Улыбка исчезла с лица Луизы.
- Ах вот, оказывается, в чем дело! Я должна купить ваше молчание, не так ли?
- Отнюдь. Я упомянул о помолвке лишь для того, чтобы уговорить вас встретиться со мной. Дело в том, что я не был уверен, что вы согласитесь.
- Должна сказать, ваша неуверенность была вполне оправданной. Что касается моего жениха, тут уж я вынуждена просить вас о полной секретности. Если семейству де Гааль станет известно то, что известно вам, то ни о какой свадьбе речи быть не может, как вы сами понимаете. А это мне совершенно ни к чему.
- Вы так любите того, за кого собрались замуж?
- А кто здесь говорит о любви? Нет, речь не о ней. Дело в моей семье. Без денег семейства де Гааль ван Рибекам не протянуть и года - разорятся.
- Да-да, я наслышан о неприятностях, выпавших на долю вашего отца. Но говорили и о том, что некто выручил его, предоставив ему кредит.
- Кредиты полагается возвращать. С процентами.
- Вот оно что! Значит, именно для этого вашему отцу нужны деньги семейства де Гааль. А вы что же? Готовы запродать себя?
- Ну, знаете, я не одна такая, - тихо произнесла в ответ Луиза, старательно избегая моего взгляда.
Теперь все складывалось в довольно стройную картину. Помедлив, я спросил:
- Ради вашего отца вы и оказались в этом заведении, верно? Чтобы он смог получить желанные денежки?
Все еще уставившись в землю, Луиза произнесла:
- Да, и это лишь часть процентов. Мой отец смог получить кредит исключительно на таких условиях. И не только он один. Есть много дочерей, жен, сестер, чьи отцы…
- …вынуждают их отдаваться за деньги в номерах увеселительных заведений богатеньким господам, готовым заплатить за удовольствие, - докончил я за нее.
- К чему уточнения? Все, по-моему, и без этого ясно. Если бы наше знакомство с Константином произошло чуть раньше, моему отцу не пришлось бы соглашаться на подобные условия. Но что поделаешь? Мы запоздали.
- А кто же ссудил вашему отцу деньги? Какой-нибудь банк?
Луиза покачала головой:
- Нет, что вы. Банки давно избегают иметь дела с моим отцом. Вот когда все наладится - милости просим. Имена мне неизвестны. Знаю только, что речь идет о группе коммерсантов, купцов, зарабатывающих неплохие деньги на такого рода кредитах. В которых вместо процентов расплачиваются женщинами. Такими, как я.
Последние слова Луиза произнесла с отвращением. Отвращением к себе самой.
- Как вы решились на это?
- А что мне оставалось? Смотреть, как семья окажется без средств к существованию? Моя мать серьезно больна, а лечение стоит денег. Где она его получит? В приюте для неимущих? И потом, как я могла отказаться, если отец сам попросил меня?
Что на это ответить, я не знал, и мне не хотелось давать услышанному оценку. Снова вернувшись к теме увеселительных заведений, я поинтересовался, действительно ли выгодны кредиты на подобных условиях для самих заимодавцев.
- А с какой стати им заниматься этим, не будь в этом выгоды? - резонно спросила Луиза ван Рибек. - Эти заведения посещают богатейшие люди Амстердама. Купцы, крупные чиновники из магистрата. И, поверьте, затащить к себе в постель дочь или жену кого-нибудь из представителей собственного круга - несказанное удовольствие. Сидят себе где-нибудь, потягивая вино и покуривая трубку, и думают: вот бы переспать с той, муж или отец которой когда-то портил им кровь, будучи их хозяином…
Она не договорила. Рыдания сотрясали ее хрупкое тело.
Я привлек Луизу к себе и погладил. Мне хотелось утешить девушку, как старший брат утешает плачущую сестренку. И каждый, кто нас видел, наверняка подумал бы: вот, вырвавшаяся служанка из богатого дома тайком встретилась со своим возлюбленным. Так мы простояли довольно долго. Суматошная чайка описывала круги в какой-нибудь паре футов над нашими головами.
