Быстро пройдя с полсотни шагов плохо освещенной улицей, они углубились в переулок и оказались у калитки, были облаяны незримым басовитым псом, который оказался маленькой и сердитой шавкой, и наконец вошли в дом.
Как и следовало ожидать, приятель Демьяна оказался приятельницей, бойкой и хорошенькой, такой же черноглазой, с теми же ухватками, только на бабий лад. Носила она редкое имя Текуса, имела троих детей, все - девочки, и стан ее подозрительно круглился.
- Я за полочанином замужем, - объяснила она. - Каждую весну мой Михайла Андреевич приходит на струге, тут и живем. Потом уходит. А что ж плохого? Мы и в храме повенчаны!
- Доставай-ка, кума, что там есть в печи, я сбитень заварю, - сказал Демьян. - И растолкуй знатному господину, что тут у вас на острове делается. Начни с Мартынки-Мартышки. И заодно уж доложи, откуда ты сама про его промысел знаешь!
- А чего не знать, когда он сам мне деньги дает, чтобы я ему про соседей доносила? - спросила Текуса. - Деньги небольшие, да трех девок поднимать… Того, что Мишка, уходя, оставляет, не всегда до весны хватит! Легко ли бабе? А как шпынять - так все вы тут!
- Да тебя ж никто не корит! - прикрикнул на нее Демьян. - И мы вон дадим, мы твоего Мартынки не хуже! И ты ж на русских не доносишь!
- И Боже упаси! Что знаю - про то молчу!
Сплошные интриги, подумал Маликульмульк, сплошные интриги…
Текуса выставила на стол пироги и горячие щи из серой капусты, если их правильно сварить - объедение. Торопясь с мороза принять внутрь горяченького, Маликульмульк залил щами сюртук аккурат посреди брюха.
- Рассказывай, что знаешь, про Лелюхина, - велел Демьян. - Выручать его надобно…
- Егорий Семенович купец знатный, - начала Текуса. - В дому у него полно народу, а во флигеле живет бальзамный мастер с семьей, в избах за садом - крепостные…
- Как это у него - крепостные? Откуда? - удивился Маликульмульк и откинул голову - Текуса, не умолкая, подхватила где-то тряпку и стала собирать капусту с сюртука, склонившись над гостем самым соблазнительным образом.
- Я их знаю, он их из Смоленской губернии вывез, на фабрике работать, так оно надежнее - они друг за дружку держатся, с чужими не сходятся, а чьи они - одному Богу ведомо, - объяснила она. - Их там двадцать человек, да еще детки.
- А бальзамный мастер кто таков?
- Этот - мужчина в годах, сказывали, из столицы. Может, немец - по-русски говорит диковинно, хотя одет на русский лад. У него были два сына, да он их куда-то услал, живет с женой. Демьян Анисимович, котелок-то кипит…
- Ага…
Сбитенщик, отведав щей, снял со стены мешочек, распустил шнур, стал доставать фунтики и пузырьки с притертыми пробками, расставлять это добро на уголке стола. За ним с печки следили три Текусины дочки. Сама Текуса меж тем раскутала медную "кумушку", слила из нее остатки в кувшин, принесла немалую крынку патоки.
В кипящей воде она распустила патоку, а тут уж и Демьян составил на тарелке смесь из лаврового листа, корицы, гвоздики, имбиря, кардамона и мускатного ореха, еще каких-то тертых травок, высыпал в котел, туда же бросил здешнего лакомства - засахаренных померанцевых корок.
- А что, не добавить ли винца, как мы с тобой, кума, любим?
- Будем разливать, так добавлю, - ответила Текуса. И довольно скоро на столе оказались три кружки с изумительным ароматным сбитнем. Маликульмульк попробовал - и понял, что ничего подобного отродясь не пивал.
- Мы этак для себя его готовим, - объяснила Текуса. - Вино Демьян Анисимович из крепости приносит…
- Мадерой зовется, - добавил сбитенщик. - А ты, душа моя, пей да рассказывай.
