– Кто такой Франческо? – спрашивает она. – И пианистка. Кто она такая? – И тогда Магда вздрагивает от всего этого ужаса – чувства замкнутости, ограниченности пространства, чувства ловушки. Ее ужасает прошлое, которое в этом месте нещадно подавляет настоящее и лишает всех свободы. – Я знаю, что это за место, – мягко говорит она. – Это тюрьма.
Магда пишет то, что я и предполагал: Лео на корточках сидит в углусиней комнаты. Загогулины на стенах, картинки и слова на синей краске. Лео в тюрьме.
13
Во Всемирном библейском центре в Иерусалиме над папирусом работали с безграничной осторожностью и терпением нейрохирургов. За спиной у них стояла видеокамера, немой свидетель происходящего. Там была женщина по имени Лия, приехавшая из музея Израиля; там был мужчина по имени Давид Тедеши, работавший над коллекцией папирусов в университете Дьюка и являющийся одним из самых уважаемых экспертов в сохранении папирусов – одним из самых уважаемых экспертов в мире, где осталось несколько десятков практикующих специалистов. "Уникально", – бормотали они Друг Другу, аккуратно увлажняя свиток, поддевая концы пинцетом и заглядывая внутрь. С осторожностью, с предельной осторожностью они развернули папирус, как разворачивают саван, в который замотан мертвец. Только внутри этого савана таились секреты двухтысячелетней давности. "Просто великолепно, – говорили они во время работы. – Фантастика".
Банальность слов.
Открытый свиток напоминал отрез грубой ткани длиной примерно в десять футов. Изъеденный, пожеванный то ли клещами, то ли временем, кое-где изгрызенный, кое-где – просто рваный, он все же оставался единым целым. Имелись двусмысленности, имелись лакуны, но несмотря на это текст можно было назвать полным – организованные группы букв без пропусков, без перерывов, без сомнений маршировали строем во всю длину свитка, будто незримая рука вывела их под линейку. Шестнадцать обтрепанных страниц, склеенных воедино. В среднем двадцать букв в строке и двадцать четыре строки на страницу. Иногда появлялсякрохотный пробел, означающий начало нового предложения. В остальном пунктуация отсутствовала, никаких ударений, никакого придыхания. Текст был написан на простом, могучем языке восточного Средиземноморья – на койне.
– Уверенная рука, элементы курсива, – объяснил ЛеоКэлдеру, когда они впервые взглянули на развернутый свиток. – Почерк аккуратный, но явно не принадлежит профессиональному писцу.
Кэлдер пробежал глазами по полосе папируса, всматриваясь в хитросплетения букв, в надежде обнаружить неожиданное объяснение, в надежде, что решение загадки снизойдет на него, как божественное откровение.
– Сомнений быть не может?
– Сомнений?
– В том, что Иешуа и Иисус Христос – это один и тот же человек.
Yeshu the Nazir.Написание этого имени в манускрипте Лео узнал с той же точностью, с которой мог узнать свое собственное имя. ΙΕΣΟΎΤΟΝΝΑΖΙΡ, iesoutonnazir.Иисус из Назарета. Лео, сгорбившись, сидел над текстом, изучая буквы при помощи бинокулярного микроскопа. Разорванные волокна плавали в сверкающем круге предметного стекла. На них остались хлопья пигмента, незаметные невооруженным глазом, отчего омикрон в бледной окружности оптического увеличения стал фрагментарным обрывком теты.
– Возможно, со временем…
– Сколько времени тебе понадобится?
Лео отвечал, не отрывая глаз от объектива:
– Нужен систематический подход. Сначала – транскрибирование ненормализованной орфографии, потом уже – перевод. Нельзя смешивать одно с другим, если потом не сможешь одно от другого отделить. – Он написал в блокноте: "theta-rho"– и снова посмотрел, будто погружаясь в глубину веков. Сложная, кропотливая работа. – Это thronon"престол", – пробормотал он. – Точно, престол. – Но следующие буквы повредились слишком сильно, чтобы смысл их можно было восстановить.
– Что – "престол"? Что, черт побери, значит "престол"?! – в нетерпении выкрикнул Кэлдер.
– Ничего. Ничего престол не значит. Просто гипотеза.
– А что насчет даты? Можешь определить ее хотя бы приблизительно?
Лео передвинул микроскоп к другому поврежденному участку. В работе он использовал перекрестные ссылки на сделанные ими фотографии. Вопросы Кэлдера начинали ему надоедать.