Луиза плакала, и мне показалось, что эти слезы накапливались давно. Разве мог я в чем-нибудь упрекнуть ее? Напротив, я считал, что она поступила совершенно правильно, высказав то, что накипело на душе.
Успокоившись, девушка медленно высвободилась из моих объятий.
- Вовсе не хочу доставлять вам боль, Луиза, но могу я еще кое о чем спросить вас? - обратился к ней я. - А все эти титулованные господа не боятся посещать заведение? Кто знает, а может, кому-нибудь из женщин вздумается назвать их имена, рассказать всему свету, чем эти люди занимаются? Согласитесь, ведь это немалый риск - путем шантажа склонять к сожительству женщин своего же круга, разве не так?
- Вот тут уж можете быть спокойны. К тому же в заведении наши глаза скрывают повязки из черного бархата.
- Какова во всем этом роль Мертена ван дер Мейлена? Как нам с вами известно, он занимается изготовлением картин, изображающих обнаженные натуры, разжигающих аппетиты гостей заведения. Но наверняка он ведь не только этим занимается.
- Насколько мне известно, он тоже имеет кое-что от заведения. Однако я не знаю, принадлежит ли оно ему целиком, или же он участвует на долевой основе.
- И еще одно. Вам что-нибудь говорит такое имя - Антон ван Зельден?
- Разумеется. Это известный в городе врач, он пользует самых богатых наших горожан. Однажды Константин говорил мне, что ван Зельден - их семейный доктор. Он специалист в области консервации человеческих органов и имеет богатую коллекцию препаратов - заспиртованных органов человека и животных. А почему вы о нем спросили?
- Потому что вчера вечером видел его в заведении вместе с ван дер Мейленом.
- Мне об этом ничего не известно. Вероятно, и ван Зельден захаживает туда.
Колокол церкви Ноордекерк пробил пять часов. Луиза вздрогнула.
- Уже пять часов? Я должна идти. Как бы дома меня не хватились. Надеюсь, что и дальше смогу помогать вам. Хотя толком и не понимаю, для чего вам все это понадобилось.
- Мне и самому пока не все ясно. Но со временем обещаю вам во всем разобраться.
- Смотрите, не впадайте в гордыню, господин Зюйтхоф.
- То есть?
- Вы задеваете интересы весьма влиятельных особ. Это небезопасно.
- Весьма благодарен за предупреждение, Луиза. Думаю, вы абсолютно правы. Готов биться об заклад, что эти люди не остановятся ни перед чем. В том числе и перед убийством.
- Жаль, мы с вами раньше не познакомились, Корнелис Зюйтхоф. И при других обстоятельствах.
Слабо улыбнувшись, женщина повернулась и заковыляла в направлении своего дома, согбенная служанка с тяжеленной корзиной в руке. Я невольно спросил себя, неужели и эта согбенность - часть актерской игры. Во всяком случае, талант актрисы, заложенный в этой женщине, сомнений не внушал. Да, нелегко, наверное, приходится, когда папенька самолично толкает тебя на панель. И то, как стоически Луиза восприняла это, внушало мне искреннее уважение. Должен признаться, к этой женщине я испытывал не только уважение, но и более глубокое, сильное чувство. Но… Разве имел я право на подобные мысли? При живой-то Корнелии!
Пропустив Луизу на порядочное расстояние, я направился к харчевне, где меня дожидался Хенк Роверс. Старик восседал за столом, попыхивая неизменной коротенькой трубкой.
- Ну, как дела, Зюйтхоф? Давайте-ка, вытрясайте карманы. Время распить первый кувшинчик!
- С какой это стати?
- Так я же выполнил ваше поручение и передал послание лично в руки дочке купца. И клянусь морской пучиной, поглотившей моего братца Флориса неподалеку от Нового Амстердама, что малышка из дома ни ногой. Так что, Зюйтхоф, проиграли вы. Продули наш спор, и нет вам оправданий!
