– По выходе из капеллы его величество обернулся и бросил на вас последний взгляд. Я заметил внимание к вам короля и, когда он бросил на вас этот последний взгляд, сказал ему: "Государь! Если герцогиня де Шеврез перехватит этот взгляд, у нее начнутся судороги в правой ноге". "Отчего бы это?" – спросил король. "Оттого что из-за дамы, на которую вы бросили этот взгляд, у герцогини де Шеврез чуть не была раздавлена нога". Король улыбнулся – он вспомнил. Вы поняли, о чем я хотел сказать? Когда вы пели у мадам де Вильмюр, герцогиня де Шеврез так восхитилась вашим талантом и вашей внешностью и описывала вас королю таким образом, что герцогиня де Шатору наступила ей на ногу каблуком, чтобы та замолчала. Король при этом воспоминании тихо покачал головой: "Если ее пение равняется ее красоте, то ее, должно быть, очень приятно слушать".
– Король действительно так сказал, герцог? – прошептала Антуанетта д'Этиоль.
– Да, он это сказал и даже именно так и подумал. Вы, наверное, заметили, что оба раза, когда его величество встречал вас на охоте в лесу Сенар, он улыбался вам.
– Не знаю, должна ли я верить…
– Зачем мне говорить вам неправду?
Антуанетта продолжала прогулку, все менее и менее скрывая волнение, овладевшее ею. Ришелье видел все, угадывал все и понимал все.
– Не наградите ли вы эту бедную Лебон, если ее предсказание осуществится? – спросил он вкрадчивым голосом.
Антуанетта д'Этиоль чуть не вскрикнула.
– Мадам Лебон?! – повторила она с удивлением. – Как! Вы знаете…
– Что она предсказала вам, когда вы были ребенком? Конечно, знаю. Я ждал в соседней комнате, когда она допрашивала судьбу, и слышал все.
– О герцог!.. Молчите!.. Не говорите никому…
– Что Лебон вам предсказала, будто любовь короля сделает вас королевой Франции? Нет! Я ничего не скажу. Я предоставлю событиям идти своим чередом. Сегодня, – прибавил герцог, наклонившись к Антуанетте, – его величество охотится в лесу Сенар за кабаном – вам это известно. Креки будет распоряжаться охотой. Вот список аллей, по которым король будет проезжать.
Антуанетта д'Этиоль хотела раскрыть рот, но Ришелье приложил палец к губам.
– Прощайте, – сказал он. – Предоставляю вам время поразмыслить и решить самой. Я отыщу Креки – нам пора ехать!
Герцог любезно поцеловал руку Антуанетты и удалился.
Антуанетта осталась одна, растревоженная и взволнованная. В душе ее происходила борьба; безумные надежды мелькали в голове ее.
Давно уже странная мысль не оставляла ни днем, ни ночью эту прелестную, грациозную женщину. Живя среди роскоши по милости своего крестного отца Турншера, человека неисчерпаемой щедрости, Антуанетта поддалась лести, сыпавшейся на нее со всех сторон. Возбужденная похвалами и восторгами, поощряемая зеркалом, подтверждавшим все похвалы, Антуанетта создала себе мир вымыслов, настоящий мир из "Тысячи и одной ночи", где самые могущественные, самые храбрые и самые красивые принцы крови бросались к ее ногам и предлагали свою корону в обмен на один ее поцелуй.
Антуанетта стояла неподвижно возле изгороди из плюща с густой листвой, взволнованная этим океаном мыслей. Держа в руке бумагу, которую отдал ей Ришелье, она осторожно развернула ее и пробежала глазами.
– Что делать? – прошептала она, как женщина, понимающая, что настала решающая минута и что речь идет о всей ее дальнейшей судьбе. Ее взволнованное лицо показывало, насколько сильная борьба происходила в ее душе. Сложив руки, она повторила, спрашивая сама себя:
– Что делать?
– Действовать сегодня же, не теряя ни минуты, – послышался чей-то голос.
Антуанетта быстро обернулась, листья плюща раздвинулись, и показалась голова мужчины. Лицо его было закрыто черной бархатной маской. Антуанетта чуть не вскрикнула.
– Пусть звезда засияет сегодня же! – проговорил таинственный человек. – Так хочет судьба!
Голова исчезла, плющ сомкнулся.
V Королевская охота
Неожиданно раздались звуки труб, яростный собачий лай, и бешеный кабан ринулся по аллеям. Охота началась.
Она обещала быть долгой и трудной. Кабан был стар и знал лес; за ним и прежде уже охотились, но безуспешно. Король пустил свою лошадь во всю прыть. По правую его руку, несколько позади, ехал маркиз де Креки, распоряжавшийся в этот день охотой; по левую руку от короля ехали герцог де Ришелье и молодой герцог де Граммон. Другие приглашенные дворяне скакали позади – кто ближе, кто дальше, в зависимости от резвости их лошадей. На всех были щегольские охотничьи костюмы, но ни на ком не сидел он так хорошо, как на короле.
