Наша ночная находка вызывала куда больше новых загадок, чем разгадок старых. Одно не внушало сомнений: Рембрандт и его умерший - или живой - сын втянуты в нечто такое, о чем порядочному гражданину вообще лучше не знать, коль он желал спокойно спать по ночам.
Чем дольше я вглядывался в собачьи косточки, тем сильнее охватывало меня беспокойство. Даже мурашки по спине побежали. Как рассказать обо всем Корнелии? И стоит ли вообще рассказывать? Мне хотелось хоть как-то успокоить ее, утешить, но как она поведет себя, узнав, что в могиле ее любимого брата в церкви Вестеркерк захоронены собачьи кости?
- Ставьте гроб на прежнее место, - распорядился я, прикрывая гроб крышкой. - Нам больше здесь делать нечего.
- Днем они все равно заметят, что здесь кто-то похозяйничал, - заметил Поол.
- Значит, надо постараться замести следы, - ответил я, помогая им установить гроб в могилу.
Покончив с этим, мы постарались уничтожить следы нашего визита. Ян Поол убрал инструмент в мешок, но тут случайно выронил кирку, которая со звоном упала на каменный пол.
- Тише ты, Ян! - прошипел Хенк Роверс.
- Ладно, ладно, - пробурчал Ян, запихивая кирку в мешок.
Завязав мешок, он перебросил его через плечо, и мы стали пробираться к боковому входу, через который вошли в церковь. В этот миг свет фонаря выхватил из темноты чей-то силуэт. Приглядевшись, мы увидели низенького, толстенького человечка с выпученными от страха глазами. Точь-в-точь как Хенк Роверс полчаса назад.
- В-вы кто? - запинаясь, пролепетал он.
- Рабочие, - поспешил успокоить его я. - Вот, пообещали, что к завтрашнему дню закончим, но… Пришлось ночью доделывать. А вы кто будете?
- Я? Я смотритель этой церкви Адриан Веерт. Моя очередь сегодня звонить к заутрене, потому что…
Смотритель внезапно умолк, потом отпрянул и присмотрелся к нам.
- Я вас не знаю. И ни о каких работах мне тоже неизвестно. А мне непременно сказали бы, если… Ведь именно я…
И снова онемел. Пару мгновений спустя он бросился к выходу и завопил во все горло:
- Помогите! На помощь! Воры! Грабители! Они осквернили церковь!
- Мешки бросьте здесь, и ходу! - крикнул я, и мы побежали к боковому выходу.
На улице дождь лил как из ведра, однако это нас ничуть несмущало. Мы были уже довольно далеко, но крики смотрителя доносились и сюда. Он звал на подмогу ночных стражей порядка. И вот перед нами из темноты возникло несколько постовых.
- Вот они! Вот они! Хватайте их! Держите! Это они! - не унимался Адриан Веерт.
Резко повернув, мы помчались по направлению к Принсенграхт и вскоре, будучи зажаты между этим каналом и Кейзерграхт, поняли, что нам далеко не уйти. Свернув налево, мы оказались в кустах, рассчитывая, что наши преследователи все же отстанут.
Но те, судя по всему, отставать не собирались. Едва мы покинули улицу, как позади застучали колотушки - стражники оповещали своих коллег на соседних участках. Прямо перед собой мы увидели еще одну группу постовых, к ним тут же подоспели другие. В конце концов мы оказались в кольце полутора десятков стражников. Обнажив шпаги, они надвигались на нас. Нам ничего не оставалось, как сдаться на их милость.
Вскоре нас доставили в ратушу, где всех троих сунули в крохотную камеру.
Едва за нами захлопнулась дверь, как Хенк Роверс произнес:
- Нет уж, лучше бы мне получить десяток ударов в нос!
Глава 20
Смертельные пари
27 сентября 1669 года
- Я погляжу, вам сильно полюбились тюремные камеры: едва выйдете на волю, как вас опять тянет туда, господин Зюйтхоф! Мне казалось, что дни в Распхёйсе, включая водокачку, навек отобьют у вас охоту попадать за решетку.
