- Лишь бы не надорвалась.
- А я не спеша. Это даже полезно.
Девушка оглянулась, с опаской произнесла:
- К Михелю ночью приходил пьяный Кузьма.
- Зачем?
- Выпытывал, зачем я с Сонькой бегаю к нему.
- Этого нам еще не хватало, - мотнул головой поручик. - И чем все закончилось?
- Кузьма велел, чтобы Михель все сообщал ему. Иначе, сказал, прибьет.
- Ч-черт, - выругался Никита Глебович. - Такой идиот может принести немало проблем.
- И как его остановить?
- Как остановить?.. Пока не знаю. Буду думать.
Допрашивали Беловольского двое - сыскарь Миронов и следователь Гришин Егор Никитич. Задержанный сидел в центре комнаты допросов, смотрел перед собой спокойно и отрешенно. Буки его были схвачены наручниками.
- Фамилия, имя, отчество? - спросил Мирон Яковлевич, делая какие-то пометки на листке бумаги.
- Сергеев Петр Петрович, - ответил Беловольский.
- Сословие?
- Мещанин.
- Что привело вас, мещанина, в банк "Васильевский"?
- Намерение получить полагающийся мне процент по акциям.
- Акции какой компании?
- В документах, которые были изъяты при аресте, все указано.
Миронов заглянул в бумаги, согласно кивнул.
- Компания именуется "Русский Восток". Верно?
- Если вы, сударь, прочитали именно так, как записано, то верно.
- Прочитано мною правильно, - Мирон Яковлевич снова полистал бумаги. - Вы акционер "Русского Востока"?
- Акции получены мною по доверенности.
- Кем выдана доверенность?
- Данные конфиденциальны, разглашать не имею права.
- Понятно. - Миронов повернулся к Гришину, со вздохом поинтересовался: - Что скажете, Егор Никитич?
Тот взял стул, подсел напротив Беловольского.
- Нами проверено… Компания "Русский Восток" - фикция. Ваше имя и прочее - также вранье. Фальшивые акции стали всего лишь поводом, чтобы проникнуть в банк. Для ограбления! - Он дотянулся до ящика стола, вынул оттуда карандашный портрет Беловольского. - Узнаете себя, господин хороший?
- Нет, - пожал тот плечами.
- А эту даму? - Миронов достал портрет Таббы под кисеей.
- Первый раз вижу.
- Славно. - Филер покопался еще в ящике и вынул на этот раз револьвер. - Ваш?
Беловольский спокойно посмотрел на следователя.
- Нет.
Егор Никитич перевел взгляд на Миронова.
- Кого пригласим, Мирон Яковлевич, для оживления беседы - господина или даму?
- Начнем, Егор Никитич, с дамы. - И крикнул: - Свидетельницу в комнату!
В открывшуюся дверь вошла Антошкина, далеко проходить не стала, остановилась почти у порога.
- Узнаешь? - кивнул Миронов на задержанного.
- Узнаю, - кивнула та и почему-то улыбнулась. - Кушали в кабаке с одной интересной дамочкой. Только господин тогда был без усиков.
- Без усиков? - переспросил Гришин. - Можем и без усиков. - Он приблизился почти вплотную к арестованному, поставил перед его носом палец. - Смотрите, сударь, сюда.
Тот не без удивления выполнил приказание, и в этот миг следователь резким движением сорвал с его лица усы. Демонстративно показал их владельцу, затем Миронову.
- Что скажете, господин Сергеев?
- Фокус-покус, - ответил тот и улыбнулся.
- Теперь больше похож? - повернулся Гришин к Антошкиной.
- Так одно лицо, господин следователь! - удивленно засмеялась она.
- Можешь идти, - махнул ей следователь. - Свободна.
И повернулся снова к задержанному.
- Начнем разговор по новой, сударь?
- Как пожелаете, господа. Ответы будут те же.
Сыскарь и следователь переглянулись. Гришин кивнул.
- Есть смысл пригласить господина.
Миронов подошел к двери, крикнул:
- Введите свидетеля!