Людовик XV был очень хорош собой; он принадлежал к тому великолепному типу Бурбонов, которым так завидовали Валуа. Черты лица его были безукоризненны, а стан чрезвычайно строен. Во всем его облике, в каждом его движении были грация, достоинство и истинно королевское благородство. В этом отношении он был настоящим потомком короля Людовика ХIV, который, по словам мадемуазель Скюдери, "играя на бильярде, сохранял вид повелителя вселенной".
Людовик XV был особенно красив в этот день, на охоте в лесу Сенар. Его элегантный охотничий костюм, несколько помятый от быстрой езды, шляпа с пером, надвинутая на лоб, напудренные волосы, растрепанные от ветра, портупея из душистой кожи, стягивающая его стан, – все соединилось, чтобы воодушевить его, а именно этого-то воодушевления и недоставало в обыденной жизни короля. Ловко сидя в седле, он с удивительным искусством управлял великолепной гнедой лошадью, которая шутя перепрыгивала через завалы и рвы.
Людовик XV был лучшим наездником при французском дворе, как и самым красивым мужчиной, и обожал охоту. Когда король гонялся за оленем, кабаном или волком, он был совсем не таким, каким его видели министры час назад в зале совета: скучающим, грустным, угрюмым. Живой, пылкий, горячий, он концентрировал все свои физические и нравственные способности на охоте. Там он подвергался любым опасностям, но никогда не ранил его бешеный зверь, никогда не выбрасывала из седла упрямая лошадь. Искусный стрелок, Людовик XV убивал до трехсот птиц в один день. В "Книгах королевской охоты" значится, что в 1743 году Людовик XV убил девяносто девять оленей, в 1744-м – восемьдесят семь, а в 1745 году – семьдесят.
Ничего не могло быть привлекательнее для глаз, чем эта охота со знатными вельможами, на великолепных лошадях, в богатых костюмах, с прелестными амазонками.
Тут были прекрасная графиня де Тулуз, интересная мадемуазель де Шаролэ, остроумная мадемуазель де Клермон и хорошенькая мадемуазель Сан; все они – героини картин Ванлоо, которые он нам оставил.
Эти милые амазонки ехали по лесу не в колясках, как мадам де Монтеспан и герцогиня де ла Вальер, а скакали на лошадях, в шляпках, кокетливо надвинутых на ухо, с напудрен-
ными волосами, перевязанными жемчугами и рубинами, в амазонках, свисающих до земли, не скрывавших, однако, ножек, пришпоривавших лошадей золотыми шпорами.
В три часа дня охота была еще в самом разгаре. Кабан бросился в густую чащу; там, с инстинктом опытного зверя, он удвоил хитрость: останавливаясь время от времени, он вдруг клыками распарывал молодых неопытных собак, следовавших за ним слишком близко, потом устремлялся бежать, преследуемый старыми собаками, которые останавливались, когда останавливался он, и отвечали на его грозное ворчанье громким лаем.
Выбежав из леса в ту минуту, когда этого ожидали меньше всего, кабан устремился в долину так же быстро, как и раньше, без всякой, по-видимому, усталости.
Охотники и амазонки рассыпались в разные стороны в пылу охоты. Людовик XV, ехавший на превосходной лошади, оставил позади себя почти весь двор. Только Креки, Ришелье, Граммон и Таванн оставались возле него. Вдруг кабан прыгнул в ручей и побежал по воде так же проворно, как и по твердой земле, возвращаясь в ту часть леса, где скакал король.
– Я думаю, – сказал Людовик XV, остановив свою лошадь на берегу ручья, – что охота скоро закончится, через четверть часа кабан утомится, и вся свора окружит его.
Креки сошел на землю, рассматривая следы.
– Он еще не утомился, государь, – сказал маркиз, – вот его шаги на песке, и они не указывают на усталость.
Вдали слышались голоса собак, но ничего не было видно. Король пришпорил лошадь, перескочил ручей и опять быстро поскакал в сопровождении четырех вельмож.
– Мы напали на след? – спросил Ришелье.
– Кажется, – отвечал Граммон.
Они прискакали к перекрестку; шесть дорог расходились от него в разные стороны. Голоса собак стихли, и, так как лесное эхо не повторяло их, невозможно было понять, в какой стороне была охота. Аллеи были пусты. Охотники остановили своих лошадей и с беспокойством переглянулись.
– Нам надо взять вправо, – сказал Креки.
Король еще колебался и осматривался вокруг, внимательно прислушиваясь, как вдруг вскрикнул:
– Ах! А это что такое?
Все обернулись, посмотрели по направлению глаз короля и вскрикнули от удивления и восторга.