– Нельзя говорить с полной уверенностью. Мне кажется, еще рано делать выводы. Постоянное употребление подписанной йоты, например, общая простота букв, нехватка значков для обозначения придыхания и прочее… Первый век. Думаю, никто не станет отрицать, что текст очень ранний. А вот правдивость его содержания отрицать будут. Разумеется, они будут это отрицать, и никакие палеографические и радиоуглеродные экспертизы не убедят их в обратном. А теперь, если тебя не затруднит…
– Не смею тебе мешать, – сказал Кэлдер. – Можешь спокойно продолжать работу.
Лео поселили в пристройке к Центру, которая некогда была частной виллой, а теперь служила гостиницей для приезжих ученых. Рядом находился садик, в котором он мог в свободное время гулять. Садик зарос терновником и кактусами, агавой и опунцией; на ветру трепетали листья серебристых олив. Почва была красновато-бурого оттенка – цвета засохшей крови. Дни Лео ограничивались работой, ночи – мыслями о Мэделин. Он жил в пристройке, по вечерам гулял в саду, целыми днями работал в искусственной безмятежности архивов. Ему снились сны. Иногда его посещали соблазнительные сны о жизни и воскрешении, после которых он вынужден был просыпаться в постылом реальном мире и совершать резкий переход от возвышенного к тривиальному. Иногда Лео мучили кошмары, в которых он падал откуда-то сверху, летел к земле, парил в бездне; после этого он просыпался, испытывая искреннее облегчение, и обнаруживал, что это не сон, а явь. Мэделин была мертва. Не переместилась в иное измерение, не стала тенью в царстве Аида, а просто погибла. Ее разбитое тело упаковали и отправили в Англию, где и прошли скромные похороны в семейном кругу. Отныне она жила лишь в скупых воспоминаниях знавших ее людей, проживала странную, неполноценную загробную жизнь, напоминая знакомое лицо, что искажено десятком различных треснутых линз, но никогда не станет лицом реальной женщины – жившей, любившей и уж наверняка погибшей.
– Ужасная, ужасная трагедия, – сказал Гольдштауб, встречая Лео в аэропорту. – Но у тебя, по крайней мере, остается вера. – Он искренне пытался помочь – вот что превратило его слова в полнейшую нелепицу. Он пытался облегчить боль. – Лео, по крайней мере, у тебя есть твоя вера.
Но вера Лео, парализованная наркозом, простерлась на листе прямо перед ним и полностью зависела от осторожности его вмешательства:
"Это наследие Иешуа из Назарета. Он был сыном Аристоба(-улуса, сыном?) Ирода. Когда Аристобулус казнил своего сына Иешуа (…спрятали?) Ибо предсказано было, что сын этот… (взойдет на) пр(естол?) Аристобулус был сыном Мариам Гасмонея и матерью его была Мариам (дочь) Антипатера (сына) Ирода и (дочь) Антигона Гасмонея. Он клянется, что это правда, кто знает.
Лео смотрел на ровные, тщательно выверенные мазки сажи сквозь прозрачный образ Мэделин:
"И пророчество гласило, что из Иакова выйдет звезда, скипетр, что будет править миром. И предсказано это в Священном Писании. И отцом Иешуа назвали Иосифа, и спрятали его от Ирода, дабы дитя могло жить и взойти на престол, как предсказано было. Иосиф происходил из рода Рамати. Это был уважаемый человек, член Великого Сангедрина, и он очень хотел возвращения Израиля.
– Звездное пророчество из Книги Чисел, – сообщил Леокомиссии. "Комиссия Иуды", как они сами себя называли, была назначена, чтобы контролировать работу и решать, в каком виде преподнести миру уничтожение веры. В нее входили шестеро членов: Лия, Давид Тедеши, какой-то сотрудник Археологической палаты Израиля, правительственный ставленник из университета иврита и Кэлдер в роли председателя. – Звездное пророчество было одним из самых известных мессианских предсказаний. Конечно, сразу же вспоминается Бар-Кохба.
– Возможно, это позволит отнести свиток ко времени восстания Бар-Кохба? – предположил Тедеши. Это был худой, костлявый мужчина с выдающимся адамовым яблоком и сутулой спиной, что свойственно всем людям, рост которых выше среднего.
Лео лишь отмахнулся.
