Вертен попал в студию Климта впервые. В его представлении ее должны были населять грациозные натурщицы разной степени раздетости. А их встретила уборщица лет пятидесяти, которая тут же стала выговаривать художнику, что, мол, она только вымыла полы, а он кого-то привел и теперь они все тут затопчут.
Не обращая на нее внимания, Климт выложил покупки на большой стол в центре комнаты, предварительно сдвинув в сторону несколько эскизов углем. Уборщица удалилась, что-то ворча под нос. Вертен обошел студию, рассматривая незаконченные работы на нескольких мольбертах. Это были портреты, для которых позировали женщины из высшего света. С некоторыми Вертен был знаком. Климту каким-то чудом удавалось придавать этим матронам загадочный вид. Особая цветовая гамма и иконография делали этих, с точки зрения Вертена, совершенно неприметных дам персонажами экзотических сюжетов. На одной из картин он с удивлением обнаружил одну из дам совершенно обнаженной.
Климт проследил за его взглядом.
- Таков мой метод, Вертен. Вначале она позирует мне в чем мать родила, а затем я ее постепенно одеваю, накладывая один слой краски за другим. Это дает поразительный эффект.
- То есть все эти дамы позировали вам…
- Обнаженными, Вертен. Обнаженными. - Климт усмехнулся и налил ром в два непрозрачных бокала. - А что вас так удивило? До меня этот прием использовали и некоторые другие художники. Понимаете, так надо. Рисуя обнаженную натуру, я глубже проникаю ей в душу. А это позволяет мне изобразить ее не такой, какая она есть, а какой ей хочется выглядеть на картине.
Вертен остановился перед почти законченным портретом. Невозможно было представить, что для него женщина позировала вначале обнаженной.
Климт протянул ему бокал.
- Давайте выпьем. Судя по вашему виду, это сейчас не помешает.
Вертен залпом выпил ром, закусив сыром. Они сели. Климт налил ему снова, а потом еще и еще.
Затем наконец спросил:
- Вертен, что вас беспокоит? Ведь мы друзья. Надеюсь, вы тоже так считаете. Когда я пришел к вам за помощью, вы откликнулись без разговоров. Теперь пришла моя очередь. Так что давайте, рассказывайте.
Вертен молчал, разглядывая дымчато-коричневую жидкость в бокале.
- А то, что я до сих пор не оплатил ваш счет за адвокатские услуги, так извините, - спохватился Климт. - Понимаете, сижу сейчас без гроша в кармане. Мне должны гонорары за несколько портретов, давно должны, но все задерживают. С теми, у кого приставка к фамилии "фон", всегда так. Но как только получу деньги, тут же вам пришлю.
- Да при чем тут деньги, Климт? - Вертен глотнул рома. Слова художника его растрогали. Он слишком долго варился с Гроссом в одном котле, и вот сейчас ему неожиданно захотелось высказаться перед этим славным человеком, а заодно и проверить, не являются ли их теории плодом воображения.
И он рассказал художнику все, что произошло после похорон императрицы Елизаветы. Не скрыл даже размолвку с Бертой. Климт сидел молча, не перебивал. Кот влез в открытое окно и устроился у его ног. Художник дал ему кусочек торта. Кот понюхал, но есть не стал и зажмурился.
- Да, дружище, вы рискуете жизнью, - произнес Климт, когда адвокат закончил. - Зачем разыгрывать из себя полицейских? Художники должны писать картины, а полицейские ловить преступников. Верно?
- А если полицейские на службе у преступников, тогда как?
- Вы действительно подозреваете эрцгерцога?
- Это одна из вероятных версий.
Они помолчали.
- Тут ясно одно, - наконец проговорил Климт. - Вам нужна помощь.
- И чем вы можете помочь?
- Надо подумать. Мой отец был художник-гравер. Я ему в юности помогал и по ходу дела выучился довольно прилично подделывать разные подписи. У меня вообще способность подмечать особенности почерка и индивидуального стиля художника. Знали бы вы, сколько раз я подделывал подпись отца на своих гравюрах.