- Ваш брат наверняка перевернется в своей океанской могиле из-за того, что вы столь легкомысленно поклялись его именем, - с торжествующей улыбкой ответствовал я. - Так вы говорите, ни на минуту не спускали глаз с дома ван Рибека?
Хенк Роверс с готовностью закивал:
- Провалиться мне на месте, если не так!
- И ни одна живая душа из дома не выходила?
- Что значит - ни одна живая душа? Ведь речь идет не о ком-то там, а о самой дочке ван Рибека!
- Вы лучше ответьте на мой вопрос.
- Служанка выходила с корзиной в руке. Тяжелая, видать, корзина, потому что она еле тащила ее.
- И возвратилась эта служанка тоже с корзиной в руке?
- Верно. Но откуда вам…
- А вас не удивило, что она вышла из дома с тяжелой корзиной и с ней же возвратилась? По идее, корзина на обратном пути должна была быть пустой? Так ведь?
Роверс озадаченно почесал затылок.
- Ну, корзина и корзина. Чему тут удивляться? Может, вы хотите увильнуть, Зюйтхоф. Не выйдет! Старика Хенка Роверса вам не надуть!
- Я не об этом! Подумайте - если с корзинкой что-то не так, может, и сама служанка не служанка вовсе?
- Как хотите, - вяло согласился Хенк Роверс. Старик явно не усматривал в моих словах логики.
Я помолчал, дав ему время обдумать. И был прав.
- Ба! - хлопнул он себя по подбородку. - Теперь я понимаю, к чему вы клоните! Но тогда ведь… значит, вы с ней… И выходит, что я… Ах ты, Господи!
- Выходит, вы проспорили пиво. Если бы присмотрелись как следует к этой служанке, разглядели бы рыжие кудри.
Недоверчиво взглянув на меня, Хенк хлопнул ладонью по столешнице.
- Разрази меня гром! Вот бы уж никогда не подумал, что она, да еще накануне помолвки, побежит с каким-то там… Ай да Зюйтхоф!
- С каким-то там приблудой без роду без племени, это вы хотите сказать, Ровере?
- Ничего такого я не думал говорить, - буркнул явно смущенный старик. И тут же с хитроватой улыбкой наклонился ко мне. - Ну, выкладывайте, как там у вас все было? Давайте, рассказывайте!
- Плутарх когда-то сказал: иногда помолчать куда мудрее, чем говорить без умолку.
- Не знаю, я с ним не знаком. Но, как я понимаю, вам не хочется об этом рассказывать.
- Да бросьте вы кипятиться, Хенк! Ничего вы мне не должны! Более того, я сейчас закажу для нас еще пива. За мой счет, разумеется. Что скажете?
- Скажу, что в глотке пересохло, вот что скажу, - ответил довольный Роверс.
Пока мы воздавали должное пиву, я стал выпытывать у Хенка, не было ли переполоха в доме после возвращения Луизы.
- Нет-нет, ничего такого не было. И отец ее не дожидался у входа, нет. Не верите, так спросите его самого - вон он как раз выходит.
Впервые моим глазам предстал собственной персоной Мельхиор ван Рибек. Седая остренькая бородка, седые, почти белые волосы, выбивающиеся из-под широкополой шляпы. Мне этот человек показался постаревшим раньше времени. Может, оттого, что шел ссутулившись, как старик. Словно его пригнетало к земле неведомое горе. И тут мне невольно вспомнился доктор ван Зельден.
Когда я слушал рассказ его дочери, Мельхиор ван Рибек казался мне отпетым негодяем, чудищем в людском обличье, которого я, будь на то моя воля, взял бы за шиворот и, хорошенько встряхнув, бросил в ближайший канал. Но сейчас, видя ван Рибека воочию, я не испытывал к нему ничего, кроме сострадания и жалости. Я чувствовал, что он ненавидит себя за содеянное в отношении собственной дочери. Может, у него и впрямь не оставалось иного выбора? Впрочем, Бог ему судья.
Истинными виновниками были другие: люди, подобные ван дер Мейлену, готовые извлечь выгоду из людского горя. Вот их следовало судить и наказать. Но как?