Послышались гулкие шаги по сухому полу, затем конвоир втолкнул в комнату мужчину - это был Китаец.
- Знаешь сего господина? - спросил Мирон Яковлевич.
- Очень даже хорошо знаю, - ответил тот.
- Имя его?.. Фамилия?
- Мне неизвестно. Все как бы в тайне.
- Работали вместе?
- Обязательно. Прикрывали главных.
- Отавные - это кто?
- Этот господин и госпожа.
- Госпожу как звали?
- Называлась Виолеттой, но, думаю, это кликуха.
- По каким делам работали?
- Вместе брали банки.
- Последний банк как назывался?
- "Новый Балтийский".
- Много взяли?
- Как сказывали, полмиллиона.
- Кому шли деньги?
- Точно сказать не могу. Сказывали, политическим.
- Кого-нибудь из них видел?
- Никак нет. Мы только прикрывали.
- Подожди, Мирон Яковлевич, - вмешался Гришин и повернулся к Китайцу. - Ты упомянул некую госпожу. Чем она тебе показалась любопытной?
- Тем, что никогда не открывала лица. А ежели и открывала, то непременно на глазу была черная повязка.
- Как считаешь, что могло быть под повязкой? Китаец пожал плечами.
- Меж собой говорили, вроде она как бы без глаза.
- Интересная дама?
Тот улыбнулся.
- Очень. За такой не грех было бы и поухаживать.
- Что скажете, сударь? - посмотрел Гришин на Беловольского.
Тот усмехнулся, смерил взглядом с головы до ног свидетеля.
- Мне сказать нечего.
- То есть вы соглашаетесь со всем, что сказал ваш подельник?
- Нет. Вы пригласили какого-то нехристя и желаете повесить на меня чьи-то грехи.
- Да, сей туземец нехристь, - согласился Миронов. - А вы-то, сударь, православный?
- Не верую ни в Бога, ни в царя.
Гришин посмотрел на сыщика.
- Мирон Яковлевич, за вами слово.
Тот подумал, тронул плечами.
- Азиата в одиночку, чтоб вспомнил то, что забыл… А этого? - кивнул на Беловольского. - Этого рекомендую растянуть от ног до макушки, чтоб подрос маленько. На дыбе…
- Но закон подобное упражнение не совсем одобряет, Мирон Яковлевич, - не без насмешки заметил Гришин.
- Закон не одобряет, а мы закон обойдем. Ежели эти гнуси закон не почитают, почему мы должны его соблюдать?
- Логично, Мирон Яковлевич, - согласился следователь.
Гришин занимал свое традиционное место в кабинете директора - в углу возле буфета, - равнодушно и как бы спокойно наблюдая за беседой, которую вел Гаврила Емельянович с Изюмовым.
- Излагай, любезный, все, что знаешь.
- О мадемуазель Бессмертной? - переспросил бывший артист, которому было позволено присесть на один из стульев.
- Нет, о себе! - вспылил Филимонов.
- О себе-с? - смутился тот. - Вы, Гаврила Емельяныч, обо мне знаете больше, нежели я сам.
Директор со вздохом оглянулся на следователя, мотнул головой.
- У меня нет больше сил.
- О мадемуазель рассказывайте, - подал голос Гришин.
Изюмов зачем-то поднялся.
- Главное в мадемуазель то, что они часто меняют внешность. Однажды выходят из ворот дома в виде таинственной дамы под кисеей. Затем столь же обворожительно появляются уже в образе неотразимой кокетки и светской львицы.
- Каждый раз она выходит из дома княжны Брянской?
- Именно так-с. Гаврила Емельянович велели мне проследовать за госпожой Бессмертной до Большой Морской, где они обучаются аргентинскому танго.
- На Большой Морской?
- Именно там. Курсы на втором этаже.
- На курсах по танцу мадемуазель также под иным именем?
От предвкушения следующего сообщения Изюмов даже зарделся.
- На курсах, господин следователь, мне категорически сделали отказ. У них не положено давать любую информацию о курсистах. Но мне удалось разговорить ее партнера, некоего Валентина, который неведомым образом подробные сведения мне сообщил… На курсах они - мадемуазель Анна Гаева.
