Тот перестал улыбаться, взгляд его снова стал настороженным, и он торопливо ответил:
- Да-да, не будем, не нужно…
Хотя, разумеется, прекращать этот разговор я не собиралась – я его только начала.
- Максим Петрович, а вы давно знакомы с Платоном Алексеевичем? – спросил я еще через полминуты.
- Я? – Эйвазов хмыкнул и демонстративно перекрестился. – Нет уж, слава Господу, что уберег он меня от такого рода знакомств. О Шувалове я лишь слышал – от Ольги Александровны, начальницы Смольного. Они, видите ли, с Платоном Алексеевичем старые друзья, да и мне она кое-чем обязана… она, кстати, по старой памяти и помогла устроить Наташеньку в ваш институт. Добрейшая женщина, спасибо ей.
Я молчала и совершенно не выказывала своего внимания к разговору, боясь сбить Эйвазова сейчас, когда он так разговорился
- Попечитель ваш страшный человек, Лидушка… - продолжал он. – Большую власть имеющий. У самого Бенкендорфа, говорят, в любимых учениках ходил – представляете, что это значит? Сотни людей отправил на каторгу, а многих и вовсе… - он указал глазами на потолок и еще раз перекрестился. – Уж не знаю, какой у него к вам интерес, но опасайтесь этого человека, Лидия. Для нас с вами, простых смертных, такие знакомства благом никогда не обернутся.
Эйвазов говорил все тише, а последние его слова и вовсе были произнесены едва слышным шепотом. Замолчав, Максим Петрович дождался, когда я подниму на него совершенно потерянный теперь взгляд, и заговорил вдруг с прежней звучной бодростью – от неожиданности я даже вздрогнула:
- Вижу, вы совсем соскучились в моем обществе, Лидия. Кстати, вам шах и мат.
Я вовсе не думала уже об игре, а Эйвазов, оказывается, сделал несколько удачных ходов и срубил две моих пешки и ферзя – последнюю защиту белого короля.
- Но, должен признать, вы весьма достойный соперник, - он потирал ладони, довольный собой, глаза его горели, - надеюсь, нам удастся поиграть еще.
- Да, я тоже надеюсь… извините, Максим Петрович, позвольте, я пойду к себе.
Он не стал меня более задерживать, и я сумела, кажется, не выдать своего волнения, пока не покинула комнату. Заперев же на ключ дверь собственной спальни, я уже едва могла совладать с собой, чтобы не разрыдаться, как истеричная институтка.
Я представляла примерно, что означает состоять на службе у Бенкендорфа. Да, ни самого Бенкендорфа, ни Третьегого отделения Е.И.В. Канцелярии уже не существовало, но я была уверена, что сменилась лишь вывеска заведения, где служит теперь Платон Алексеевич, а суть осталась прежней. И суть эта заключалась в том, чтобы искать "врагов империи", к коим, очевидно, относились и мои родители. Искать методично и тщательно, как умеют эти люди, не давая и шанса на спасение.
Я на что угодно готова была спорить, что именно спасаясь от Платона Алексеевича, графа Шувалова, отец и мама сорвались тогда среди ночи бежать из дома. И я уже допускала даже, что мама действительно была русской и была замешана в чем-то… антиправительственном, возможно даже в помощи террористам – но об этом и думать было страшно. Я не верила в это, не желала верить! Мама не могла причинить никому зла… скорее, она была случайной жертвой, случайный свидетелем – вынуждена была уехать из Российской Империи, спасаясь от Шувалова… и так и не спаслась.
А здесь, в чужой стране, в чужом доме, лежала на кровати я и сухим бездумным взглядом глядела в потолок. Мне предстояло решить, как относиться к Платону Алексеевичу впредь. И ведь не только к нему… Мне пришлось глубоко и судорожно вздохнуть, чтобы комок из слез и обиды, раздирающий горло, не вырвался наружу – ведь и Ольга Александровна, его "старинная подруга", которая всегда выделяла меня чуточку больше, чем других смолянок, должно быть, делала это не из привязанности ко мне, а лишь для того, что проще было меня, французскую дрянь, контролировать.