Из узкой аллеи выехал прелестный экипаж в виде раковины, весь из горного хрусталя, на четырех позолоченных колесах, запряженный двумя рыжими лошадьми, головы которых были украшены белыми перьями. В этой раковине, откинувшись на шелковые подушки, держа в белых ручках вожжи, сидела молодая и очаровательная женщина, одетая как нимфа, с венком из звезд на голове.
Раковина быстро проехала перекресток и исчезла в другой аллее.
– Это лесная нимфа, – сказал король.
– Которое принимает ваше величество каждый раз, как вы изволите охотиться в Сенаре, – сказал Ришелье, улыбаясь.
– И каждый раз в разных видах, – прибавил король.
Не успел он договорить, как стрела, украшенная розовыми и зелеными перьями, упала перед ним. Ришелье проворно соскочил с лошади, схватил стрелу и почтительно подал ее королю.
– Это, должно быть, послание любви, – сказал герцог.
Граммон посмотрел на Креки и насмешливо улыбнулся.
– Которая проходит через руки Меркурия, – прошептал он.
Людовик XV рассмотрел стрелу. К ней был привязан зеленой лентой прелестный букет незабудок. Он взял букет и воткнул его в петлицу жилета. В эту минуту звонкие и громкие звуки охотничьего рога ясно донеслись до перекрестка.
– А! – вскричал Креки. – Они на дороге к Соази, государь. Кабана загнали у Круа-Фонтана, как я и предвидел.
Король пришпорил лошадь, и она помчалась в указанном направлении; вельможи последовали за ним. Ришелье подъехал к Людовику XV. Очевидно, он ждал, что скажет ему король. Каким бы страстным охотником ни был Людовик XV, он, казалось, моментально охладел к охоте. Не замедляя бега
лошади, он сделал знак Ришелье подъехать еще ближе. Герцог повиновался.
– Знаете ли вы, как зовут эту восхитительную женщину, герцог? – спросил он вполголоса.
– Нет, государь, – отвечал Ришелье, – но я узнаю.
Звуки охотничьей трубы раздавались все ближе.
– Ей-Богу, – сказал король, – я пошлю этой хорошенькой нимфе ногу убитого зверя: она имеет на это право как царица леса.
VI Незнакомец
Креки угадал верно: кабан быстро вернулся на огромное поле с густым и высоким кустарником, перемешанным с колючками и почти непроходимым.
Было половина пятого, и солнце быстро спускалось к горизонту. Егеря окружили убежище кабана и изо всех сил дудели в рога, а со всех сторон скакали охотники, бежали крестьяне, желая насладиться этим зрелищем. Аллеи, которые вели к Круа-Фонтану, были заняты всадниками, скакавшими во весь опор. Круа-Фонтаном назывался тот чудный павильон, который выстроил главный откупщик Боннэ и от которого теперь остались только прекрасные мраморные погреба. Эти развалины имеют уже свои легенды.
Бросившись направо, Креки, как главный распорядитель кабаньей охоты, желал, чтобы и финал ее был великолепен; но, как ни торопился, он приехал к перекрестку только несколькими секундами раньше короля; Ришелье, Таванн, Айян, Граммон, Лорагэ, Коссе-Бриссак, Субиз, Шовлен и несколько других дворян составили полукруг около его величества. К ним присоединились другие придворные, и скоро вся охота, за исключением некоторых опоздавших, сгруппировалась перед чащей, в которую укрылся кабан. Вид был великолепный! Эта картина была достойна кисти великого художника.
Представьте себе огромную поляну со столетними деревьями, к которой вели пять дорог. В этой густой чаще находился король, с большим усилием сдерживавший свою лошадь, которая была вся в пене и, оглушенная звуком труб и лаем собак, увлекаемая инстинктом охотничьей лошади, никак не хотела оставаться на месте. Справа, слева и позади короля находились обер-егермейстер, начальник псовой охоты, начальник кабаньей охоты, приглашенные придворные и щеголеватые амазонки. Перед королем было свободное пространство. Дальше, на краю чащи, с каждой стороны свободного пространства располагались офицеры кабаньей охоты, егеря и конюхи. В чаще вся свора ревела с бешенством, заглушавшим даже звук труб. Наконец, в лесу, на аллеях, любопытные крестьяне, экипажи с дамами, неприглашенные всадники – все на почтительном расстоянии – составляли задний план живописной картины. Лай собак, звук труб, хлопанье бичами, крик конюхов, треск ветвей сливались в оглушительный шум. Собаки искали в чаще с неслыханным упорством, но никак не могли выгнать кабана из его убежища.
Зверь вел борьбу с удивительным искусством и постоянно перебегал от одного куста к другому; он то одним прыжком бросался вперед, желая проскочить через группу собак, не пропускавших его; то поворачивался, чтобы ткнуть клыками смельчаков, слишком близко его обступавших.