Криминалиста они застали по-прежнему изучающим письмена герра Биндера.
- Посмотрите, Гросс, кого я встретил случайно на улице, - объявил Вертен.
Гросс оторвался от микроскопа, чтобы рассеянно поздороваться с художником.
- Он пришел нам помочь.
- Чем? - буркнул криминалист, снова приникнув глазами к окуляру.
- В анализе записки Биндера.
Гросс удивленно вскинул брови:
- Я что-то не понимаю, Вертен?
- Все в порядке, профессор, - вмешался Климт. - Вертен рассказал мне о ваших приключениях в Швейцарии. И не нужно беспокоиться. Я умею хранить секреты и готов вам помочь. Отплатить добром за добро.
Климт быстро рассказал Гроссу о своем уникальном навыке, который приобрел, работая над гравюрами, и гнев на лице криминалиста сменился интересом.
Он встал, выпрямился, потянулся.
- Да, граверы действительно большие специалисты по всякого рода подделкам, но пока в своих расследованиях я от них никакой пользы не получил. Вот что, Климт, давайте устроим соревнование. Но должен вас предупредить, я много и внимательно изучал графологию.
- Я в этом не сомневаюсь, профессор. А теперь позвольте мне взглянуть на документы.
Гросс протянул ему книгу заказов Биндера и его предсмертную записку. Изучать на ней отпечатки пальцев не было смысла, их там была тьма-тьмущая. Сколько еще надо ждать, когда наконец полиция проснется и осознает ценность дактилоскопии и будет осторожно относиться к вещественным доказательствам?
Климт взял в левую руку книгу заказов, а в правую записку и внимательно вгляделся. Затем положил их на стол и достал из кармана сюртука очки в металлической оправе. Зафиксировал их на носу и снова вгляделся, шевеля губами, как будто читая вслух. После чего втянул носом воздух, хмыкнул и протянул материалы Гроссу.
- Тут все довольно просто.
- Вот как? - шутливо изумился Гросс. - Расскажите.
- Предсмертная записка явная подделка.
Криминалист посмотрел на Климта с возросшим интересом.
- А как вы это определили? - спросил Вертен.
- Сейчас объясню, - сказал Климт, усаживаясь в кресло. Вертен и Гросс тоже сели. - Вообще-то работа эта неплохая. Человек знает свое дело и очень верно подметил особенности почерка герра Биндера. Например, букву "е" он пишет на греческий манер, как эпсилон. И вы заметили, как он в слове "скальпель" меняет в конце местами "л" и "е". Это есть и в записке, и в книге заказов. Так что тот, кто изготавливал эту записку, предварительно хорошо поработал.
- Но вы разглядели, что ее писал другой?! - радостно воскликнул Гросс.
- Конечно, профессор. От таких, как мы с вами, это ему скрыть не удалось.
Гросс кивнул, с уважением разглядывая Климта.
- Но если там все так аккуратно сделано, - сказал Вертен, - как вы поняли, что это подделка?
- Вот именно эта аккуратность меня и смутила, - пояснил Климт. - Почерк в книге заказов и в записке совершенно одинаковый. Четкий, разборчивый. - Он посмотрел на Вертена. - Я спрошу вас, если вы пишете свое последнее послание, собираясь после этого вставить револьвер в рот и выстрелить, ваша рука будет такой же твердой, как и когда вы заполняли бланк заказа на три десятка скальпелей?
Вертен понимающе кивнул.
- Подделку выдает отсутствие признаков нервозности при написании записки, - продолжил художник. - А вы как считаете, профессор?
- Браво, Климт. - Гросс бесшумно зааплодировал. - Мое заключение точно такое же. Я тоже заметил отсутствие у Биндера волнения перед самоубийством. Заметьте, что записка написана пером номер два со стальным наконечником. Его нужно периодически окунать в чернильницу, и всегда будет получаться, что буквы, написанные перед очередным маканием, бледнее предыдущих. Если сравнить тексты в книге заказов и записку, то видно, что в книге заказов бледные буквы регулярно встречаются, а в записке они все одинаково черные. А это значит, что предсмертную записку Биндера писали заранее и пишущий все свое внимание сосредоточил на том, чтобы подделать почерк. Это у него неплохо получилось. И я скажу вам больше, - продолжил криминалист. - Изучая книгу заказов герра Биндера, я обнаружил, что он не мог убить фрейлейн Ландтауэр, поскольку на этот вечер имел алиби.
