Ты подошел, весело приветствовал соотечественниц и предложил им посильную помощь.
За два дня Лена Меньшова прониклась к тебе самым искренним расположением. Она предвкушала, как познакомит тебя с Антоном. Вы с ним непременно должны были понравиться друг другу. Супруг Леночке достался по блату, и говорить о нем она могла без конца. Ее первый засранец-муж бросил ее, когда тяжело заболела маленькая Танюшка. Лена сосредоточилась на детях и уже думать забыла про какое-то там личное счастье, которого, как известно, на свете и не бывает, - и вот тут-то в ее жизнь и въехал на сером "БМВ" сказочный принц. Однажды пасмурным вечером, когда она с сумками (получила из химчистки свое пальто и два детских, для зонта рук уже не было) пробиралась по лужам домой, рядом мягко притормозил роскошный автомобиль Из иномарки выглянул симпатичный мужчина и предложил подвезти.
Сначала она испуганно отказалась. Потом села в машину.
Красивый молодой человек довез ее до самого дома и рыцарски помог дотащить сумки. Познакомился с дочками. Подержал на коленях Танюшку. Через месяц девочке уже делали операцию немецкие доктора. Еще через полгода ее мама вышла замуж во второй раз.
Какая жалость, огорчался ты, твой самолет улетал ровно за час до того, как прибывал Санькин.
На самом деле никуда ты, понятно, не улетел.
Ты подкараулил его, когда он гулял по пляжу один. Антон Андреевич не узнал тебя и задумчиво прошел мимо. "Санька", - сипло сказал ты ему в спину. Он сделал еще два шага, потом дернулся, словно его ударило током, и обернулся. Ты стащил зеркальные очки и смотрел на него, сидя на белом пластиковом топчане. У тебя было новое лицо. И переменившиеся, выгоревшие глаза.
"Алешка! - сказал твой бывший напарник. - Алешка! Скупсик..." Шагнул к тебе, словно собираясь обнять. Остановился. Отвел глаза. И заплакал.
Сам он был почти прежний. Даже не растолстел.
Ты похлопал по топчану рядом с собой. Санька сел, высморкался и вздохнул. "Давай, - сказал он. - Я, в общем, знал, что ты живой и придешь. Я сразу все бумаги выправил. Им..." - И мотнул головой в сторону розовевшего на вечернем солнце фасада гостиницы.
Ты мог сделать одно прицельное движение указательным пальцем, и Антона Андреевича Меньшова нашли бы скоропостижно скончавшимся от сердечного приступа. Он понимал это не хуже тебя.
"Как жил, как там наши? - спросил ты. - Как Дрозд?" Санька стал рассказывать. Он говорил коротко, не стараясь оттянуть время. "Сам-то как?" - спросил он, изложив то, что ты большей частью знал и без него. Ты усмехнулся: "А я, Санек, в киллеры подался. Про дочку Тарантино слыхал?"
Санька хотел восхититься, потом опустил голову и сказал: "Я не буду брыкаться. Только сделай доброе дело... в общем... чтобы Ленка не догадалась. Хорошо?"
"Один вопрос, - сказал ты. - Ты тогда нарочно пропал?"
Он покачал головой:
"Нет. Ты сам сдвинулся".
Да, Санька получил отдельное задание. От самого Шилова. Личное. Что было делать...
Ты почувствовал, как заболело внутри, там, где в сантиметрах от сердца прошла когда-то Санькина пуля.
"Врешь! - сказал ты, давая ему шанс. - С того расстояния ты мухам зады отстреливал!"
Он спросил:
"Мне как - встать? Или лечь?"
Ты сказал:
"Иди, Санек".
Он смотрел на тебя непонимающими глазами, и ты терпеливо повторил:
"Иди, Санек. Девчонки соскучились".
Шагов десять он не оглядывался, ждал, когда же ЭТО случится. Потом оглянулся, но тебя уже не было на белом пластиковом топчане. И вообще нигде на пустом, открытом во все стороны пляже.