Собаки яростно кидались, но многие были ранены, и время от времени какая-нибудь взлетала на воздух с распоротым животом, обливаясь кровью. Бедное животное падало на лапы и, забыв о своей ране, устремлялось на кабана с новым приступом бешенства.
– Ну, Розэ и Рако! – закричал Креки, подъезжая. – Выгоняйте же кабана, трубите ему в уши.
Оба егеря бросились в самую середину своры, но кабан не испугался звука их труб. Он прислонился к огромному стволу дуба и отшвырнул от себя собак сорок, кидавшихся на него и походивших на подвижную гору. Мертвые и раненые собаки лежали на земле рядом с разъяренным зверем. На его теле не было такого места, куда можно было бы всадить пулю,
не попав в одну из храбрых собак. Опасность для своры возрастала с каждой секундой. Кабан был одарен изумительной силой, и было очевидно, что если борьба продолжится, то по крайней мере половина своры будет уничтожена. Нетерпение, беспокойство и жажда победы заставляли охотников и любопытных поскорее желать конца.
– Спустите будьдогов! – вскричал Креки.
Егерь, к которому обращался начальник кабаньей охоты, был гигантского роста, он с трудом удерживал двух собак с надетыми на них железными ошейниками и двойными цепями. Эти бульдоги предназначались для того, чтобы броситься – одному направо, другому налево, схватить кабана одновременно за каждое ухо и гнуть его голову к земле, чтобы счастливый охотник мог всадить охотничье копье в левое плечо кабана.
В эту-то минуту охота становится опасной. Часто случается, что бульдоги держат его слабо; иногда кабан оставляет одно ухо в их зубах и, таким образом освободившись от одной собаки, тащит другую, а затем бросается на охотников, потому что промахнувшееся копье возбуждает его бешенство. Тогда надо либо бить без промаха, либо бросаться в сторону, чтобы избежать клыков зверя. Но там, где стоял кабан, бульдоги ничего не могли с ним сделать; они могли лишь напасть на него так яростно, чтобы он бросился бежать.
Бульдоги были спущены и устремились на кабана с быстротой пули. Опрокинув собак в своем беге, они прыгнули с налитыми кровью глазами и разинутыми пастями, один направо, другой налево. Увидев их, кабан осознал грозившую ему опасность. Эти враги были способны бороться с ним. Щетина его поднялась, зубы заскрежетали, кровавая пена показалась на клыках, и он присел немного назад для того, чтобы с большей силой выдержать натиск или же для того, чтобы самому броситься на них. Испуганная свора отступила. Оба бульдога наскочили на кабана. Он не колебался. Бросившись налево, он уклонился от собаки с правой стороны и распорол бок той, которая была слева. Бульдог страшно завыл; с невероятной скоростью он вскочил и оторвал ухо своему противнику. Всё это произошло в одну секунду. Кабан продолжал бежать прямо на лошадь, которую Людовик XV с трудом сдерживал. Никто не успел сделать ни шага, ни движения. Охотники, егеря, конюхи были неподвижны.
Опасность была страшная. Лошадь взвивалась на дыбы с такой силой, которая не позволяла ей сохранить равновесие. Людовик XV с проворством искусного всадника высвободил ноги из стремян и соскочил на землю в ту минуту, когда кабан вонзил клыки в ногу лошади. Та опрокинулась назад и упала, при падении сильно ударив короля в плечо. Он упал в нескольких шагах от разъяренного кабана. Зверь глухо заворчал и опустил голову, бросившись на упавшего всадника. Двадцать охотников соскочили в одно время с лошадей, но никто из них не мог успеть. Раздался испуганный крик. По толпе пробежал трепет: думали, что король убит.
Но вдруг между королем, распростертым на земле, и кабаном появился человек с охотничьим ножом в руке, и в следующее мгновение клинок ножа весь исчез в плече свирепого зверя, который, пораженный в сердце, рухнул на месте. Человек, постояв неподвижно между королем и зверем, с живостью обернулся к королю. Людовик XV проворно встал, прежде чем ему успели помочь. Человек поклонился и сделал движение, чтобы удалиться, но король быстро положил руку на его плечо.
– Кто вы, – спросил он, – человек, спасший мне жизнь?
– Тот, кому, может быть, когда-нибудь потребуется, чтобы ваше величество вспомнили об этом.
И, низко поклонившись, он бросился в толпу.
Все охотники давно соскочили с лошадей, все конюхи, егеря, любопытные столпились вокруг. Спаситель Людовика XV не привлек внимания, ибо ни король, ни кто иной не заботились о нем. Взгляды всех спрашивали короля, не ушибся ли он; любовь и беспокойство выражались на каждом лице. Увидев, что он здоров и невредим, у всех вырвался один крик:
– Да здравствует король!