- Но ведь доктор из Клагенфурта… - начал Вертен.
- Тут вот какое дело, - прервал его Гросс. - В последнее время Биндер стал рассеянным, возможно, из-за болезни. На самом деле он побывал в Граце, но запись сделал в разделе, относящемся к другому месяцу. Рядом с фамилией доктора у него стоит дата "16-8-98", но в разделе книги заказов за июль. Стало быть, во вторник вечером он встречался с главным хирургом центральной больницы Граца доктором Баернхардтом Энгельсом. Я с ним хорошо знаком и поэтому сходил на телефонную станцию и позвонил ему. Доктор подтвердил, что Биндер действительно был в моем родном городе в тот самый вечер, когда была убита фрейлейн Ландтауэр. Ему пришлось подождать, пока доктор закончит вечернюю операцию. Энгельс сказал, что герр Биндер ушел от него примерно в девять вечера. Сверившись с расписанием движения поездов, которое лежит на вашем столе, Вертен, я обнаружил, что последний поезд в Вену отходит из Граца в девять тридцать, а первый утренний в шесть тридцать и ко времени его прибытия полиция уже давно обнаружила в Пратере тело фрейлейн Ландтауэр. Следовательно, Биндер к ее убийству не причастен. А значит, и ко всем остальным.
Хотя они это уже не раз обсуждали, но все равно открытие потрясло Вертена. Теперь версия из вероятной стала достоверной. Убийства в Пратере действительно были совершены для прикрытия устранения Фроша. По телу адвоката пошли мурашки. Он поежился.
- Похоже, друзья, вы нащупали какой-то важный след, - сказал Климт. - Но почему именно Биндер?
- Скальпели, - сказал Вертен. - Люди, организовавшие эти убийства, за нами следили. И знали, что нам известно о скальпеле с неровным лезвием.
Гросс кивнул.
- Когда Биндер беспечно оставил свою сумку без присмотра в кафе, настоящий убийца украл у Биндера такой скальпель. А затем свалил на него свои преступления. Теперь остается разобраться с отрезанными носами.
- Поскольку Биндер ни при чем, то, выходит, это никак не связано с сифилитическим психозом, - заметил Вертен.
- Да, - согласился Гросс. - Что еще может символизировать нос?
Вертен задумался.
- Тщеславие. Когда человек задирает нос.
- Или сует его в дела других, - добавил Климт.
- Нет. - Гросс махнул рукой. - Это должно иметь отношение к Фрошу, поскольку истинной целью был он.
- Может быть, какой-то особенный запах? - предположил Климт.
- Конечно. - Гросс хлопнул ладонью по подлокотнику кресла.
- Запах? - удивился Вертен.
Гросс тяжело поднялся с кресла и направился окну.
- Индейцы. Американские индейцы. Это может быть связано с их традициями. Если я не ошибаюсь, в племени сиу существует обычай отрезать носы неверным женам. А Фрош…
- …собирался открыть правду о гибели кронпринца Рудольфа, - закончил за него Вертен. - То есть совершить предательство.
- Но кто же это все делал? - спросил Климт.
- Тот, кто очень высоко ставит символы, - ответил Гросс, глядя в окно. - Для кого преданность важнее всего в жизни. Тот, кто считает себя вправе покушаться на жизнь кронпринца и императрицы. И тот, кто считает себя очень умным. - Он помолчал, затем добавил: - Ну насчет этого мы еще посмотрим.
Он разглядывает криминалиста, стоящего в оконном проеме дома напротив. Будь у него ружье, этот человек был бы уже мертв.