Ты шатался по берегу, пока солнце не коснулось воды. Тогда ты разделся, влез в океан и поплыл. Не торопясь, поплыл прочь от берега. Просто вперед и вперед. Ты был очень хорошим пловцом, но любой пловец рано или поздно устает. Или, что вероятнее, явится в поисках ужина акула. Интересно, почувствуешь ты ее приближение?.. Или заметишь непорядок, только когда отхватит полтуловища?..
Ты смотрел вниз, в теплую глубину, и совершенно спокойно думал о том, как нырнешь, а на предельной глубине вдохнешь воду. Ты поворачивался на спину и созерцал яркие тропические звезды, медленно вершившие свой круг в небесах. Что-то умерло в тебе. Наверное, жизнь.
Ты в который раз пытался думать о том, что было бы, если бы тебе повезло меньше и отдельные указания получил не несчастный Санек, а ты сам.
Смог бы ты их выполнить?
А если бы смог, то хватило бы мужества потом жить?
Может, и хватило бы. Может, тоже подобрал бы женщину с двумя чужими детьми.
Хотя кому теперь интересно, что было бы, если бы да кабы.
Акула так и не появилась. Акулы чуют страх и идут на него, а ты не боялся. В небесах было торжественно и чудно. Земля спала в сиянье голубом. А тебе было до того на все наплевать, что постепенно стало неохота даже топиться.
Потом рассвело, и по жемчужному утреннему океану к тебе подплыли дельфины. Они были гораздо добрее людей. И гораздо разумней. Два гладких упругих бока мощно сдвинулись под тобой, выталкивая из воды. И повлекли тебя к далекому берегу. До которого ты был вполне способен доплыть и без них. Но если бы не они, ты тогда вряд ли бы повернул.
Глава первая "В НАШУ ГАВАНЬ ЗАХОДИЛИ КОРАБЛИ"
1
Когда утром в воскресенье Турецкий проснулся, дочка еще сладко посапывала в своей кроватке, Ирина тоже спала. Накануне вечером, уложив ребенка, они долго сидели на кухне, разговаривали, смеялись, Турецкий в лицах изображал персонал больницы, где лежал, затем описал драку, убавив количество своих соперников до одного. Он старался придать рассказу шутливый характер, но Ирина так бледнела и волновалась, что Саша решил не травмировать ее и в конце концов свел дело к простой небольшой стычке.
Плечо, которое, слава Богу, не подвело Турецкого во время драки, теперь что-то совсем раскапризничалось. Ирина осмотрела рану, перевязала ее и взяла с мужа слово, что завтра он весь день проведет дома.
- Смотри, кончится тем, что тебе ампутируют руку, что тогда будешь делать? - так она пыталась его припугнуть, хотя и понимала, что это почти бесполезно.
Они решили, что спокойно проведут воскресный день дома, Саша почитает дочке вслух, поиграет с ней в разные игры, затем все вместе пообедают. Таких тихих выходных давно уже не бывало.
Засиделись за полночь; малышка тоже никак не соглашалась отправляться спать и в конце концов задремала в кресле.
Утром первой проснулась дочурка; она перебралась на родительскую кровать и растолкала папу. Саша попросил ее полежать тихо и не будить маму.
- А я пойду займусь завтраком.
Он вышел на кухню. Утро, не в пример вчерашнему, было солнечное и ясное. Под стать погоде было и настроение. Светло и уютно на кухне, светло и радостно на душе у Турецкого. Тягостные проблемы остались где-то там, во внешнем мире. Даже рука почти не болела, хотя действовать главным образом приходилось все же здоровой правой. Пока "его женщины" не встали, Турецкий поставил на плиту чайник и, весело насвистывая что-то себе под нос, вынул из холодильника сыр для гренок.
По старой холостяцкой привычке, возясь на кухне, он любил слушать радио, потому и сейчас почти машинально крутнул ручку старенького репродуктора, висевшего на стене с тех самых пор, как он получил эту квартирку на Фрунзенской набережной.