- Как часто мадемуазель посещает курсы?
- В неделю не менее двух раз.
Егор Никитич задумался, обратился к директору:
- У меня вопросов больше нет.
- Я могу напрячься и вспомнить еще некоторые любопытные моменты-с, - заметил Изюмов.
- Напрягайтесь в другом месте, - оборвал его Филимонов и махнул рукой. - Ступайте, и никому ни слова о беседе.
- Как возможно, Гаврила Емельяныч, - даже обиделся Изюмов и попятился к двери. - Благодарствую, что оказался полезен.
Когда за ним закрылась дверь, Гаврила Емельянович с улыбкой предвкушения посмотрел на следователя.
- Теперь позвольте, Егор Никитич, изложить вам некоторые свои сведения о мадемуазель.
- Любопытно, Гаврила Емельяныч.
- Госпожа бывшая прима уверовала, что ее здесь никто не узнал, и согласилась брать частные уроки пения.
- Зачем?
- Зачем?.. А вот это самое любопытное. Она намерена вновь выйти на сцену и вновь произвести фурор. Птица Феникс!
- Думаете, ей это удастся?
- Не исключаю. Если этому будут сопутствовать два обстоятельства.
- А именно?
- Первое - мое желание и благосклонность.
- Думаю, в этом проблем не будет. Публика клюнет на сенсацию, как пчелы на сахарный сироп.
- Согласен. Однако есть второе "но", противоречащее первому, - директор загадочно посмотрел на следователя. - Не догадываетесь?
- Пока нет.
- Госпожа Бессмертная может оказаться замаранной в неких обстоятельствах, которые приведут ее не на театральные подмостки, а совершенно в другие декорации, говоря нашим языком.
- Крайне любопытно.
- Это не все, господин следователь. По моим сведениям, князь Икрамов занимает ныне весьма влиятельный пост в Департаменте полиции. Это верно?
- Да, верно, - кивнул Гришин. - И ведет себя весьма жестко.
- Стоит ли доложить ему о нюансах госпожи Бессмертной?
- Почему нет?
- Но ведь он весьма неровен к ней?!
- Тем более. Думаю, князю будет крайне любопытно выслушать полученные сведения о необычных виньетках своей бывшей возлюбленной.
- Докладывать буду я?
- Зачем же?.. Доложу я, с вашего согласия. Это мне положено по статусу. Но у меня к вам, Гаврила Емельянович, личная просьба. Я приглашу в Департамент полиции вашего бывшего артиста - господина Изюмова, и с его слов там сделают портрет вашей визитерши. Не возражаете?
- Да забирайте его хоть навсегда!
- Не стоит. Вам он важнее.
Они рассмеялись, и следователь покинул кабинет директора.
Карцер находился в уединенном месте, в полукилометре от поселка вольнопоселенных. Гончаров в сопровождении Евдокимова шагал по проталенной тропинке, шагал молча, в собственных раздумьях.
Кузьма топтался сзади, сопел громко, тяжело и все боялся наступить на начищенные сапоги начальника.
Возле карцера нес дежурство промерзший надзиратель, который при виде поручика подтянулся, открыл дверь, во всю глотку гаркнув:
- Здравия желаю, ваше высокородие! Никаких происшествий, все под приглядом!
Тот молча кивнул, прошел в узкий затхлый и зябкий коридор, миновал пару пустых зарешеченных комнат-клетушек, остановился перед запертой дверью, стал ждать, когда Евдокимов закончит возиться с замком.
- Жди на улице, - велел ему Гончаров.
- Никак нет! Не смею оставить вас! - решительно ответил Кузьма. - Лука - зверь в людском обличье! Гляди кого и придушит ненароком, ваше благородие.
- Ступай, сказал! Разберусь.
Надсмотрщик нерешительно потоптался, предупредил:
- Ежели чего, кричите!.. Я ухо буду на стреме держать!
Никита Глебович вошел в комнату, мрачную, с крохотным окошком под потолком, остановился перед Овечкиным.