– Бар-Кохба был не единственным претендентом на мессианство. К тому же нельзя упускать из виду вопрос об Иосифе, приемном отце Иешуа…
– Вот здесь и возникает новозаветная легенда, – сказал Кэлдер, сидевший во главе стола. – Приемный отец; то, что надо. В общем-то, этот свиток подтверждает историю из святого благовествования, правда? – Потолок был усеян небольшими лампочками в углублениях и напоминал звездную галактику. Серебристая седина Кэлдера блестела в отраженном свете.
– В некотором смысле, – согласился Лео. – Но не в том смысле, который ты подразумеваешь. Этот Иосиф – Иосиф Аримафейский.
Воцарилось молчание.
– Кто-кто?
– Иосиф Аримафейский. – Как ни странно, вопрос был совершенно ясен. – Аримафейский, Arima.th.ea. Ramathain.Первым это определил Ювсебий, потом – Джером. Не думаю, что кто-либо из ученых, занимающихся исследованиями Библии, оспорит это.
– Иосиф Аримафейский был приемным отцомИешуа?
– Так здесь написано. – Лео мрачно улыбнулся Кэлдеру. – Это же подтверждение, которое вы искали, не так ли? Подтверждение того, что Иешуа Назир – это и есть Иисус из Назарета. В этом присутствует какая-то скучная правда, да? Таким образом объясняется очень многое из Нового Завета: кем был Иосиф, почему его беспокоила судьба Иисуса, почему он положил его в гробницу. Очень многое.
Все устремили взгляды на Кэлдера, ожидая ответной реакции. Но тот лишь перебирал бумаги, и движения его были быстрыми и нервными, словно он куда-то торопился.
– Кто же, черт побери, это написал?! – спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. Кэлдер казался абсолютно беспомощным. Он хотел получить ответы, а ответов не было. – И ради всего святого, какую он преследовал цель? –Привычная ирония, казалось, исчезла без следа.
– Мы уже неоднократно об этом говорили, – усталым голосом промолвил Тедеши. – Это всего лишь досужие вымыслы. Историки и археологи могут представить это в каком угодно свете, но на самом делеэто лишь версии, предположения. Все, что у нас есть – единственная бесспорнаявещь, которая у нас есть, – это текст.
Кэллер огляделся по сторонам, словно подыскивая нужные слова.
– Эта информация должна быть совершенно секретной, – решил он. Слово "секретная" казалось очень уместным. Secretus,"разделенный". Существует "секрет", таинство мессы, молитвы, которую бормочет священник во время сбора пожертвований. Тайное знание – это то знание, которым обладают приобщенные к гностическим обрядам.
– Разве подобные вещи не являются всеобщим достоянием? – сердито спросила Лия. – Большую часть жизни я посвятила борьбе за полную публикацию Кумранских свитков. Я не хочу быть причастной к очередному замалчиванию в научном мире.
Они с Кэлдером ввязались в ожесточенный спор.
– Это самая настоящая бомба, – сказал он. – Даже хуже. Ядерное оружие. Плутоний. Господи, да это Апокалипсис! Мы не можем просто так выпустить это в мир.
– Мы обязаны опубликовать текст, – настаивала она. – Рабочие материалы, предварительные результаты. Мы должны держать внешний мир в курсе дела. В противном случае пойдут кривотолки, начнутся всякого рода спекуляции на этой теме… Довольно тех сплетен, что циркулируют уже сейчас.
Восстановить худой мир удалось представителю Археологической палаты. В предыдущих дискуссиях он участвовал мало, и возникало смутное ощущение, что он – незваный гость из внешнего мира, некто вроде шпиона.
– Не может быть и речи ни о какой академической свободе, – заметил он и холодно улыбнулся Лие. – Мы имеем Дело с политикой, обычной, но вовсе не простой политикой. Как выразился Стивен, эта штука может рвануть почище бомбы. Меньше всего на свете правительству Израиля хотелось бы ввязываться в конфликт с христианами. А этот свиток принадлежит израильскому правительству.
Последовало неловкое молчание. Вскоре члены комиссии встали и начали складывать свои бумаги. Было не вполне ясно, приняли ли они окончательное решение, но к Библейскому центру уже приближалась буря. Выходя из кабинета, в котором заседала комиссия, Гольдштауб отвел Лео в сторону и сам же рассмеялся над излишней предосторожностью.
