- Шура! Ты только полюбуйся на этого непревзойденного дубовского криминалиста. Когда ему потребуется носовой платок, он начнет его стирать. Нет, не даром дубовичане тебя, участковый, Тюхой-Митюхой прозвали.
Милиционер обиженно покраснел.
- Товарищ начальник! Сколько разов я им говорил, что звать меня Митрий Лукич. Не понимают. Несознательный алимент. Штрафы накладал, как власть на местах, в сельсоветский подвал сажал, а им - хоть бы хны.
- Не умеешь свой авторитет поддержать, - заметил агент.
- Как его поддержишь, когда я тут один и человек новый. Ни откудова никакой поддержки не имею. Работники ГПУ, приезжающие с району, меня даже не информируют. Ихние сексоты - тоже, - продолжал жаловаться милиционер. - А я по низовой работе не подкован. В городе постовым был. Движение регулировал. А тут, какое же движение? Вовсе никакого, особливо в такую осень, как нонешняя. Дождь, грязюка, лошади на улицах тонут. Опять же ни парторганизации, ни комсомола у нас нету. Только осодмильцев удалось сорганизовать. Лекцыи им делаю.
Холмин улыбнулся.
- Представляю, что это за лекции.
- Очень даже неплохие, - поспешил заверить его милиционер. - Слушающим нравлются. Поскольку лекцыи с анекдотами.
- С антисоветскими? - подмигнул ему Дохватов.
Милиционер, конфузливо опустив глаза, возразил, но не очень уверенно:
- Что вы, товарищ начальник? Рази-ж можно? Анекдоты воопче.
Холмин, которому надоели препирательства Дохватова с Тюхой-Митюхой и жалобы последнего, вмешался в разговор:
- Василь Петрович! Может быть мы приступим к делу?
- Давно пора, - поспешил согласиться агент, так как и ему успело надоесть нытье Тюхи-Митюхи. Указав кивком головы на Холмина, он строго сказал милиционеру:
- Это наш лучший специалист по уголовным делам. На его вопросы отвечай точно и правдиво. И помни: он видит и знает все, о чем ты думаешь и даже то, о чем не думаешь.
Рыбьи глаза милиционера воззрились на репортера почти со священным ужасом.
- Да вы садитесь. Так нам легче будет разговаривать, - мягко сказал Холмин, указывая на стул, стоявший сбоку у стола.
Милиционер с подчеркнутой осторожностью, как на гвозди, опустился на кончик стула.
- Скажите, - начал допрос Холмин, - что вы знаете о, так называемых, бродячих мертвецах?
Тюха-Митюха вздрогнул, поежился и развел руками.
- Что-ж про них знать возможно? Ничего. Тут и про живых мало знаешь.
- Вы их не видели?
- Кого это?
- Бродячих мертвецов.
- Упаси Бог… Извиняюсь.
- Но слышали о них?
- Слыхал. Болтают бабы.
- Что болтают?
- Будто по ночам на кладбище мертвецы людям показываются и разговаривают с ними. И будто через это две бабы с перепугу померли, а трое мужчин с ума спятило.
- Это мы знаем. А не говорили вам бабы, что мертвецы показываются в ночь новолуния?
- Говорили.
Холмин бросил быстрый взгляд на Дохватова.
- Заметьте, Василь Петрович. Разговоры в селе сходятся с тем, что мы слышали в лечебнице. Это любопытно.
Агент, внимательно слушавший милиционера, утвердительно кивнул головой.
- Да-да. Допрашивай дальше.
- В каком же месте кладбища, - продолжал Холмин, - показываются мертвецы?
- А вы с вокзала через кладбище ехали? - спросил милиционер.
- Да, конечно.
- Может, заметили шагах в ста от ворот, что со стороны вокзала, густые кусты терновника над старыми могилами?
- Заметили, - не совсем уверенно ответил Холмин; воспоминание о кладбищенских кустах у него было смутное и туманное, так как особенного внимания на них он не обратил.
- Так вот с тех кустов мертвецы, вроде, и показывались, когда люди шли к вечернему поезду или обратно. А дорога через кладбище короче, чем в обход и посуше, - объяснил милиционер.