- В нашей "Гавани" сегодня постоянные участники Юрий Чернов и Григорий Гладков, их грубоватый мужской юмор облагораживает обаятельнейшая и симпатичнейшая Ирина Муравьева, - раздался из репродуктора знакомый голос Эдуарда Успенского.
Турецкий улыбнулся - как он вовремя успел. Это начиналась его любимая передача "В нашу гавань заходили корабли". Он пошел в комнату, чтобы позвать Ирину, но увидел, что та еще спит, задремала и дочурка, уткнувшись личиком в мамино плечо. Саша осторожно прикрыл дверь и на цыпочках вернулся на кухню.
- А вот еще письмо из Калужской области, из города Сухиничи, - говорил тем временем Эдуард Успенский. - Иван Петрович Бакланов, который там живет, прислал нам очень интересный вариант песни "Девушка из Нагасаки". Мы ее уже не раз исполняли, но тут есть целый лишний куплет.
- Как интересно, Эдуард Николаевич.
- Сейчас мы ее споем. Но Иван Петрович вот что еще тут нам пишет: "Дорогие ведущие. Я очень прошу вас спеть эту песню так же хорошо, как пел ее мой брат Николай". Дорогой Иван Петрович! К сожалению, мы не слышали, как пел ваш брат, но постараемся спеть как можно лучше".
- Я готова, Эдуард Николаевич.
Турецкий не мог сдержать улыбки, когда Эдуард Успенский затянул:
У ней такая маленькая грудь
И губы, губы алые как маки.
Уходит капитан в далекий путь,
Не видя девушки из Нагасаки.
Эта песня заставляла вспомнить дом на Третьей Мещанской, дворовую шпану, игру в чижа, разбитые футбольным мячом стекла первых этажей. Он даже стал мурлыкать песню себе под нос, вторя Успенскому.
- А вот еще одно письмо, на этот раз из города Князева Владимирской области. Нам пишет учительница русского языка и литературы. Да-да, Ирина Владимировна, не удивляйтесь. Между прочим, очень трогательное письмо. Я просто не могу удержаться, чтобы не прочитать его целиком.
- Прочитайте, Эдуард Николаевич.
- "Дорогой Эдуард Николаевич", - ну я от себя добавлю: - и Ирина Владимировна. - "Я очень люблю вашу передачу. Сразу вспоминается лето, которое я провела в Москве. Это был тот год, когда проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Я гостила у своей родственницы, и мы познакомились с двумя мальчиками. Звали их очень необычно - Скронц и Пупотя, тогда еще не прошла мода на разные смешные прозвища. Я тогда была скромница (да и осталась такой на всю жизнь) и не смогла признаться Косте (он же Скронц), что влюбилась в него. Он так, конечно, ни о чем и не догадался. А мне он снился затем много лет. Но я не знала ни его адреса, ни фамилии, и все, что у меня осталось, - это старая фотография, на которой изображены все мы.
Я высылаю вам слова той песни, которую мы пели когда-то вместе (помню я, к сожалению, только два куплета)
На улице дождь идет, слякоть бульварная,
Острыми иглами всю душу гнетет,
А девушка милая, в платьице беленьком,
В туфельках беленьких по грязи идет.
И вот вы лежите, больная, голодная,
Туфельки белые стоят возле вас.
Белые туфельки, белое платьице,
Белое личико - словно алмаз.
Вы, наверно, не поверите мне, но я никогда не забывала Костю. Он был такой благородный, умный, добрый, похожий на рыцаря или на мушкетера.
Недавно эта фотография попалась мне на глаза, и я снова все вспомнила. Костя по кличке Скронц или его друзья, если вы слышите меня, отзовитесь. Валентина Андреевна Лисицына, город Князев".
Успенский еще что-то говорил, затем зазвучала песня, краем уха Турецкий продолжал слушать что-то жалостное о "новых туфельках", которые были куплены богатым купцом. Но радужное настроение испарилось мгновенно, в голове билось только: "Скронц и Пупотя", "Скронц и Пупотя" и еще: "Старая фотография, а на ней - все мы. Валентина Андреевна Лисицына, город Князев".
