демьяна ямы. Но Демьян поджар, и ноги у него тощие. А вот у философа, отъевшегося в Зубриловке у Голицыных, ноги толстые. Идти по ниточке он не может, и его постоянно заносит то вправо, то влево. Его плисовые сапоги на меху от таких подвигов, чего доброго, промокнут - это не по выметенной старательным дворником улице ходить!
Перед ними был низкий берег Клюверсхольма.
Вдоль почти всего берега светились окошки, особенно яркие в большом доме немецкого купца Нинделя. Население острова - рыбаки, перевозчики, лавочники, якорных дел мастера, грузчики, браковщики мачт - с семьями садились ужинать.
- Тут будут сваи, которыми берег укрепили, - сказал Демьян. - Каждую весну так размывало, что и Боже упаси! Как лед идет! Горами громоздится, на берег наползает! Мы нарочно глядеть ходим. Это лед, который между крепостью и Митавским предместьем, вскрывается. Страх Божий! Сперва лед выше по течению тает, ему пособляет талая вода из лесов, что прямо ручьями льется, потом еще дожди бывают. И все - в реку, и ей становится подо льдом тесно, и - ах! Как трещины пойдут, как льдины дыбом встанут!
Дома, амбары порой сносит. Однажды самую церковь подмыло, чуть не заново строить пришлось. А без русской церкви тоже нельзя - придут струги, куда струговщикам податься? Я первый пойду, я знаю, где между сваями проходец есть, а вы за мной держитесь.
Демьян обернулся, смерил взглядом своего увесистого спутника и добавил:
- Управимся, ваше сиятельство! Я вас за руку наверх втащу!
И втащил, хотя с немалым трудом.
- Сейчас к приятелю моему пойдем, я там кумушку оставил. Выпьем горячего сбитенька, а приятель поглядит за фабрикой. Ох, чего будет-то!
В голосе Демьяновом прямо-таки вскипал восторг. А черные глаза казацкого сынка, наверно, сделались не менее двух медных гривенников. Этот восторг оказался заразителен.
Сбитенщик умел ходить в темноте, а вот философ - нет, глаза его были как-то иначе устроены. На реке, на белом льду, еще полбеды, а когда Демьян с Маликульмульком оказались на каких-то задворках, меж заколоченными амбарами, то совсем стало нехорошо.
- Сейчас, сейчас дойдем, - обещал Демьян. - Держитесь, не унывайте! Смелым Бог владеет!
Этой поговорки Маликульмульк раньше не знал - и она ему понравилась.
Они вышли на прямую улицу, вдоль которой стояли почти вплотную дома и лавки, - неожиданно прямую для рижского предместья. Маликульмульк подивился, Демьян объяснил - это уже давно, покойный тесть сказывал, нарочно приезжали господа с планами и землемеры, прокладывали ровные улицы. Видно, это случилось тогда, когда магистрат вздумал признать Задвинье третьим рижским форштадтом - Митавским. Лавок на этих улицах было более двадцати, а жилых домов - под сотню, не считая тех, что зимой стояли заколоченными.
- Их, поди, столько же наберется, - сказал Демьян, - они у протоки и у начала Зунды. Раньше протока была куда шире, а теперь, чего доброго, скоро зарастет, и Клюверсхольм уж не будет островом. А Зунда, двинский рукав, не зарастает отчего-то. В ней весной стоят пустые струги, очень сподручно, и там же, при них, избы для струговщиков.