- Ваши осодмильцы вам о мертвецах что-нибудь доносили? - задал Холмин вопрос.
Тюха-Митюха виновато вздохнул.
- Ничего, товарищ начальник.
- А среди осодмильцев есть сексоты ГПУ?
- Этого я не знаю. Не спрашивал. Да и как про такое спросишь?
- Что представляет собою этот ваш одноглазый Кондратий?
- Парень хороший. Надежный. К тому же, из социально-близкого алимента.
- Почему из социально-близкого?
- Бывший вор-рецидивист.
Холмин вздохнул не боз горечи. Он был противником привлечения уголовников к сыску. Дохватов, бывший сторонником противоположной точки зрения, взглянув на него, неодобрительно поморщился и коротко бросил:
- Продолжим допрос!
Холмин, видя, что от его вопросов, Тюху-Митюху уже бросило в пот, успокоительно сказал ему:
- Потерпите немного. Еще несколько минут, и мы закончим.
- Я и больше могу, товарищ начальник, - заявил с поспешной, но явно фальшивой готовностью милиционер.
- Скажите, многие ли в селе верят, что на кладбище показываются действительно мертвецы?
Правая рука Тюхи-Митюхи полезла в затылок.
- В точности я это не знаю.
- Ты, участковый, видать, многого тут не знаешь, - язвительно заметил Дохватов.
- Староверы эти самые… религиозники, которые, - заторопился милиционер, - конечно, верят. А прочие… кто их знает. Я в это самое не углублялся. Поскольку по религиозным вопросам не подкован.
- Ты и по другим вопросам подкован мало, - еще язвительнее заметил агент.
- Так я же тут один, товарищ начальник, - взмолился Тюха-Митюха, - и ловить покойников не обучен. Шутка-ли дело? Встают из могил, разговаривают, людей до смерти пужают…
- И грабят? - спросил Холмин.
- Насчет грабежей незаметно, - ответил милиционер. - Да и что у дубовичан грабить? Они и так ограбленные…
- Не будем заниматься антисоветской агитацией, - оборвал его Дохватов, подмигнув репортеру.
- Товарищ начальник! Какая-ж антисоветская агитация? - испуганно воскликнул милиционер. - Наоборот, я окружающее население агитирую за советскую власть. Только мало действует. Потому - несознательный алимент. Религиозное засилье. При нонешнем-то старце еще ничего, а вот, когда прежний был…
- Постойте, - перебил его репортер. Как прежний?
- А так. Прежний-то старец-начетчик у нас померши, и на его место староверы выписали нового, откуда-то из Сибири.
- Давно?
- Да уже месяца два тому.
- Имя, отчество и фамилию этого старца-начетчика вы знаете?
- А как же? Федор Матвеич Глуховских, Только в селе его зовут не по имь-отчеству, а отцом.
- Хорошо, - сказал Холмин, подумав, - вопросов у меня больше нет. Может-быть, у вас есть, Василь Петрович?
Агент безнадежно махнул рукой.
- Нету. Ясно-понятно, что из этого Тюхи-Митюхи ничего путного больше не выжмешь.
- Тогда нам втроем надо решить, что делать дальше?
- Что ты предлагаешь? - спросил Дохватов Холмина.
- Я предлагаю следующее: расследование этого мертвецкого дела возложить на меня и вот на товарища… Дмитрий Лукич, кажется?
- Точно, товарищ начальник! - приподнялся на кончике стула милиционер.
- А я что же буду делать? - спросил агент.
- Вам, Василь Петрович, придется немного отдохнуть под арестом, - ответил репертер.
- Что?! - заорал Дохватов.
- Не волнуйтесь, Василь Петрович, - остановил его Холмин. - Это необходимо для пользы дела. Ведь нам надо найти какой-то выход из положения, создавшегося в результате нашего ареста. Если Дмитрий Лукич выпустить нас обоих, то это вызовет подозрение у тех, у кого мне не хотелось бы его вызывать. Если же он "освободит" меня одного и, через своих осодмильцев, распустит слух о том, что только вы подозреваетесь и обвиняетесь в убийстве, то это будет несколько приемлемей. Могу, конечно, отсидеть под арестом и я. Но дело в том, что у меня уже есть некоторые соображения об интересующих нас… мертвецах.