- Ну, что Мартынка Ольховый с квартальным надзирателем сдружился и думает, будто про то никому неведомо, я тебе и рассказала. А квартальный от него все узнает и за то на всякие его пакости глаза закрывает. Мало ли за трактирщиком грехов? А этого - хоть бы пугнули! - с явным возмущением сказала Текуса. - И он спит и видит, как бы лелюхинские люди чего натворили, а он бы донес. А они живут тихо, я с их бабами дружусь. Бабы моют бутылки, бальзам по бутылкам разливают, а летом за травами и ягодами выезжают, они уж знают места…
- И что за травы? - спросил Маликульмульк.
- Точно знаю, что берут липовый цвет, чернику и малину. Еще ездят на какие-то болота за березовыми почками. Сказывали, от иной березы почки не годятся, а только от той, болотной. И настаивают все в больших дубовых чанах поболее месяца, в каждом чане особые травы, а потом из разных чанов настои смешивают вместе и опять же чего-то добавляют… мушкатный орех, сказывали, трут и целыми ковшами сыплют!..
- Ты дело говори! - одернул ее Демьян.
- А ты, молодчик, не встревай! Дома женой командуй, а тут хвост прижми и тихо сиди! - немедленно огрызнулась Текуса. - Так вот, барин добрый, я на фабрике не бываю, туда чужих не пускают, а с бабами говорю, потому что вот мой двор, а забор у меня общий с Меланьей и Федорой, а Меланья замужем за Никаноркой, а Федора за Никиткой, и они-то есть те самые смоленские крестьяне. Их изба стоит наособицу, а другие избы - поближе к фабрике. И они брали у меня мешок для сенника и большой тулуп…
- Было бы вам ведомо, ваше сиятельство, - вклинился Демьян, - что Текуса Васильевна держит те дома, где весной и летом живут струговщики и плотогоны, и все, что им для житья потребно, дает. Потому у нее в клети и мешки для сенников, и подушки, и тюфяки, и светцы для лучин, и посуда - все есть. Весной она те дома отпирает и все, что нужно, раздает, а осенью собирает, тем и кормится.
- Говорят же, не встревай! - Текуса пихнула локтем сидевшего рядом с ней Демьяна, но это была не злость, а, как понял Маликульмульк, простонародное кокетство. - Они взяли у меня мешок и спросили сена. А я сама корову не держу, я молоко у Кривой Дарты беру, у меня куры и поросенок с весны - нельзя ж на зиму без мяса остаться. Я им говорю: можно взять сена у Кривой Дарты, но ей придется хоть немного заплатить. Они мне: вот копейка, столько хватит, а скажи, будто берешь для себя. Ну, думаю, дело нечисто. Слово за слово - а они какую-то беглую приютили. У нас-то тут беглые не переводятся… Иной на шведском корабле уплывал, теперь вот могут и на английском. Та баба пришла с лелюхинским обозом, чуть на ногах держалась. И, с чего - неведомо, от обозных мужиков сбежала. Мои-то благодетельницы ее изловили, когда она сквозь какую-то щель в заборе на фабричный задний двор вылезла да на фабрику вломилась. А там как раз Меланья с Федорой прибирались, вот они ее Христа ради и спрятали у себя. В избу нельзя, там мужики, а та баба пугливая. Додумались завести ее на фабричный чердак, благо туда не каждый день лазят. Ну и стали обустраивать, сенник ей сеном набили, кувшин с водой поставили, тулупом укрыли, у нее-то одежонка худая.
- Это та ваша Анна и есть? - уточнил Демьян.
- Та самая, - согласился Маликульмульк. - Ты говори, голубушка, говори.
- Скажи, долго ли она там пробыла! - подсказал сбитенщик.
- Без тебя знаю! Пробыла она там недолго и ушла так же, как пришла, неведомо куда и никому не сказавшись. Отогрелась, подкормилась - и хвост трубой! - неодобрительно сказала Текуса. - Чего с беглых взять… уж коли кто кинулся в бега, так не остановить… Хорошо хоть, тулуп не унесла! А может, спугнули, может, кто-то за ней приехал…
Маликульмульк, совсем размякший от чудного сбитня, даже дернулся - этого еще недоставало, чтобы за Анной погнался кто-то из клевретов графини де Гаше!