Тот почему-то стоял на коленях, руки были схвачены наручниками за спиной. Смотрел на начальника мрачно, исподлобья.
Поручик подошел ближе.
- Как кормят?
- Поганее собак, - буркнул тот, оставаясь на коленях.
- Поднимись.
- Бить будете?
- Поднимись.
Лука тяжело, с кряхтением поднялся, остановился напротив Гончарова - огромный, бородатый, свирепый.
- Бейте, ежели рука поднимется.
Сзади послышались громкие шаги Кузьмы, и вскоре он вырос за спиной поручика.
- Чего встал, зараза? - заорал на Луку. - На колени, когда с тобой благородие беседуют!
- Я тебя звал? - спросил у него Никита.
- Так я, ваше благородие, сразу унюхал, что эта образина начнет своенравничать!
- Надо, позову. Пошел!
Несколько обиженный и обескураженный, конвоир удалился. Лука негромко бросил ему вслед:
- Зря вы этого холуя под рукой держите, ваше благородие. Погань редкая, подлая.
- А ты его лучше?
- Когда выпью, хуже. К примеру, когда на дурачка накинулся. А по тверезой даже псину не трону.
- Можно подумать, каешься?
- Каюсь, ваше благородие. Даже молитвы во здравие обиженного читаю. А себя почем зря угнетаю.
Начальник помолчал, неожиданно произнес:
- Хочу выпустить тебя на волю.
- Это зачем?.. Мне тут еще более двух недель париться.
- Выпущу, - повторил Гончаров. - Но за это ты мне сделаешь одну услугу.
- Шутите или надсмехаетесь, ваше благородие?
- Серьезно говорю. Только оставь этот разговор между нами. А брякнешь кому понарошку или спьяну, сгною. Живым на волю не выйдешь.
Кадык Овечкина, заросший бородой, заходил вверх-вниз, мужик придвинулся к начальнику, сиплым шепотом спросил:
- И чего я должен сделать, ваше благородие?
- Убрать Кузьму.
- Забить, что ли?
- Можно сказать и так.
Кадык вольнопоселенца снова поднялся-опустился.
- И когда это надобно проделать?
- Как пароход придет, ты его и порешишь. Я скажу. Готов?
- Не знаю, ваше благородие. Это ж не комара прихлопнуть.
Гончаров холодно и зло посмотрел на него. Глаза его вспыхнули болезненным лихорадочным огнем.
- Если не прихлопнешь, будешь сидеть здесь до околения. Понял?
- Понял… Так чего мне делать?
- К вечеру тебя выпустят. Послоняешься по поселку, присмотришься. Только не вздумай пьянствовать.
- Не приведи господь. В рот не возьму! - Лука даже перекрестился. И неожиданно спросил: - А как порешу Кузьму, вы ж меня плетьми до смерти забьете, ваше благородие.
- Не забью. Как сделаешь дело, сразу беги.
- Куда?
- На волю. Пока снег крепкий, до материка доберешься.
- Не-е, - покрутил головой Овечкин. - Чегой-то здесь не так… Меня ж собаками затравят. По следу пойдут и затравят.
- Собаки по следу не пойдут. Никакой погони не будет. Был Овечкин и нет его. Сбежал… Слишком поздно спохватились.
Лука от такого разговора был как в лихорадке.
- А завалить Кузьму лучше в поселке или где подальше?
- Лучше подальше. В снег зароешь, чтоб не сразу могли найти.
- Понял, ваше благородие. Понял… - Овечкин подрал бороду грязными толстыми пальцами. - Значит, вы дадите мне знать?
- Дам… Но язык держи за зубами.
Поручик развернулся и быстро зашагал в сторону виднеющегося в полутьме выхода.
Евдокимов, выпив с вечера самогонки, крепко спал в своей амбарной комнатушке. В окно несильно постучали. Кузьма не расслышал, продолжал спать. Стук раздался сильнее и настойчивее.
Надсмотрщик вздрогнул, ошалело огляделся, подошел к окну, отодвинул занавеску.
- Кто такой? - Увидел лохматую физиономию Луки, от неожиданности даже отпрянул. - Чего тебе?