Глава 1 1
Цвет дьявола
22 сентября 1699 года
Рембрандт шел на поправку. Сразу же после завтрака он отправился к себе в мастерскую поработать над очередным автопортретом, в последнее время они стали чуть ли не одержимостью старика. До истории с репродукцией он зазывал в мастерскую и меня, и я узнавал от него массу нового и интересного для себя: как подобрать нужный оттенок, смешивая краски, о светотени, о том, как переносить образы на передний план, да и о многом другом. Но так как отныне я перестал для него существовать, деятельность моя в этом доме ограничивалась исполнением мелких поручений по хозяйству, главным образом походами с Корнелией на рынок. В такие дни мы, покончив с покупками, непременно урывали часок, дабы посидеть на солнышке на берегу канала Розенграхт и поглазеть на воду. Говорили мы мало, я был безумно счастлив просто держать ее за руку.
В тот день после обеда у меня не было тренировок у Роберта Корса, да и Мертен ван дер Мейлен, хоть и пообещал мне привести очередную натурщицу, что-то тянул. В душе я был даже доволен, ибо представления не имел, как поведу себя с ним при следующей встрече. И, решив воспользоваться свободным временем, я отправился на Дамрак. Там я еще издали заметил, как дочь Эммануэля Охтервельта подметает мостовую перед входом в лавку. Повинуясь сиюминутному порыву, я купил у уличной торговки букетик цветов и торжественно вручил его Йоле. Она с улыбкой поблагодарила меня, при этом смотрела так, что, не обладая даром провидца, можно было понять: надумай я набиться в зятья к владельцу лавки Охтервельту, мои шансы были бы чрезвычайно велики.
- Ваш отец в магазине? - осведомился я.
- Да, господин Зюйтхоф. Как всегда, весь в работе.
- А какое у него настроение?
- Лучше некуда. Дневники господина де Гааля идут буквально нарасхват. Как бы нам не пришлось еще один тираж заказывать, так говорит отец.
- Каким образом он вообще вышел на этого де Гааля? Не хочу на него наговаривать, но ведь в качестве книгоиздателя он до сих пор не проявлял себя.
- Сейчас все меняется, по выражению самого отца. А с господином Фредриком де Гаалем он познакомился через молодого господина де Гааля. Тот частый гость у нас.
- Ну, раз ваш отец, как вы говорите, в добром расположении духа, возьму-ка да загляну к нему, - сообщил я и переступил порог всегда полутемной лавки.
Охтервельт стоял у конторки, уткнув хрящеватый нос в бумаги, и, орудуя пером, вносил поправки в колонки цифр. Уйдя с головой в работу, он даже не заметил моего появления.
- Подбиваете итоги, господин Охтервельт? Небось подсчитываете прибыль последних дней? - дружелюбно осведомился я после приветствия. - Так углубились в арифметику, что и видеть никого не желаете. До меня дошли слухи, будто дневник де Гааля хорошо раскупают.
По растерянному взгляду купца я понял, что он не узнает меня. Но уже мгновение спустя рот его растянулся в улыбке.
- Ах, вот кто к нам пожаловал! Господин Зюйтхоф! Да, как сами видите, стопка книг куда ниже. Нынче в каждом приличном доме Амстердама принято иметь томик де Гааля, чтобы знать, каково приходилось в дальних странах почтенному гражданину города. Вы уже прочли его книгу?
- От корки до корки.
- Ну и как вам? Понравилось?
- У меня очень маленький опыт чтения путевых заметок, да и вас не хочется разочаровать, но мне сдается, господин де Гааль самое интересное упустил.
Лицо Охтервельта помрачнело.
- Что значит "упустил"? Что вы хотите этим сказать?
- Во всех трех представленных им подробных описаниях поездок нет ничего такого, чего не было бы в описаниях других авторов о рейсах в Ост-Индию: бури, строптивые матросы, столкновения с аборигенами…
- Но вам-то лично ничего подобного переживать не приходилось, насколько мне известно, - не дал мне договорить явно задетый за живое Охтервельт.