Глава XIV
Остаток этого дня и начало следующего я старалась избегать встреч с Эйвазовыми-Ильицкими и все выбирала момент, чтобы сказать Натали об отъезде. Но когда сказала, наткнулась на полное непонимание:
- Это все из-за моей семьи? Они тебе не нравятся, да? – со слезами на глазах спросила она. – И со мной ты больше дружить не хочешь, да?
Я, разумеется, начала ее переубеждать – не сдержалась и расплакалась сама. Кончилось все тем, что мы сидели, крепко обнявшись на скамье в парке, и заверяли друг дружку, что никогда и ни что не встанет между нами.
Разговоров об отъезде я больше не начинала, но и находиться в усадьбе мне было настолько тяжело, что я считала дни до отъезда… Хотя приезд гостей к вечеру второго дня заставил меня несколько пересмотреть отношение к своему здесь пребыванию.
Князь Михаил Александрович оказался ровно таким, каким я его себе и представляла по рассказам Натали – молодой человек лет двадцати пяти с несколько смуглой кожей, темными волосами и темными же глазами, которыми он внимательно и тепло глядел на собеседника. Манеры его оказались выше всяких похвал, а французская речь была настолько правильной, с характерным парижским выговором, что он понравился мне сразу и безоговорочно.
Что касается второго – Андрея Миллера – то он был из породы тех молодых людей, при знакомстве с которыми маменьки всегда предостерегают своих дочерей быть благоразумными. Он умел смотреть на девицу так, что, будь я чуть более робкой, непременно зарделась бы румянцем и разулыбалась бы абсолютно безо всякой причины. Ко всему прочему Миллер был еще и хорош собой сверх всякой меры: светло-русые лихие кудри и этот необыкновенный взгляд, который поймать на своем лице мне было и страшно, и приятно.
- Евгений не предупредил, что мы застанем здесь столь очаровательных дам, - сказал он вполголоса, целуя мою руку и не сводя при этом свой бессовестный взгляд с моих глаз.
Вообще я не склонна обычно видеть в комплиментах что-то большее, чем вежливость, но то, что Миллер нашел меня очаровательной, мне все же польстило.
Однако вслух я ответила:
- Это, должно быть, потому, что Максим Петрович все еще очень болен, и заботы этого семейства посвящены исключительно ему.
- Да-да, - тут же смешался Миллер и отвел глаза, - я наслышан о болезни Максима Петровича – отчасти потому мы с Мишелем и приехали. Евгений ведь говорил, что я врач?
- Да, говорил… - только и успела сказать я и вынуждена была обернуться на лестницу, по которой, перепрыгивая ступни, спускался сам Ильицкий.
Таким я его, пожалуй, не видела еще: он широко расставил руки навстречу друзьям и выглядел совершенно счастливым. Да и Михаил Александрович, который до этого лишь нерешительно жался у дверей, просветлел лицом, а в глазах его отразился прямо-таки щенячий восторг, с которым он бросился в объятья Ильицкого.
Друзья крепко в лучших российских традициях обнялись, причем Евгений Иванович в порыве даже приподнял молодого князя над полом.
- Да ты, никак, подрос, Мишка! – громогласно рассмеялся Ильицкий. – Или просто поправился?
Князь, кажется, немного сконфузился: он и впрямь был на голову ниже Евгения Ивановича и довольно щуплым в плечах. Да и, пожалуй, моложе его года на три.
Андрей, который в это время все еще держал мои пальцы в своей руке, прокомментировал не без иронии:
- Интересно, почему с этими двумя я всегда чувствую себя третьим лишним?.. Вы позволите?
С этими словами он отпустил, наконец, мои пальцы и сделал шаг к Ильицкому.