Иронично-наставительный тон принадлежал инспектору Катону, с которым мы увиделись много часов спустя после нашего ночного ареста у церкви Вестеркерк. Роверс, Поол и я пережили жуткую ночь, нам до сих пор даже не соизволили дать воды, и мы спорили до хрипоты в тесной камере городской ратуши. Когда заскрипела, открываясь, дверь камеры, мы подумали, что нам принесли поесть. Но вместо надзирателя пришлось лицезреть инспектора участкового суда Катона.
- Когда Деккерт сегодня утром сообщил мне о происшествии у церкви Вестеркерк, я сначала отказывался верить ему, - сокрушенно качая головой, продолжал Катон. - Нет, я подумал, что он решил подшутить надо мной. Оказывается, все так и есть - в ратуше сидит неисправимый горемыка Корнелис Зюйтхоф собственной персоной! Мало-помалу я начинаю сомневаться в ясности вашего рассудка.
- Полностью солидарен с вами, инспектор, - ответил я. - Все, что со мной происходит в последнее время, и меня наводит на мысль, что разум мой помутился.
- Как это вас угораздило? Нет-нет, прошу вас, только не пытайтесь убедить меня, что в Вестеркерк вас приволокли связанного, а кто - не знаете. Я вам помогу - скорее всего ван дер Мейлен. Я прав?
- Нет, к этому он отношения не имеет. Но к чему вы его вдруг вспомнили? Уж не отыскался ли он, случаем?
- Нет, не отыскался, - коротко бросил инспектор. - Давайте, рассказывайте, что вам понадобилось в церкви!
- Прямо здесь? В этой камере? А что, в ратуше уже не найдется места, где мы вдвоем спокойно могли бы все обсудить?
- Вы, как я смотрю, даже готовы бросить своих сообщников.
- Ну, их как раз можете со спокойной душой отпустить, господин Катон. Имена их известны, так что вам не составит труда выслушать их еще раз, коль в этом возникнет нужда.
- Обязательно возникнет, - сурово ответил инспектор, мрачным взглядом одарив моих приятелей. - И штраф наложу вдобавок, да такой, чтобы впредь неповадно было. Убирайтесь отсюда!
Роверс и Поол не заставили себя упрашивать, и не успел я оглянуться, как обоих уже след простыл.
Катон повернулся ко мне:
- Ну, Зюйтхоф, следуйте за мной в кабинет и расскажите мне о том, что же заставило вас, несостоявшегося поджигателя и убийцу, срочно перековаться в расхитители могил.
- Ничего я не расхищал.
- В таком случае речь пойдет об осквернении могил. И вам нечего возразить против этого. Идемте!
Я последовал за ним в кабинет, где мне велели сесть на жутко неудобный стул. В окно был виден утренний Амстердам. Небо до сих пор затягивали тучи, но с моря дул крепкий ветер, гнавший их дальше, не давая пролить свой груз на город. Я увидел проплывавшую по водам Амстеля баржу, над которой кружились в поисках прокорма чайки.
Катон отступил к шкафу, извлек оттуда графинчик, два стаканчика и наполнил их.
- Вот, выпейте-ка, это взбодрит вас!
Я выпил ужасно обжигающий сладковатый напиток.
- Чем это вы меня угостили? - закашлявшись, поинтересовался я, невольно взглянув на странно голубевшие на донышке остатки жидкости.
- Черничная настойка. Мой дядюшка из Утрехта регулярно снабжает меня ею.
- А вы регулярно исчерпываете ее запасы, так?
Катон, оценив мой юмор, усмехнулся:
- Да нет. Только по случаю знаменательных событий. Например, как цепочка ваших арестов.
- Спасибо, - поблагодарил я, ставя стаканчик на заваленный бумагами стол. - Вынужден признать, что здешнее обращение куда предупредительнее, нежели в Распхёйсе.
Протерев стаканчики, Катон убрал их вместе с графином на прежнее место. Потом сел против меня, подперев ладонями подбородок.
- Вот, раз вам так уютно здесь, давайте выкладывайте, что заставило вас среди ночи вломиться в церковь Вестеркерк. Честно говоря, мне не терпится услышать, что за историю вы мне на сей раз преподнесете.