- Та беглая баба сгинула, видать, поздно вечером, куда-то перебежала. Утром ее уж не было. А ночью в легкой одежонке да в потемках что ж по снегу и по льду мыкаться? - спросила Текуса. - А в тот вечер я приходила в трактир увидеть нашего Ольхового Мартынку и сказать ему, что у перевозчиков была драка, одного, Петрушку, чуть не до смерти зашибли, а пили в одном из моих домишек, они, мерзавцы, там дверь с петель сняли! Коли к квартальному пойду, он мне ни гроша не даст, а Мартынка, вишь, соленого сала кусок отрезал препорядочный, будет чем кашу девкам заправлять. Вечером в трактир народу много, я проскочила - да по стеночке, по стеночке, замужней женщине там быть нехорошо, сразу пойдут языками трепать! И вижу - сидит в уголочке Щербатый…
- Что за Щербатый? - спросил Маликульмульк. - Ну-ка сказывай.
- А что сказывать… - вместо Текусы ответил Демьян. - Сам Егорий Семеныч на фабрике не каждый день бывает, а заправляет там мастер, тот, что вроде немца, как бишь его… бабы Щербатым меж собой кличут, у него зубов спереди недостает… Яков Иванович??? Сдается, так…
Маликульмульк знал занятную русскую привычку переделывать немецкие имена на свой лад. Из Фридриха обыкновенно делают Федора, из Георга - Юрия, из Иоганна, естественно, Ивана, разве что Карла никак не удалось обстругать и приспособить.
- Сидит, значит, Щербатый, совсем в угол забился, - продолжала Текуса, - а с ним - человек в шапке и большой епанче. В трактире-то шапки снимают, а этот - нет, еще пуще нахлобучил, и о чем-то они со Щербатым совещаются. Щербатый то кивает, то башкой мотает, наконец кинулся прочь, не заплативши! А тот, в епанче, следом!
- А дальше что? - Маликульмульк так забеспокоился, что даже зад его сам приподнялся над скамейкой.
- Так и ушли. А я Ольхового отозвала, вышла с ним в сени, пошептались мы, он мне сала принес - и все. Вот я думаю - может, Щербатый знал, что бабу на чердаке прячут? Может, с тем, в епанче, о деньгах сговориться не мог?
- А тот, в епанче, каков собой? - спросил Маликульмульк. - Высок, низок? Стар, молод?
- Каков? Да никаков - говорю ж тебе, барин, что из-под шапки один рябой нос торчал. А по носу ведь не скажешь - мал, велик, стар, молод. Разве что мы, бабы… - и тут она, фыркнув, засмеялась.
- А не отправились ли они в сторону фабрики?
- Так кабы я знала! Я бы следом побежала! - воскликнула Текуса. - Демьян Анисимович лишь через день после того ко мне пришел - надо-де богатому барину услужить.
Маликульмульк вздохнул и насупился.
- Вот что красавица наша разведала про беглую Анну, - с некоторой гордостью завершил Демьян. - А ваше сиятельство я, сами понимаете, по другой причине на остров привел. И опять же - Текуса подсказала. Давай, сказывай!
- Я через баб знаю многое, что на фабрике делается. Когда Егория Семеныча увезли, Щербатый им сказал - это ненадолго, все разъяснится, работайте, как работали. И вдруг сегодня всех по домам разогнал - отдыхайте, говорит. А он и раньше такое проделывал - хозяин уедет, а он вдруг всех по домам гонит. Наутро, говорит, приходите. Они придут, а там в чанах - недохватка. То бишь сам он приходил и бальзам смешивал, а потом уносил. А хозяина нет, сразу жаловаться не побежишь. А потом как-то оно забывается… да и ссориться со Щербатым никто не хочет, кабы вольные были - другое дело… поссоришься, и домой тебя отошлют, и сиди там в избе с тараканами, перебивайся с хлеба на квас! Тут-то им хорошо!
- То бишь этой ночью Щербатый собрался с фабрики вывезти бальзам? - вдруг Маликульмульк понял, какую пользу можно из этого извлечь.
- Да, да! - закричал Демьян.
- А что ж ты экивоками говорил? Прямо бы сказал!
- Мы в крепости были, там куды ни плюнь - аптека. А подслушают, а донесут? И все дельце наше - прахом!
- А потом? Что ж ты потом молчал? На реке?