Дохватов подумал, поморощился и… согласился:
- Ладно. Согласен сидеть. Но только тут, а не в подвале. И чтоб печка была. Холодина тут собачий. Слышишь, участковый? Будет печка?
- Будет, будет, товарищ начальник, - заверил его Тюха-Митюха.
- Кстати, товарищами начальниками нас не называйте. Я для вас и для других уполномоченный по заготовкам пуха и пера. Моя фамилия - Холмин. А это тоже уполномоченный, но теперь ваш подследственник - гражданин Дохватов. Ни одна живая душа не должна знать, кто мы в действительности и откуда.
- А если ты, тюхина-митюхина твоя душа, кому-нибудь проболтаешься, - угрожающе сказал агент, - то ни один бродячий мертвец тебе не позавидует. Помни, что я власть на местах покрупнее тебя. И я прикажу тебя, - он наморщил лоб, соображая, как бы посильнее припугнуть милиционера, - прикажу… повесить. Но не за шею. Ясно-понятно?
Милиционер, от ужаса подскочив на стуле, громко икнул. Холмин, смеясь, выступил в защиту перепуганного Тюхи-Митюхи:
- Не пугайте вы участкового. Он и без того напуган достаточно.
И, обращаясь к милиционеру, сказал:
- Мне бы, Дмитрий Лукич, хотелось, не теряя времени, сегодня же познакомиться со здешним старцем-начетчиком. Возможно, что он нам поможет. Вы знаете, где он живет? Сможете мне показать?
Тюха-Митюха засуетился, обрадованный тем, что хотя бы временно избавится от придирчивого и так напугавшего его агента областного Уголовного розыска.
- Как же, как же, знаю. Тут недалеко. Через две улицы на третьей. Сейчас можем и пойтить, товарищ нач… извиняюсь, товарищ Холмин.
5. Старец
- Часто у вас в селе так бывает? - спросил Холмин участкового милиционера, шлепая вслед за ним по лужам и набирая воду в башмаки.
- Как? - не понял тот.
- Да вот, как сейчас. Дождь, темень, слякоть и непроходимое болото по улицам.
Милиционер охотно пустился в объяснения:
- Об этую пору завсегда так. Потому осень, дождик, грязюка. Летом, конечно, посуше. На дорогах пылюка по колено и выше, В селе от нее серость на все сто процентов. Даже флаг над сельсоветом, и тот серый. Областные товарищи смеялись: "Вас, - говорят, - надо в тюрьмы пересажать за искривление линии партии посредством серости красного знамени". Опять же потьмах в селе полный. Надо бы лампочки Ильича по улицам пустить, чтоб гражданин видал, куда ему ногу ставить, но сплошная электрофикация до нас пока еще не дошла. Лампочки имеются токо в сельсовете, в правлении колхоза, ну и у меня тоже. А больше нету.
- Фонарь какой-нибудь надо было с собою захватить, - сердито сказал репортер, обозленный неприятным путешествием по лужам.
Тюха-Митюха поторопился успокоить его, опасаясь начальственного гнева:
- Да я вас, товарищ нач… извиняюсь, товарищ Холмин, в момент приведу и без фонаря. В обход, где посуше. А то, ежели напрямки, то вовсе утопнешь. Обувка-то у вас для нашей уличной непроходимости неподходящая. В ботиночках тут не ходют. Юхтовые сапоги выше колен иметь надобно. Как у меня.
- Далеко еще до дома, где живет старец? - прервал Холмин словоохотливого милиционера, болтовня которого порядком ему надоела.
- Совсем близко. Рукой подать, - ответил Тюха-Митюха. - Вон ту хату на углу видите? Под соломенной крышей.
Этот неожиданный вопрос вызвал у репортера невольный смех.
- Я не кошка, В такую ночь не только соломенную крышу, но и собственный нос не разглядишь.