То происшествие в Женеве до сих пор не дает ему покоя. Все должно было выглядеть как несчастный случай. Так приказали. Зачем, спрашивается? Вместо того чтобы спокойно прикончить криминалиста и адвоката, пришлось организовать инцидент, закончившийся напрасной гибелью двух хороших лошадей.
А эта возня с трупами во время эпопеи в Пратере!.. Опять же - зачем? Ему пришлось тащить трупы под землей в специально экипированный подвал в Третьем районе, где были хирургические инструменты и чаны для сцеживания крови, которую он потом сливал в ближайшую канализационную трубу. Столько хлопот из-за ерунды. Если ему что здесь и нравилось, так это момент встречи с жертвой. Какой приятный она источала запах страха! А он спокойно сжимал голову и быстро поворачивал, слушая, как ломается шея. Такой приятный звук.
Ему ничего не объясняли. Конечно, он был солдатом, а приказ есть приказ. Но задавать вопросы себе он все же имел право. Что это у них за игра? В случае с императрицей ему пришлось переодеться кучером, а потом ринуться к ней, чтобы помочь. Умереть. И к чему бессмысленная суета с этим идиотом итальянцем? Ему легче было бы убить по-чистому десятерых, чем это.
Даже их встречи майор обставлял как в театральном спектакле. Он был уже давно подполковник, но для него навсегда останется майором. А последняя вообще была очень странная. Майор пришел, нарядившись монахом, и сидел все время с капюшоном на голове. В полумраке комнаты нельзя было ничего как следует разглядеть, и только спустя какое-то время он понял, что это вовсе не майор, а кто-то другой. Это случилось, когда его сутана чуть распахнулась и на груди блеснул кулон. Орден Золотого Руна. Непонятно, зачем все эти представления? Ведь речь шла всего лишь об убийстве, ни о чем больше.
Теперь вот нужно исправить ошибку, совершенную в Женеве. Такое с ним случилось в первый раз. Но больше не повторится. И плевать на приказы майора. Теперь он не будет пускаться на всякие ухищрения. Всадит этим двоим в голову по пуле, а дальше пусть разбирается полиция.
Глава девятнадцатая
Просматривая вечером свои записи, Вертен вспомнил замечание профессора Крафт-Эбинга относительно того, что брат наследника трона эрцгерцог Отто - член пресловутого "Клуба ста", где знатные сифилитики развращали и заражали смертельной болезнью молодых девственниц. В связи с этим возник вопрос: а не связаны ли убийства в Пратере с этим клубом? Отрезанные носы все-таки должны были что-то значить.
Вертен уговорил Гросса еще раз встретиться с профессором. Тот неохотно согласился.
Утром перед уходом Вертен просмотрел почту, где сверху лежал конверт, написанный почерком Берты. Он быстро его открыл и прочел.
"Дорогой Карл!
Пожалуйста, прости меня за выходку в воскресенье. Но я хочу, чтобы ты знал - любовь означает полное доверие. Ты меня понял? И пожалуйста, скажи доктору Гроссу, что чужие письма читать неприлично".
Вертен обернулся. Действительно, Гросс читал письмо за его плечом.
- Умная девушка, - заметил криминалист без малейшего намека на смущение.
Вертен продолжил чтение, на этот раз повернувшись к нему лицом.
"Эта неделя у меня вся заполнена делами. Уверена, что и у тебя тоже. Давай встретимся в пятницу вечером и как следует повеселимся. Целую, дорогой. И скучаю, как влюбленная школьница. Браслет мне очень понравился.
С любовью Б."
"Как же я тебя люблю, - подумал Вертен, облегченно вздыхая. - Теперь можно спокойно заниматься делом".
Он посмотрел на криминалиста.
- Пойдемте, Гросс. Время не ждет.
Кабинет Крафт-Эбинга располагался в самом конце третьего этажа нового величественного здания на Ринг-штрассе, построенного двенадцать лет назад по проекту знаменитого архитектора Генриха фон Ферстеля. Климту заказали роспись на потолке вестибюля, но потом все предложенные сюжеты отвергли. Так что потолок здесь до сих пор оставался неприлично голым. Когда они поднимались по главной лестнице, им навстречу попалась спешащая на лекцию студентка в светло-синем платье с кружевными оборками. Поначалу Вертен удивился, но затем вспомнил, что с прошлого года женщинам разрешена учеба в университете. Правда, только на философском факультете.