Рассказав ему обо всем, я подытожил:
- Но вы скорее всего и теперь мне не поверите. И не без причин. Стоит мне задуматься о нашем визите в заведение, как меня тут же охватывает страх, что и в гробу сына Рембрандта вдруг окажутся не собачьи, а человеческие останки. Пусть даже не Титуса ван Рейна.
- Ничего, выясним. Но знаете, Зюйтхоф, эта ваша история с собачьими костями не так уж и невероятна, как вам кажется. К сожалению, в последнее время случаи незаконного вскрытия могил участились. И это доставляет нам массу хлопот. Так что не удивляйтесь, что смотритель церкви тут же увидел в вас осквернителей могил или кладбищенских воров. Это отнюдь не лишено логики. Ну почему, скажите мне, почему вы не подали официальную просьбу о вскрытии могилы Титуса ван Рейна? Тем более что могила сына Рембрандта - временное захоронение до тех пор, пока не будет расширен фамильный склеп ван Лоос в церкви Вестеркерк.
- Бюрократическая возня и писанина продлилась бы до второго пришествия. Корнелия на пределе сил, она страшно удручена исчезновением отца. Просто мне хотелось как можно скорее убедиться, что утверждение Рембрандта о том, что он якобы видел своего сына Титуса, не лишено оснований.
- А разве теперь вы можете с полной уверенностью утверждать, что он жив?
- Нет, но останки собаки в могилеТитуса говорятотом, что здесь дело нечисто.
- Не обязательно. Останки Титуса ван Рейна вполне могли стать добычей похитителей.
- Все верно. Но как оказались в могиле собачьи кости?
- Ничто не мешало похитителям замыслить коварную и жестокую шутку. - Катон постучал пальцем по лбу. - Ведь те, кто шныряет ночью по церквям и кладбищам, желая отрыть покойников, явно не в своем уме.
- Но как они могут использовать останки?
- В анатомических целях, - со вздохом ответил инспектор участкового суда. - Вскрытие и расчленение трупов в медицинских целях или якобы в медицинских целях становится повсеместным явлением. Врачи вскрывают трупы умерших, извлекают из них органы и заспиртовывают их. А иногда используют их как диковинные безделушки. Что-то вроде картин на стенах.
- Не очень-то вы лестного мнения об анатомах.
- А как я могу относиться к тем, кто разглагольствует о чисто научных целях на благо человека, но при этом устраивает публичные демонстрации, к тому же за плату. А что вы скажете про врачей, использующих свои знания и умения для завоевания популярности и возможности занять тепленькое местечко где-нибудь в магистрате? Что, по-вашему, им милее - знания, желание поставить их на службу людям, исцелять их от недугов или же толщина кошелька?
- Уж не намекаете ли вы на доктора Николаса Тульпа?
Доктор Тульп сумел выбиться в члены муниципалитета, а затем и в бургомистры Амстердама. Я вспомнил, что Рембрандт даже запечатлел один из его анатомических сеансов на холсте.
- Это всего лишь один пример, хотя и выдающийся.
- То есть вы хотите сказать, что доктор Тульп строил свою карьеру не совсем честным путем?
- Этого я не утверждаю. Просто мне не по душе, когда мертвецов начинают использовать в угоду здравствующим. Вероятно, во мне говорит профессия, поскольку мне приходится иметь дело чаще с мертвецами.
Некоторое время я обдумывал сказанное Катоном. В особенности меня заинтересовал вопрос о консервации человеческих органов.
- Доктор Антон ван Зельден тоже светило в области создания препаратов из человеческих органов, - заметил я. - Вы, случаем, не знаете, использует ли он в своих целях и похищенных из могил покойников?
Подавшись вперед, инспектор нахмурил лоб:
- Значит, вы и до доктора ван Зельдена добрались. А почему, собственно?
- Он вхож в дом Рембрандта, он семейный доктор де Гаалей, и к тому же я видел его в заведении в обществе ван дер Мейлена. Этого, думаю, будет достаточно?
- Чтобы вменить ему что-нибудь в вину - нет.