Как будто в подтверждение слов Андрея они лишь пожали друг другу руки, что считалось куда приличней для высшего света, но на фоне бурных приветствий с князем выглядело несколько прохладно. Впрочем, не успела я и подумать об этом, как Миллер вдруг резко притянул к себе Ильицкого и похлопал по спине:
- Полноте, Евгений Иванович, - сказал он несколько театрально, - не то дамы подумают, будто мы с вами в ссоре!
- Да с вами невозможно поссориться, Андрей Федорович, при всем желании! – в тон ему ответил Ильицкий.
Он тотчас широко и вполне искренне улыбнулся, и они обнялись уже куда радушнее.
После Ильицкий провел друзей в гостиную, где в кресле с высокой спинкой восседала его маменька. Обычно в это время дня Людмила Петровна находилась в комнатах больного брата, но в этот раз отчего-то пренебрегла традициями. Должно быть, причиной тому был приезд молодого князя. Она не сводила глаз с Михаила Александровича и даже этих своих намеков в стиле la spontaneite russe отпускала гораздо меньше, чем обычно.
Madame Эйвазова тоже находилась в гостиной: одетая в светлое шелковое платье она сидела на софе и держала на коленях вертлявую болонку, которой обычно внимания не уделяла совершенно. Да и вот так сидящей без дела я видела Лизавету Тихоновну едва ли не впервые за приезд, потому что-то в ее поведении мне показалось наигранным и искусственным. Хотя, скорее всего она просто старалась произвести благоприятное впечатление на гостей, тем боле, что один из них имел княжеский титул.
- Безумно рад вас видеть, Лизавета Тихоновна, - князь Орлов склонился над ее ручкой, а потом потрепал по загривку болонку: - неужто это Касси так выросла? Когда я ее к вам привез, она на ладони умещалась.
- Так вы, почитай, уже года два в наших краях не были, Михаил Александрович, - немного с обидой произнесла Эйвазова, после чего подала руку Андрею: - вот Андрей Федорович нас не забывает.
Мне показалось, что Миллеру она улыбается несколько холодней, чем князю. Похоже, в этой семье все мечтают заполучить Орлова в зятья. Это и неплохо, наверное, - лишь бы Натали была счастлива.
Я окинула их обоих взглядом: Натали и князь стояли совсем рядом, то и дело тайком поднимали друг на друга глаза, но оба смущались и тут же отводили взгляды. И даже не разговаривали совсем, за исключением приветственных слов еще в холле.
- Лизавета Тихоновна, - заговорил князь, как только приветствия были окончены, - мы с Андреем хотели бы выразить почтение Максиму Петровичу – он сможет принять нас?
- Позже, друзья мои, - отозвалась та, - Максим Петрович отдыхает сейчас.
- Ему хуже? – обеспокоенно спросил Миллер.
- Нет, напротив, Максиму Петровичу гораздо лучше. Я смею надеяться, что кризис миновал, - и добавила веско: - на все воля Божья. Думаю, сейчас вам лучше отдохнуть с дороги, а через два часа будет ужин…
- Да полно вам, Лиза! – невежливо перебила ее Людмила Петровна. – Отдыхать! Князь и Андрюша не старики пока, чтоб отдыхать-то… Наоборот, почитай, ноги затекли после стольких часов в поезде да карете. Пускай вон лучше в парке прогуляются с нашими барышнями.
Похоже, я поспешила хвалить сегодня Людмилу Петровну – elle joue son emploi. Ненадолго повисло молчание, но Андрей быстро нашелся:
- И действительно – мы с Мишелем ничуть не устали! – заверил он. – И погода сегодня отличная, грех дома сидеть… Лидия Гавриловна, вы составите мне компанию?
- С большим удовольствием! – мне и в голову не пришло отказаться.
Князю Орлову ничего не оставалось, кроме как последовать примеру Андрея и подставить Натали свой локоть, а та только улыбнулась и покорно оперлась на его руку.
***
День и правда сегодня был отличный: май еще не окончился, но можно было с уверенностью сказать, что лето давно вступило в права.