- Открой, Кузьма, - ответил тот. - Есть разговор.
- Тебя выпустили или как?
- Начальник выпустил. Открой!
Евдокимов почесал в недоумении живот, подумал маленько и все-таки шагнул открывать.
Овечкин, огромный и холодный, занял собой почти половину комнатенки, поискал глазами, на что бы присесть. Увидел табуретку, опустился на нее.
- Ну? - озабоченно промычал Евдокимов и присел, настороженно глядя на нежданного гостя. - Говори.
- Я пришел, чтоб порешить тебя.
- Чего-о? - от такого заявления Кузьма даже привстал. - Совсем сбрендил, что ли? Да я из тебя сейчас решето сделаю! - И потянулся за трехлинейкой, висевшей на стене.
Овечкин резко и сильно отбросил конвоира назад, сорвал винтовку, направил на Евдокимова.
- Сядь. А то и правда убью.
Кузьма, не сводя глаз с Луки, нехотя сел.
- Крышка окончательно сдвинулась?
- Слушай и не перебивай, - ответил тот. - Сейчас нажму курок - и тебя нет. Дырка в лоб и навылет. Верно?
- А с самим чего будет?
- Мне уже неважно. Начальник выпустил, могу творить, чего захочу. Вот, к примеру, могу тебя пристрелить. Башку развалю, а сам в тайгу. Никто не найдет.
- А какой резон меня убивать?
- Начальник велел.
- Меня?!
- Тебя, гумозник.
- А чего я ему такого сделал? Следом вроде хвоста так и бегаю.
- Вот за то и велел. Видать, слишком не по делу махаешь этим самым хвостом.
Евдокимов помолчал, продолжая смотреть на ночного гостя, с недоверием переспросил:
- Начальник выпустил меня убить?
- Тебя.
- Дела-а… И чего делать?
- Договариваться.
- С господином поручиком?
- Со мной.
Кузьма ничего не понимал.
- О чем договариваться, алюрник?
- Чтоб бежать вместе.
- В тайгу, что ли?
- А куда еще? - ухмыльнулся Овечкин.
Кузьма со злой хитрецой посмотрел на него.
- А ежели не побегу?
- Не побежишь, конец тебе все одно известный. Не я, так другой завалит. На тебе, Кузьма, уже черная метка поставлена. Не жилец ты на этом свете.
- Не-е, - оскалился тот. - Мутишь ты меня, Лука. Голову дуришь. Вот сейчас как заору и тебе конец. Схватят и запорют.
- Не успеешь. Стрелять ладно умею.
Евдокимов помолчал, неожиданно попросил:
- Воды дай!
Тот, не убирая винтовки, зачерпнул из кадушки кружкой, подал хозяину. Он выпил жадно, едва ли в один глоток.
- А когда бежать-то?
- Сейчас.
- Так ведь хоть собраться надобно. Это как голодный в баню!
- Лыжи у тебя есть?
- Есть. Как раз две пары.
- Доставай и с богом.
- Трехлинейку с собой?
- А то!.. Вдруг на зверя набредем или на человека со звериным обличьем. Давай патроны и сам собирайся!.. Жрачки тоже прихвати.
Кузьма вдруг метнулся по комнате, стал бессмысленно доставать что-то из ящиков и сундуков и тут же засовывал обратно. Натянул теплые ноговицы, тулуп, вдруг остановился.
- Правда, что ли, Никита Глебович велел меня убить? Или врешь?
- А какой резон врать? Видать, чем-то серьезным не угодил барину. Вот когда тебя выгнал из холодной, так мне и нашептал в ухо.
…Они вышли из амбара осторожно, таясь. В ночном небе висел месяц. Оба были на лыжах, за спинами виднелись привязанные войлочные котомки с провиантом.
Собаки во дворе подняли было гвалт, но Кузьма цыкнул на них, и они охотно вернулись в будки.
- Ну, с богом, - перекрестился Евдокимов.
- В час добрый, - кивнул Овечкин.
Они огляделись и ходко двинулись в сторону чернеющего леса, оставляя на рыхлом снегу широкие лыжные следы.