- Вы упорно не желаете отвечать на мой вопрос, господин Катон.
- Ван дер Мейлен, ван Зельден, де Гааль. Вы, Зюйтхоф, все норовите потягаться с нашей городской знатью.
- Вы правы, проблемы мне ни к чему, но я настолько глубоко увяз во всем этом деле, что пути назад просто нет. И не только из-за себя, но и…
- Из-за Корнелии ван Рейн? Я прав?
- Верно. А вы, господин инспектор, тоже изо всех сил стараетесь не испортить отношения со столь влиятельными людьми, так?
- В целом да, если такое на самом деле возможно.
- И при этом готовы пойти на нарушение закона?
- Ни в коем случае.
- Тогда расскажите мне о ван Зельдене. Хотелось бы узнать о нем побольше.
- Ладно. Вы ведь все равно не отстанете. Но пообещайте, что все останется между нами.
- Само собой разумеется.
- На самом деле ван Зельден уже давно среди наших подозреваемых. Полагают, что на него работает одна банда, промышляющая разрытием могил. Но до сих пор никаких доказательств у нас не было.
- Ну, раз вы уже заговорили об этом, досказывайте до конца. Не такой я круглый дурак, чтобы не разобраться, что к чему. В том числе есть еще и ваше особое отношение ко мне, господин Катон. В какую бы переделку я ни попал, вы всегда в нужный момент приходите мне на помощь. Разве такое может быть случайностью? Вряд ли. Так что уж поведайте мне, чем я обязан таким вниманием к своей персоне!
Инспектор Катон улыбнулся:
- Вы друг Осселя Юкена и ученик Рембрандта.
- Ныне я уже не его ученик, старик вновь решил со мной расстаться.
- Но из своего дома не выгнал.
- Нет, не выгнал. Но что с того?
Поднявшись, Катон взял лежавшую на столе шляпу.
- Вы не проголодались, Зюйтхоф? Ладно, приглашаю вас позавтракать. А по пути кое-что вам покажу.
В коридоре нам попался Деккерт, с которым Катон обменялся парой фраз - шепотом, так, чтобы я не услышал.
Пройдя через уже оживленный Дамрак, мы прибыли к отдельно стоящему зданию, довольно вычурному и увенчанному столь же вычурной башенкой. В этой части города было тихо по сравнению с Дамраком или рыбным рынком, но к полудню и здесь будет полным-полно народу. Тогда улица заполнится разодетыми купцами, спешащими войти сюда, а к двум часам дня, то есть к моменту закрытия, та же публика начнет покидать здание, либо весело смеясь, либо мрачнее тучи, в зависимости от исхода визита.
- Вы знаете, где мы сейчас находимся?
- Шутите? Кто же из жителей Амстердама не знает Купеческой биржи. Не один здесь разбогател или же, напротив, разорился.
Меланхоличная улыбка промелькнула на лице инспектора участкового суда.
- Все верно, Зюйтхоф, вы попали в точку, как говорится. На самом деле здесь многие разорились на торговле тем, чего они и в глаза не видели, да и видеть не помышляли.
- Ну, таковы правила большой торговли. Одним все, другим ничего, разве что убытки.
- Для честной торговли эти правила не самые лучшие, надо сказать. От души надеюсь, что биржевые бесчинства не надолго.
- Чего это вы так невзлюбили биржу?
- Вот сядем с вами завтракать, я и объясню.
Катон потащил меня в какую-то харчевню неподалеку от рыбного рынка, где мы уселись за стоявший в отдаленном углу стол. После того как нам подали хлеб, масло, сельдь крепкого посола и по кружке дельфтского пива, Катон заговорил:
- Помните нашу знаменитую "тюльпанную лихорадку", Зюйтхоф? Разумеется, вы знаете о ней лишь понаслышке, поскольку мы с вами слишком молоды, чтобы помнить, опираясь на собственный опыт. Но слышать-то наверняка слышали.
Я действительно слышал об этом феномене.
- Это было лет эдак тридцать назад. Тогда очень многие купцы потеряли на бирже состояние, ударившись в безрассудные биржевые спекуляции.