Мы шли большой компанией, все вчетвером, а позади, чуть отстав, шагали под руку Лизавета Тихоновна и Ильицкий: видимо, сочли, что, как ни далеки их нравы от столичных, но позволять барышням гулять наедине с молодыми людьми все же неприлично.
Разговор поддерживали в основном только мы с Андреем, причем несколько раз я, к стыду своему, вовсе забывала, что рядом есть кто-то, кроме него. А однажды очнулась, лишь когда поняла, что мы с Андреем отстали от наших друзей на приличное расстояние. Мне сразу стало не по себе, ибо monsieur Миллер с его волнующим взглядом явно не из тех мужчин, с которыми стоит забываться.
Я тогда смешалась, замолчала на полуслове и, недовольная собой, начала разглядывать плиты под ногами.
- Нам лучше прибавить шагу, Лидия Гавриловна, мы совсем отстали от наших друзей, - сказал Андрей, уловив, видимо, мой настрой.
- Да-да, - охотно согласилась я и, помолчав, добавила, - только очень прошу вас звать меня просто Лиди… Я француженка по рождению, и эти отчества не совсем привычны для моего слуха.
- Вот как? Не зря мне показалось, что в вас есть что-то… нездешнее, - Андрей со смесью удивления и восторга взглянул на меня, и я отметила, что он снова замедляет шаг: - и я ведь тоже не переношу, когда меня зовут Федоровичем. Мой отец – Фридрих Миллер – родился и вырос в пригороде Гамбурга, но в России, разумеется, стал Федором!
Андрей рассмеялся, и я вслед за ним. Но разглядывала я его в это время со всевозрастающим интересом:
- Так вы тоже здесь чужой… - констатировала я. – Андрей, а вы скучаете по родине?
Тот пожал плечами и ответил не сразу:
- На самом деле я бывал в германских землях лишь однажды. Мой отец давно обрусел, я сам родился и вырос здесь, в России, и считаю себя русским.
Сказав это, Андрей неожиданно серьезно посмотрел мне в глаза и, наверное, понял все то, о чем я умолчала. Что это я ужасно скучаю по родине, и мне плохо и тоскливо в этой стране.
Но я была благодарна, что он не стал ничего спрашивать. Вместо этого Андрей кивнул на шагающих впереди Натали и князя и, вернув беззаботность в голос, спросил:
- Как вы думаете, о чем они говорят без нас?
Я тоже все время поглядывала на шагающую впереди парочку:
- Думаю, они молчат, - отозвалась я. – Натали ни разу не подняла головы, вы не заметили?
- Пожалуй… Миша никогда не отличался разговорчивостью и робок сверх всякой меры. А сейчас тем более: этой зимой умер его отец, и он до сих пор не может оправиться. Я едва вытащил его сюда, к Эйвазовым, зная, что Максим Петрович при смерти, а Наталья Максимовна наверняка приедет его навестить. Каюсь, я хотел, чтобы они встретились – Мишелю это должно пойти на пользу. А он ни в какую не желал ехать: вбил себе в голову, что Наталья Максимовна и не вспомнит его.
Я не сдержала улыбки, потому что вчера у Натали только и разговоров было о том, что князь давно о ней забыл и вообще, скорее всего, уже помолвлен с какой-нибудь великосветской красавицей.
- Андрей, вы давно знаете князя Орлова и… Евгения Ивановича? – спросила я.
- С Мишей мы знакомы со времен учебы в академии Генштаба, - охотно начал он, - а с Евгением еще с Константиновского училища.
- Вот как? – не могла не изумиться я.
Выходит, перед тем, как Эйвазов пристроил Ильицкого в академию Генштаба, тот отучился еще и в Константиновском военном училище. Похоже, все-таки Евгений Иванович решился связать свою судьбу с военным делом давно и вполне осознанно. Но академию все же бросил – почему, интересно?
- Да, - продолжал тем временем Андрей, - нам с Ильицким было тогда по четырнадцать.
- И что же – маменька Евгения Ивановича вот просто отпустила его в Петербург? Одного и в столь юном возрасте?