- Без привычки разглядеть, конечно, трудно, - согласился с ним милиционер. По первах и я тут зрением страдал. Напало на меня что-то, вроде курячей слепоты. А после привык. Теперь по-кошачьему ночью вижу.
В этот момент впереди, метрах в пятидесяти от них, блеснул свет и во мгле ночи четко обозначился мутно-желтый квадрат открывшейся двери.
- Вон то и есть старцев дом. От него кто-то вышедши. Видите? - указал на свет милиционер.
- Теперь вижу, - сказал Холмин.
Появившаяся в светящемся квадрате человеческая фигура, на секунду задержавшись в нем, скользнула вправо, во мглу ночи. Всмотревшись в нее, милиционер воскликнул удивленным полушепотом:
- Чего это у него ему потребовалось?!
- Кому? - спросил репортер.
- Да Кондратию.
- Разве это он?
- А то, кто же?
- Вы не ошиблись?
- Ну, вот еще. Я кондратиеву личность за полверсты установлю. А это темное дело с ним моментально выясню, - решительно сказал милиционер и направился в сторону скрывшейся фигуры. Холмин, не обращая внимания на лужи, поспешно прыгнул за ним и ухватил его за рукав.
- Погодите. Выяснять будем потом.
Тюха-Митюха остановился.
- Слушаюсь. Потом, так потом. Но зачем он к старцу ходил? Этого я недопонимаю.
- Может быть, ваш Кондратии из староверов? - предположил Холмин.
- Какое. Член союза безбожников. С верующими скоко разов лаялся, - возразил милиционер.
В квадрате двери вырос силуэт второй человеческой фигуры. Она была ниже, но шире, чем первая.
- А это кто? - спросил репортер.
- По обличью видать, что сам старец - ответил Тюха-Митюха.
- Семья у него есть?
- Нету. Он бессемейный…
Постояв на пороге несколько секунд, человеческий силуэт отодвинулся вглубь комнаты. Дверь закрылась и все вокруг нее на улице снова окутал ночной мрак.
- Мы так сделаем, Дмитрий Лукич, - обратился Холмин к милиционеру после короткого раздумья, - теперь дорога к старцу мне известна. Я отправлюсь к нему, а вы…
- Разве я не с вами? - перебил его вопросом Тюха-Митюха.
- Нет. Вы подождете меня здесь, где-нибудь в подворотне. Я хочу поговорить со старцем наедине. Часы у вас есть?
- А как же. Часишки у меня мировые. Мозеровские. От одного ликвидированного кулака достались, - похвастался милиционер.
- А вам хозяина часов не жаль? - спросил Холмин.
- Чего же кулака-то жалеть? - удивился Тюха-Митюха.
- Человек все-таки.
- На всех раскулаченных жалости не хватит.
- Пожалуй, верно. Так вот, Дмитрий Лукич, если я через полчаса не вернусь, бегите к Дохватову и, вместе с ним, сделайте у старца обыск.
- Опасаетесь покушения, товарищ нач… извиняюсь, товарищ Холмин?
- Не покушения, но… всяко бывает.
- Староверы у нас мирные. Они ни на кого не покусятся.
- Посмотрим…
Расставшись с участковым милиционером, репортер кое-как, через лужи, добрался до крыльца дома старца, взошел по четырем покосившимся деревянным ступенькам и постучал в дверь. За нею послышались быстрые шаркающие шаги и раздался вопрос, заданный густым рокочущим басом:
- Кто там?
- Откройте, пожалуйста. Человек из города. По делу, - ответил на вопрос Холмин.
За дверью загремел железный засов и она открылась.
- Входите. Даст Бог, гостем будете, - произнес встретивший Холмина человек, пропуская его в сени и стараясь ласковыми словами и приветливой интонацией смягчить свой грубый бас.
От стука железного засова закрывшейся двери Холмин ощутил на мгновение неприятное чувство попавшего в ловушку, но хозяин дома так приветливо поклонился ему и так ласково заговорил с ним, что чувство это улеглось.
- Сюда пройдите. В мою клетушку-комнатушку, - сказал хозяин, открывая дверь, ведущую вглубь дома. - Тут у меня тепленько, печечка топится, вы, видать, озябли. И обогреетесь, и побеседовать сможем.