Катон кивнул:
- Это произошло в 1637 году, когда рухнула конструкция, которую пытались возвести на столь ненадежном фундаменте, как купля-продажа-перепродажа. Крах коснулся не только крупных купцов. "Тюльпанная лихорадка" охватила тогда буквально всех - случалось, простые люди лишались враз всех своих кровью и потом добытых сбережений.
- Почему вы заговорили об этом? - недоумевал я, собираясь вонзить зубы в ломоть хлеба с селедкой.
- Чтобы еще раз убедиться, насколько опасной может стать игра на бирже. И дело не в том, что спекуляции луковицами тюльпанов противозаконны, нет, в целом это не так. Просто жажда наживы толкает людей бог знает на какие поступки.
- Вы, оказывается, моралист, - не скрывая иронии, констатировал я.
- Не будь я им, я не занимал бы свой пост. Но я избрал биржу, чтобы вам легче было понять то, о чем я сейчас собираюсь говорить. Небывалый размах биржевых спекуляций говорит о том, что люди по непонятным причинам впадают в самое настоящее безумие, если речь вдруг заходит о торговле товарами или же просто о заключении всякого рода пари. По самому ничтожному поводу они готовы поставить на карту все свое состояние. Я помню одного нашего соотечественника, который на спор прошел по заливу Зейдер-Зе от острова Тексельдо самого Вирингена - и на чем, как вы думаете? На корыте, в котором замешивают тесто! Был и владелец харчевни, он жил в Блийсвике - человек вполне достойный, - потерявший дом по причине того, что с кем-то поспорил: к какому стилю относится колонна - к дорическому или же ионическому, - и проиграл!
- Но согласитесь, подобных примеров не так уж и много.
Катон очень серьезно взглянул на меня:
- Заблуждаетесь, это безумие распространяется все больше и больше. В разных ипостасях. И лучшее тому доказательство - пари на жизнь.
- На что?
- Пари на жизнь, - мрачно повторил Катон. - Вас удивило, что я так нянчусь с вами. Все дело, как нетрудно догадаться, в этой роковой картине, бесследно исчезнувшей. Картине, приносящей смерть, как вы ее окрестили. Мы предполагаем, что она каким-то образом связана с запрещенными законом пари, неофициально заключаемыми на торговой бирже и затрагивающими наиболее известных купцов.
- Поясните, что вы имеете в виду! - От волнения я даже перестал жевать.
- За минувшие несколько месяцев нам пришлось столкнуться с несколькими случаями гибели. И все они имели место в кругах купечества или мастеров-ремесленников. Вспомните хотя бы о безумном преступлении владельца красильной мастерской Гисберта Мельхерса. У нас есть сведения, что на так называемой черной бирже заключаются странные пари. Пари, ставкой в которых гибель самых именитых горожан, причем людей вполне здоровых, не отягощенных недугами. Нам непонятно, как вообще можно делать ставкой в игре человеческую жизнь - ведь жизнь определена судьбой. До сей поры никакими конкретными доказательствами подобных пари мы не располагали, разве что слухами. Но после случаев с Мельхерсом и Юкеном, после того, как вы поведали нам об этой непонятной и страшной картине, все вдруг стало обретать целостность.
- То есть вы верите, что упомянутая картина и подтолкнула и Гисберта Мельхерса, и Осселя Юкена на чудовищные преступления?
- По меньшей мере она могла этим преступлениям способствовать, хоть я до сих пор не могу объяснить, как именно. Пока не могу. Но мне предстоит найти объяснение, вот поэтому я, как вы справедливо заметили, прихожу к вам на помощь. Вы наверняка вляпались в такое, что вам самому не совсем понятно.
- А как по-вашему, следует опасаться подобных страшных преступлений и в будущем?
- Ничего не могу вам на это ответить. Разумеется, моя задача - предотвратить гибель наших именитых горожан, но свою истинную задачу я вижу в другом: уберечь Нидерланды от распада!
- Я не совсем понимаю вас.
Катон пристально посмотрел на меня:
- Вы не позабыли о данном вами обещании хранить молчание?
- Я никогда не забываю о данных мною обещаниях.