Крафт-Эбинг при их появлении поднялся и проводил к креслам у окна. Вертен сел, не выпуская из рук трость с серебряным набалдашником. Он захватил ее с собой сегодня неспроста - внутри находился острый как бритва кинжал. Пригодится на всякий случай.
Несколько минут они поговорили о том о сем, Крафт-Эбинг удивился, почему Гросс не в Буковине, а затем перешли к делу.
- Да, да, "Клуб ста". - Психиатр кивнул, откинувшись на спинку кресла. - Но я вряд ли смогу рассказать о нем что-то новое. А почему у вас к нему возник интерес, господа? Ведь дело об убийствах в Пратере закрыто.
- Мы обнаружили новые свидетельства, - ответил Гросс.
Он кратко рассказал Крафт-Эбингу об алиби герра Биндера, не упоминая о связи убийств в Пратере с покушением на императрицу Елизавету и ее сына. Гросс не желал подвергать старого друга опасности, соблюдая золотое правило: чем меньше знаешь, тем спокойнее живешь. Вчера после ухода Климта он долго отчитывал Вертена за то, что тот раскрыл их секрет художнику.
Крафт-Эбинг устремил на криминалиста свой проницательный взгляд.
- Значит, теперь вы ищете нового подозреваемого. Но едва ли им может оказаться эрцгерцог Отто. Да, этот человек отменный дурак, но убийца едва ли. Биндер оказался невиновным, и вы думаете - видимо, не без оснований, - что кто-то намеренно пытался запутать следствие, используя тот факт, что он болен.
- Возможно этот кто-то сам страдал такой болезнью, - быстро добавил Вертен.
- Возможно, возможно, - проговорил Крафт-Эбинг. - Помню свои мысли, когда я узнал о смерти императрицы.
Гросс и Вертен переглянулись.
- Вначале мне было известно только то, что она умерла в Женеве. Я еще не читал газет и не знал о покушении. "Бедная женщина, - подумал я. - Наконец-то ее страдания закончились".
- Что, у императрицы Елизаветы был сифилис? - произнес Вертен сдавленным голосом.
Крафт-Эбинг грустно кивнул.
- Об этом знали немногие. Все держалось в большом секрете. Отсюда и ее постоянные странствования и отчуждение от супруга. Понимая, что болезнь неизлечима, она избегала тех мест, где что-то напоминало о ней.
- Откуда это вам известно, Крафт-Эбинг? - спросил Гросс.
- Вы, верно, запамятовали, что я был лечащим врачом кронпринца Рудольфа весь последний год его жизни.
- Да нет же. - Гросс кивнул. - Я прекрасно помню ваши периодические отъезды из Граца. Это была весьма почетная миссия.
- Для меня больше тяжелая, - со вздохом произнес Крафт-Эбинг. - Дело в том, что этот грустный молодой человек тоже болел. У него был врожденный сифилис.
- Но откуда?.. - Вертен не договорил, поскольку знал ответ.
Всему виной был Франц Иосиф, добрый отец нации, усатый господин, управляющий империей уже добрых полвека. Это он заразил молодую жену мерзкой болезнью, а она родила ребенка со смертоносными бактериями в крови. Теперь Вертену стал ясен смысл последнего подарка императрицы супругу - музыкальный валик к механическому пианино с вагнеровским "Liebestod" - "Любовь-смерть".
- Их первый ребенок, эрцгерцогиня София, - продолжил Крафт-Эбинг, - прожила всего два года, болезнь съела ее слишком рано. Следующей за ней Гизеле повезло, так же как Марии-Валерии, четвертому ребенку. Эти девочки родились без признаков патологии. Зато родившийся третьим долгожданный наследник трона, кронпринц Рудольф, имел сифилис. Ко времени его гибели болезнь перешла во вторую стадию.
- Какая трагедия, - пробормотал Вертен. - А что сам император?