Гренки начали подгорать, но очнулся Саша не от запаха. Из прихожей раздалось какое-то настойчивое попискивание. "Пейджер!" - сообразил Турецкий, на ходу вытирая руки, и бросился к куртке, в кармане которой по-прежнему лежало чудо электроники. На экране появилось зловещее сообщение: "Пупок вызывает Скронца".
"Неужели тоже услышали?" - подумал Турецкий.
За один миг он проиграл в голове всю картину: "Есть фотография, где изображены Скронц и Пупотя почти сорок лет назад; давно, конечно, но все же это очень важная нить. Второе: преступники также слышали сообщение по радио, и им оно также показалось важным. Третье: жизнь учительницы русского языка из Князева в опасности".
Что делать?
- А проводили передачу, как всегда, наш бессменный редактор Элеонора Филина... - продолжало нестись из репродуктора.
- И писатель Эдуард Успенский, - эхом подхватил женский голос.
Турецкий подскочил к телефону и стал звонить на радио. Там долго не снимали трубку - воскресенье, черт бы его побрал! Наконец женский голос не очень любезно, но все же без озлобления объяснил, что передача "В нашу гавань заходили корабли" идет в записи и никакого Эдуарда Успенского сейчас на студии нет. Когда же Турецкий попросил дать его домашний телефон, ему значительно менее любезно объяснили, что это не входит в компетенцию радиостанции.
Дальше началась настоящая полоса везения. Турецкому удалось дозвониться до закрытой адресной службы милиции, дежурный сидел там и в выходные и смог сообщить Турецкому интересующий его телефон. Затем оказалось, что Эдуард Николаевич дома и что письмо у него под руками. Так Турецкий выяснил, что учительница русского языка Валентина Андреевна Лисицына проживает в доме номер пятнадцать по улице Алексея Фатьянова.
- Понимаете, - сказал Турецкий, - это очень важная информация. Мы некоторое время назад напали на след преступников с такими кличками, но их никто никогда не видел. Очень может случиться, что они отзовутся и также заинтересуются старой фотографией. Я вас очень прошу, не давайте больше никому этого адреса.
В ответ раздался так хорошо знакомый по радиопередачам насмешливый голос Эдуарда Успенского:
- Вы же не можете по телефону доказать мне, что вы действительно знаменитый Саша Турецкий из прокуратуры. Мне приходится верить вам на слово. А вдруг вы на самом деле и есть этот самый Скронц или Пупотя и не хотите, чтобы адрес попал в руки милиции?
- Разумеется, все может быть, - ответил Турецкий, которому было сейчас совсем не до шуток. - Даже если бы вы увидели меня лично и я предъявил вам свое удостоверение, это и тогда бы не было гарантией того, что я - Турецкий, а не Скронц. Удостоверение может быть и поддельным. Так что как хотите.
- В вашем голосе есть что-то внушающее доверие, - хмыкнул Успенский, - хотя профессиональный мошенник должен как раз очень располагать к себе и выглядеть абсолютно честным, но это я так, между прочим. Я буду нем как рыба, даже если ко мне нагрянут Скронц вместе с Пупотей.
- Спасибо, Эдуард Николаевич, - от всей души поблагодарил его Турецкий.
После этого он позвонил на вокзал и выяснил, что до Князева добираются поездами на Нижний Новгород и он вполне может успеть на "Буревестник", который прибывает в Князев поздно вечером. Это значило, что рано утром Турецкий сможет повидать учительницу.
Турецкий вошел в комнату и стал по возможности тихо собирать все необходимое в дорогу - чистую рубашку, носки, полотенце, зубную щетку.
- Ты куда, Саша? - удивленно спросила Ирина.
- Ирочка, милая, - ответил Турецкий, - мне придется срочно уехать. Сейчас же.
- А как же... Ты же ранен... Я не говорила тебе вчера, но у тебя такой измотанный, уставший вид... Ты гробишь себя, Саша... Мы же договорились, - шептала жена, и ресницы ее мелко-мелко задрожали, а по щеке покатилась слеза.