- Так вы снова намерены агитировать меня наняться в матросы? - не скрывая иронии, осведомился я. - Нет-нет, не сочтите меня за критикана, я готов воздать должное де Гаалю, он в самом деле потрудился немало, собирая свои путевые заметки. Но почему последняя его поездка удостоилась лишь краткого упоминания? Мне говорили, все из-за того, что домой вернулась лишь малая часть команды.
- Ну… я думаю, господин де Гааль лучше знает, о чем поведать читателям, а о чем умолчать. У вас, Зюйтхоф, как я посмотрю, на все свое мнение. Но советую на всякий случай приберечь эту книгу - вполне возможно, она станет раритетом.
Мне даже показалось, что Охтервельт от души каялся, что презентовал мне томик Охтервельта, а не с выгодой для себя продал его.
- Что поделываете, Зюйтхоф? Как ваша живопись?
- Могу только сказать, что дела мои пошли на поправку с тех пор, как я в последний раз был у вас. Кстати, пользуясь возможностью, хочу выразить вам признательность за то, что свели меня с вашим товарищем по цеху ван дер Мейленом. Я уже выполнил несколько его заказов.
- Что же он у вас заказывает?
Я пристально посмотрел на Охтервельта:
- Будто вы не знаете…
- А к чему бы мне тогда спрашивать? - вопросом на вопрос ответил он.
- Портреты. И натурщицами обеспечивает меня сам.
- Вот оно что, - только и сказал Охтервельт. Похоже, мои слова не произвели на него особого впечатления.
- Ван дер Мейлен не ваш компаньон? - напрямик спросил я.
- Да нет, такого я сказать не могу. Хотя отношения у нас самые добрые. Впрочем, как и с другими собратьями по цеховому сообществу. Иногда видимся, обсуждаем, что продать и почем.
- А чем торгует он?
- Примерно тем же, что и я. И покупатели у него в основном те же. Ну, может быть, среди них купцов на два-три человека больше. Атак - ремесленники, служащие, чиновники магистрата. В нынешние времена каждый норовит увешивать картинами стены. Одни могут себе позволить работы подешевле, другие - подороже.
- Верно, верно, - согласился я, невольно бросив взгляд в темный угол, где до сих пор пылились мои холсты, целых пять штук. - И все-таки должен признаться, художников в нашем Амстердаме явный переизбыток.
- Как бы то ни было, все они в конце концов могут рассчитывать на то, что их работы рано или поздно востребуют. - Криво улыбнувшись, Охтервельт добавил: - Естественно, если речь идет о действительно талантливых мастерах.
- И при условии верно выбранной темы, не так ли?
- Само собой.
Я оглядел стоявшие в лавке Охтервельта картины. Их было много: писанные маслом холсты, большие и поменьше, гравюры, офорты, натюрморты в рамах и без, портреты и огромное количество морских пейзажей.
- Может, было бы куда лучше, если бы все рисовали лишь то, что их по-настоящему волнует? - в грустной задумчивости произнес я. - Вот это была бы настоящая живопись.
Охтервельт, кисло улыбнувшись, покачал головой:
- Тогда в Амстердаме не осталось бы художников - померли бы с голоду.
- Вы так считаете? А может, как раз таких картин и жаждут люди.
- Чаще всего люди без чьей-либо помощи отлично понимают, что хотят, а что нет. А хотят они то, что висит у соседа на стене. Значит, и мне непременно надо повесить что-то, и это что-то должно быть ничуть не хуже, а чуточку лучше. И у морской баталии куда больше шансов оказаться на стене, чем у сцены отлова сельди. Впрочем, мы с вами уже говорили об этом.
- А может, вы просто склонны недооценивать вкусы публики, господин Охтервельт?
- Вот уж нет! Не забывайте, я не новичок в этом виде коммерции. Если вы создаете картину, исключительно следуя порыву вдохновения, картину, отражающую ваши собственные потаенные мысли, она скорее всего выйдет у вас особенной, и в силу как раз своей особенности останется недоступной людскому пониманию. И что из этого следует?
- Что люди должны приучать себя находить в картинах что-то для себя.