- А потом - забыл… Думал, вам важнее всего - отыскать ту беглую Анну…
- Ладно, Бог с тобой, - сказал Маликульмульк, потому что он, шагая по санной колее вслед за Демьяном, и сам как-то вдруг позабыл о странных намеках сбитенщика, которыми тот выманил его из крепости, а думал именно об Анне Дивовой. - Надобно, значит, поглядеть, куда ваш Щербатый денет украденный бальзам. Отправит он его в ту же Митаву и далее, или… или хоть что-то прояснится в этом запутанном деле о бальзамном рецепте…
Глава восьмая
За двумя зайцами
Бальзамную фабрику покойный Лелюхин выстроил на славу - и даже крыши двух домов, ее составлявших, были черепичные. Текуса привела Демьяна с Маликульмульком к длинному высокому забору, показала, с которой стороны избы работников, где улица, как можно подъехать к фабрике на санях.
Доски забора были приколочены плотно, однако Текуса знала, где есть глазок. Туда заглянули все поочередно - и увидели, что в одном из зданий фабрики горит свет.
- А что я говорила? Он, висельник, там засел! - сказала Текуса. - Выжидает, пока все спать улягутся. А потом и даст знак кому надо - подкатят на санях…
- Так это, может, еще заполночь будет, - проворчал Маликульмульк, имея в виду, что не философское это дело - ночью ходить дозором вокруг бальзамной фабрики, да еще по глубокому снегу.
- Может, и заполночь, - согласился Демьян. - Так ведь иначе не узнаете, куда Щербатый тайно продает бальзам.
- Коли в крепость или в предместья, то сани могут по реке подойти, там есть место, где бабы к воде спускаются, калитка и у свай - мостки малые. Могу показать, - предложила Текуса.
Маликульмульк вздохнул - не хотел он нигде бродить, а хотел обратно к миске с серыми щами. Однако нужно было разобраться наконец в склоке между Лелюхиным и аптекарями. Даже коли доказать, что аптекари воспользовались арестом купца и разграбили фабрику при пособничестве Щербатого, - уже какой ни есть козырь в голицынских руках.
Пошли вдоль забора искать спуск к воде и мостки у свай. Отыскали, едва не свалившись на лед. Поглядели. Демьян Пугач даже хотел выйти на те мостки - Текуса не пустила.
- Тихо ты, нехристь… - приказала она. - Замри… Сани…
И точно - от Московского форштадта вниз по Двине катили небольшие санки. Они миновали Клюверсхольм, пронеслись вдоль Кипенхольма и пропали во мраке.
- Вот ведь собрался кто-то на ночь глядя в Усть-Двинск, - засмеялся Демьян. - Не иначе, к зазнобе! Славно-то как!
Засмеялась и Текуса - удивительно нежным смехом. Эти двое, сами - счастливые, благословляли чье-то краденое счастье. А Маликульмульк вздохнул - радостно, должно быть, лететь этак зимней ночкой к милой своей душеньке, да только не всем дано. И даже коли остановились бы сейчас тут нарядные санки, коли сказал бы бойкий кучер: "За вами, барин, послано, уж так ждут!" - все кончилось бы именно вздохом и взмахом руки: езжай, мол, братец, не судьба…
- А коли не тут - то где могут вынести бальзам? - спросил он.
- Где большие ворота - там вряд ли… - Текуса задумалась. - На мысу разве, где заколоченные избы? Там тоже калитка есть. Можно подогнать санки по Зунде, и по Зунде уйти, никто не заметит. Или, наоборот, выбраться там же на берег - и к Агенсбергу. Это коли бальзам в Митаву повезут.
- А коли в Ригу?
- Тогда - берегом, берегом, до Газенхольма, а там - к Московскому форштадту, - ответил Демьян. - Сдается мне, что нам надобно разделиться. Двое тут останутся, один к мысу пойдет.
- Вот ты и пойдешь, - решила Текуса, - а мы с добрым барином останемся. Встанем к забору, я буду в дырку поглядывать…
- А чего поглядывать? Вот тут стойте. Как сани подкатят к мосткам, так, стало быть, они за краденым товаром. Ты, Текуса Васильевна, барина зря не гоняй, видишь - ему по снегу ходить тяжко, пусть стоит. А сама, как поймешь, что бутыли или бочата выносят, дуй ко мне!
- А вот как ты вздумал выслеживать этих воров потом?
- А Господь надоумит. Ежели что - знак прежний.
- Ступай с Богом, - Текуса перекрестила дружка.