Это было ужасно. Турецкий чувствовал, что по отношению к своей семье он ведет себя как последний хам, но он помнил, что где-то в неизвестном ему Князеве подвергается смертельной опасности старая учительница, которая знает, кто такие Скронц и Пупотя. И это для него было важнее, чем собственное здоровье, чем тихое воскресенье вместе с семьей, чем даже настроение Ирины.
- Ира, - он посмотрел на часы. У него еще оставалось время, - представь себе, что где-то в другом городе есть старая женщина, которая объявила по радио розыск парня, которого любила когда-то. У нее есть его фотография. А этот парень стал преступником, которого мы ловим и никак не можем поймать.
- Поэтому надо сломя голову к ней ехать, - продолжила Ирина, - раненому, в воскресенье, бросив все, забыв про семью. - Ира еще сдерживалась, но Саша видел, что сейчас она расплачется. Это случалось, хотя и очень редко. - А мы не в счет. Вам непременно нужно поймать его сегодня, а не завтра.
- Я могу остаться, - Турецкий стал снимать пиджак. - Хорошо, давай включай телевизор, будем смотреть "Полосатый рейс" или что вы там хотели... Я буду лежать, поправляться, мне же нужен постельный режим, так ты считаешь? Но если окажется, что учительницу убьют, виновата будешь только ты. Согласна?
- Почему ты уверен, что ее убьют? - шепотом спросила Ирина.
- Думаешь, я один во всей Москве слушал сегодня радио? - спросил Турецкий. - Ну так что, согласна?
- Поезжай, - кивнула головой Ира, - мы с малышкой посидим одни.
- Не горюй! Билет я уже заказал, на сборы еще минут пять, так что на семейную жизнь в нашем распоряжении еще часа четыре.
Тихого домашнего праздника, впрочем, не получилось.
Глава вторая КНЯЗЕВ
1
Турецкий вышел на привокзальную площадь районного центра Князев. Сразу же, с первой минуты, было видно - провинция. Если бы не два-три унылых коммерческих ларька на другой стороне, то можно было бы подумать, что фирменный поезд "Буревестник" перемещал пассажиров не только в пространстве, но и во времени. Вокруг ходили какие-то деды в телогрейках и подшитых валенках, бабка в платке торговала семечками, ловко сворачивая кульки из страничек школьного учебника, громко матерились мужики, слышался смех, пробегали ничейные собаки.
"Нет, это не Рио-де-Жанейро", - вспомнилась Турецкому фраза великого комбинатора.
Он осмотрелся. Большинство пассажиров, вышедших в Князеве, деловито направились в нужном им направлении. Некоторых встречали друзья и родственники, а вот один - явно москвич, с хэмингуэевской бородой и небольшой спортивной сумкой, также оглядывается вокруг, видимо, впервые здесь.
Турецкий подошел к молодому парню, похожему на местного, и спросил:
- У вас есть гостиницы/
- Гостиницы? - протянул парень, "окая" почти как Максим Горький. - У нас только одна.
- Ну и где же она?
- Так вон там, на улице Паркоммуны, - парень махнул рукой куда-то в сторону.
- На улице чего? - спросил Турецкий.
- Паркоммуны, - повторил парень непонятное слово. - Тама вон, направо. Большой такой дом, увидите.
Турецкий послушно повернул направо и скоро вышел на широкую улицу, застроенную трех-четырехэтажными домами. На одном из них удалось обнаружить табличку "Улица Парижской коммуны".
Впереди показалось здание, выглядевшее здесь, в Князеве, довольно импозантно. Гостиница "Волга". Места, разумеется, были, и Турецкий получил листок анкеты, где ему предлагалось написать свои данные и указать цель приезда. Он вздохнул и написал: "Турецкий Александр Борисович". Это только в американских детективах человек, останавливаясь в гостинице, запросто записывается "мистер Смит", у нас же проверяют паспорт. К счастью, профессия в паспорте не обозначена, и, усмехнувшись, Саша вывел: "сотрудник НИИ ППШ", а в графе "Цель приезда" проставил: "По личному делу".