Я улыбнулась, и Андрей тоже рассмеялся:
- Вижу, вы успели познакомиться с особенностями характера Людмилы Петровны, - отозвался он, не без опаски оборачиваясь назад, где вышагивал Ильицкий. – Редкая женщина, редкая… Меня, разумеется, здесь не было, когда Евгений собирался в училище, да и сам он об этом никогда не распространялся, но мой батюшка, который частично и повинен в отъезде Евгения, рассказывал, что это было что-то… Людмила Петровна ни в какую не желала отдавать сына – столько слез было, что отец извел месячный запас успокоительных капель на нее.
- Ваш батюшка тоже врач?
- Да, он начинал земским врачом в этом уезде и знал Эйвазовых с тех самых времен, когда они только въехали в усадьбу. Они были очень дружны в те времена, и именно отец, видя, как Людмила Петровна губит сына своей сумасшедшей любовью, начал разговоры о том, что Евгению необходимо обучаться военному делу.
- И у него это вышло, насколько я вижу.
- Да, он ее убедил. И не зря, как оказалось: Ильицкий был лучшим на курсе. С отличием закончил училище, без труда выдержал экзамен в Николаевскую академию… Сколько себя помню, отец ставил мне его в пример.
Чем больше я слушала Андрея, тем более портилось мое настроение, потому что я понимала, что ошиблась в Ильицком. А ошибаться я не любила.
- И что же произошло потом? – продолжала расспрашивать я. – Насколько знаю, Евгений Иванович так и не окончил академии – несмотря на свои блестящие успехи.
Андрей снова посмотрел на меня удивленно:
- А вы что же – не знаете? Он вам не рассказывал? В конце семьдесят шестого Ильицкий, как и я, поступил в Николаевскую академию… но он был постоянно недоволен всем. Ему казалось, что он и так знает о военном деле достаточно, а в академии лишь теряет время. В апреле 1877, как вы знаете, началась очередная Русско-турецкая компания на Балканах – и к концу мая он не выдержал. Выпросил назначение в 14-ю пехотную дивизию, которой командовал генерал Драгомиров. Вся академия была в шоке: лучший курсант – и учудить такое!
Андрей рассмеялся, но в голосе его чувствовалось уважение к Ильицкому.
- Так вы правда не знали об этом? – снова спросил он недоверчиво.
Я молча покачала головой. Потом взяла Андрея под руку и дала понять, что хочу вернуться в дом.
Глава XV
Я была очень недовольна собою, очень! Получается, я в корне оказалась не права во всем, что касалось Ильицкого. Сделала совершенно неверные выводы, а все оттого, что позволила эмоциям затмить рассудок: Ильицкий не понравился мне с первого взгляда – не понравился настолько, что мне каждым словом хотелось уколоть его, задеть… А уж в мыслях я тем более не стеснялась, думая о нем Бог знает что.
Подобное поведение совершенно недостойно воспитанницы Смольного – а оттого мне было еще мучительней.
И все же, хоть я и ошибалась во многом по поводу Ильицкого – в главном я считала себя правой: человек он крайне неприятный. Потому что мужчина, мелочный до того, чтобы всерьез разобидеться на девицу и пообещать ей мстить, может вызвать разве что жалость…
- В Петербурге новостей масса! – рассказывал Андрей, сидевший за ужином между мною и Натали. Князя Орлова же усадили, разумеется, слева от моей подруги, обязав его ухаживать за ней за столом. Андрей продолжал: - новую университетскую реформу – о которой мы с тобой спорили, Женя, помнишь? – об отмене автономии в университетах. Так вот, ее все же введут, похоже, и уже в этом году.
- Вы думаете это плохо? – полюбопытствовала Натали.
- Ну, как вам сказать, Наталья Максимовна: если раньше, к примеру, деканов и ректоров выбирали сами преподаватели из своей массы, то теперь они будут назначаться сверху. Судите сами, хорошо ли это.