– Думаешь, мы сможем держать это в тайне? Лео, вся эта история вот-вот просочится во внешний мир. Помнишь статью в "Таймс"? Даже не думай, что этим все ограничится. Уже пошли сплетни, и это, заметь, только начало.
"Сплетни" – неправильное слово. "Сплетня" означает некое сплетение, а то, что проникло сквозь стены Библейского центра, больше напоминало едкую, коварно растекающуюся жидкость, первую струйку настоящего наводнения. Журналисты всего мира словно подкапывали запруду, ожидая, когда же ее наконец прорвет. "Обнародует ли Всемирный библейский центр полный текст свитка, чтобы научная общественность смогла самостоятельно его оценить? – вопрошал свежий выпуск газеты "Тэблит". – Можем ли мы быть уверены, что данный труд находится в руках компетентных ученых, а не диссидентов, мечтающих о сенсации?"
– Черт побери, что это за "Тэблит"? – спросил Гольдштауб. – Судя по названию, имеет какое-то отношение к Моисею.
– Католический журнал, – пояснил Лео. – Интеллектуальный, довольно снобистский.
– Черт, откуда они это знают?
– Ты же сам вчера сказал: вся эта история уже просочилась в мир. И теперь просто ждет подходящего момента.
Леовернулся к работе. Изолированный от мира, защищенный от мира надежной прослойкой, он снова принялся за скрупулезное препарирование двух тысяч лет веры: буква за букву, слово за слово, око за око, зуб за зуб, сожжение за сожжение, рана за рану, полоса за полосу. Он прилагал комментарии, добавлял толкования, на цыпочках крался между тонкостями спряжений и склонений, синтаксиса и морфологии. Стояло лето. Зной корежил землю, свет разбивал мир на белые и бронзовые осколки, на солнечную и теневую половины. Камни накалялись до такой степени, что к ним нельзя было прикоснуться, цикады истошно вопили, будто прижженные линзой. В здании же сохранялся прозрачный холодок пещеры, пещерный холодок скриптория, холодок покойницкой.
"Каким же человеком был Иешуа? Совратителем, тростником (что гнется на ветру?)…скорее, галилеяне, чем фарисеи… (он был известен?) вождям народа (как) Иисус Вар-Авва, Сын Отца, и (его происхождение могло быть?) известно всем; но простые люди называли его Иисусом Вар-Адамом, что значит Сын Человека. Я знал его, и я любил его.
"Я знал его, и я любил его". Лео закрыл глаза, измученные ярким светом и капризами замысловатых букв. "Я знал его и я любил его".
В греческом языке существует множество слов, обозначающих ту или иную любовь, но даже их недостаточно. Божественная любовь, любовь к мужчине, любовь к женщине, любовь к жизни, родительская любовь, любовь к стране. Склонившись над текстом, Леосражался с любовью. Любовь к Мэделин, подумалось ему… Слишком трудно объяснить эту последнюю любовь: она создана из eros, agapeи philiaобразующих вместе сложную комбинацию. Agape – это любовь человека к Богу и Бога к людям, а значит, и любовь человека к ближнему своему. Именно agapeПавел включил в свою знаменитую триаду – наряду с "верой" и "надеждой", но, к сожалению, переводчики Библии короля Иакова неудачно перевели это чувство как "charity", "милосердие". Но какая из любовей погубила Иешуа? Какая любовь погубила Мэделин?
"Я уже пыталась это сделать, – написала она. – О да, у меня есть опыт в подобных вещах, я разве не говорила?"
В каких еще "подобных вещах" у нее был опыт? Что подразумевали ее неоднозначные слова? Лео пытался с ней разговаривать. Лишившись Бога, к которому он взывал прежде, Лео предпринимал абсурдные попытки беседовать с Мэделин, пытался воскресить ее в своих фантазиях, пытался воссоздать ее из эфира, воздуха или какой-то иной субстанции, хранившей ее образ; точно так же когда-то, в детстве, он пытался вообразить живого Христа, опираясь лишь на бездну беспорядочных образов и иллюзий. Но как и тогда, его попытки не увенчались успехом: Мэделин не являласьего взору. Мэделин молчала. Он думал о ней, и чем больше он о ней думал, тем менее реальной она становилась; он воображал ее, и чем чаще он протягивал руку, силясь ухватить ее образ, тем зыбче тот становился. Бывали моменты, когда Лео боялся вспоминать ее, как будто при каждой мысли воспоминания будут истончаться, как будто память – смертна и умирает каждый раз, когда ее напрягаешь.