Холмин вошел и огляделся. Перед ним было то, что можно увидеть в любой крестьянской хате Северного Кавказа: глинобитные, беленые известкой стены, глиняный пол, два узких окошка на улицу, стол, грубо сколоченный из потемневших от времени досок и такой же топчан вместо кровати, с соломенным матрасом на нем, да две длинные деревянные лавки: одна у стола, другая вдоль стены. В одном из углов висело несколько икон, с горящей перед ними лампадой, другой занимала двухярусная полка со старинными, - если судить по их корешкам, - книгами.
По размерам маленькая и тесная комната действительно походила на клетушку; в таких крестьянских хатах живут обычно одинокие бобыли. Холмина, однако, удивило здесь то, что в подобных жилищах одиноких людей встречается довольно редко: почти образцовая чистота. Заметив и поняв его удивленный взгляд, хозяин сказал:
- Чистенько тут у меня. Это наши сестры, мои дочери духовные, стараются. Помогают мне клетушку эту в порядке содержать. Ну и питают меня по бедности моей. Взаимно у нас. Я им - пищу духовную, а они мне, как бы, мирскую, - и он хохотнул басисто, но приятно.
Назвать его старцем можно было лишь с очень большой натяжкой. Перед Холминым стоял человек не старше сорока пяти лет, приземистый, широкоплечий, но стройный. По его полному, румяному лицу, с небольшими усами и русой, кудреватой бородкой, разливалась ласково-медовая улыбка; ласковость была и в серых с прищуром глазах - они не просто смотрели на человека, а как бы осторожно трогали, мягко ощупывали и поглаживали его. Одет был староверческий начетчик чисто и не по-древенски богато в белую шелковую рубаху, бархатную жилетку поверх нее, штаны тонкого сукна и добротные хромовые сапоги. С его чистой и ласковой внешностью как-то не вязались только руки, - красные, волосатые, с широкими ладонями и толстыми узловатыми пальцами - да голос, слишком густой и басистый.
"Тебе бы лирическим тенором петь, - подумал Холмин, слушая старца. - А говор у тебя никак не сибирский. Скорее, пожалуй, ярославский"
- Что же нам стоять так? В ногах правды нет. Сядем рядком да потолкуем ладком, - говорил, между тем, хозяин, указывая гостю на лавку у стола.
Холмин сел. Старец уселся с ним рядом.
- С чем ко мне пожаловали?
- Дело у меня к вам, - начал Холмин. - Но, прежде всего, как мне называть вас? Имени и отчества ваших я не знаю.
По мнению Холмина, показать, что он это знает, было неосмотрительно.
Старец ласково погладил его глазами.
- Звать меня Федором, а по батюшке Матвеичем. Но тутошние верующие отцом зовут. Вы сами из каких будете? Нашей веры или никонианской? А, может из обновленцев?
- Затрудняюсь ответить на такой вопрос, - сказал Холмин. - Ни к какому церковному течению я, собственно, не принадлежу.
- А в Бога веруете?
- Верую.
- Ну, Господь простит.
- Простит? Что? - не без удивления спросил репортер.
Старец вздохнул.
- Всякий верующий считает правильной только свою веру. Так и мы, грешные… Но в чем состоит ваше дело ко мне?
- Дело, видите ли, вот в чем. Приехал я сегодня утром сюда из города вместе с товарищем. Мы заготовляем перо и пух. И случилась с нами здесь большая неприятность. Мой товарищ убил сельского гармониста Пашку.
По улыбающемуся лицу старца скользнула тень удивления и с его губ невольно сорвалось;
- Не мог он убить…
- Почему вы так думаете? - быстро спросил Холмин.
- Потому, - старец запнулся и закончил фразу вопросом:
- Зачем городскому человеку убивать сельского парня?
Репортер пожал плечами.
- Не знаю.
- Но вы говорите, что ваш товарищ… убил. Вы видели это?
- Нет. Дело было так. Я и мой товарищ вышли вместе из столовой Дома колхозника и возле его крыльца обнаружили труп зарезанного гармониста.
- Но вы утверждаете, что убил ваш товарищ.