Они остались вдвоем и стояли над рекой. Напротив смутно виднелись острые шпили рижских церквей со знаменитыми петухами. На маленьких бастионах, что глядели на реку, мелькали огоньки - шла смена караулов. Некоторые замковые окна также светились, и Маликульмульк позавидовал тем, кто сейчас за этими окнами сидит в теплых комнатах, читает книжки, лакомится, играет в карты.
И тоскливая мысль заныла, засверлила - да какой же бес занес его в этот немецкий город? Как вышло, что он, человек комнатный, кабинетный, поздним вечером торчит на каком-то Богом забытом острове по колено в снегу? А голова полна каких-то нелепых склок и интриг, от которых ему самому - ни малейшей пользы? Ему нужна лишь одна интрига - та, что в комедии "Пирог", вот ее выписать, расцветить шутками и двусмысленностями, но не грубыми, а занятными… и как было бы славно сейчас сидеть в углу гостиной, проходить с Тараторкой ее роль!
И воображаемая Тараторка тихо ахнула.
И как не ахнуть - горничная Даша, чью роль она играла в комедии "Пирог", заглянула в этот самый пирог - и обнаружила, что всю начинку оттуда она с лакеем Ванькой вытащила. Начинка была вкусна - отлично зажаренная дичь, и остановиться эта парочка не сумела.
Тут же к Даше присоединился Ванька, уже наделенный голосом и повадками Демьяна.
- Ну, брат, Даша, да в пироге-то хоть сад сади, - растерянно сказал он. - Чистехонько. Что это мы наделали?
- Уж я и сама заметила, да что делать? - тут Даше-Тараторке надо бы с надеждой поглядеть на Ваньку. Даже, может быть, ухватить его за рукав.
- Эй, эй, беды! - воскликнул Ванька-Демьян, отстраняясь. - Вот как мы с тобой заговорились! Ну не миновать мне палок. Воля твоя, Даша, я скажу, что и ты тут же виновата.
Да, точно, точно, эти голубки должны непременно поссориться над разоренным пирогом. Только что ворковали - и вдруг лезут в драку, вот что! Именно этим завершится сцена, это будет смешно и зацепит любого зрителя - он с нетерпением станет ждать, что из проказы получится.
Тараторка должна закричать…
- Куды умен! - неожиданно завопит она, словно базарная торговка. - Разве спине твоей будет легче, коли мне пощечины достанутся? Лучше постарайся как-нибудь вывернуться!
А Демьян должен заскулить - и этот скулеж вдруг отчетливо зазвучал в Маликульмульковой голове:
- Вывернуться, вывернуться! Да разве туда сена набить, что ли? О, проклятая жадность! Дурак я, что тебя послушал! Даша, ты меня, как Ева Адама, соблазнила!
- Ну, да кто виноват? - огрызнется Тараторка. - Ведь ты хотел съесть одну ножку, а вместо того жрал за десятерых.
- Ну не знаю, Даша, однако ж, у кого больше костей! - даст сдачи Демьян. - Улика-то перед тобою!
- Вот еще! Ты бы своих-то оглодков больше на мою сторону откладывал! - ответит она…
Бумаги! И чернил! И хоть какой огарочек свечной, хоть какой огрызочек пера! А нет - не тростью же по снегу выводить слова…
- Гляньте, барин, - шепнула Текуса. - Никак зазноба молодца к черту послала!
Санки - статочно, те же самые, уже катили в другую сторону, вверх по реке. Пронеслись мимо и пропали.
- Где ж она живет? - спросила Текуса. - До Усть-Двинска санки бы так скоро не добежали. А там, ниже, никто не селится, острова пустые стоят. На Кипенхольме домов, может, с десяток.
- Отчего ж?
- А паводки сильные. Тут-то строятся и живут, потому что амбары, корабли приходят, делать нечего - терпим. А там какая нужда?
Бумаги и чернил, бумаги и чернил, тосковал Маликульмульк, бумаги и чернил! Отчего именно теперь проснулось столь сильное желание писать? Записывать внезапный спор горничной и лакея? Отчего - в самую неподходящую минуту?
- Может, не те санки? - спросил он.
- Может, и не те, а сдается, что те. Я тут не первый год живу, в такое время по реке мало кто катается. Коли товар везут - так днем. На Масленицу - тоже днем, хотя бывает, и допоздна гуляют… а ведь Масленица-то уж скоро… Куда ж они бегали?