- Сонь… - подал голос второй поселенец. - Он же все время возле твоей лавки крутится. Будто привязанный.
Воровка, выпроводив мужиков, тут же втащила Михеля в лавку.
- Я сказала, не шастай попусту сюда! Сама приду, когда надо.
- Соскучился.
- Соскучился он… - проворчала Сонька, отряхнула снег с его лохмотьев. - Озяб небось?
Михель мотнул головой, прошепелявил:
- Озяб.
- А то не озябнешь. Одежка вон какая. Проходи к печке, - усадила его на лавку. - Может, прикуплю чего-нибудь потеплее?
- Не надо. Потерплю.
- А как заболеешь?
- Столько лет не болел, а уж теперь тем более продержусь, - улыбнулся беззубым ртом Михель.
Сонька налила из чайника в жестяную кружку горячего чая.
- Согрейся.
- Дочка у начальника?
- А то где ж?.. Она ведь у него теперь вроде горничной.
- Это нехорошо.
- Хорошего мало, - согласилась Сонька.
Михель отставил пустую кружку, тяжелым взглядом посмотрел на женщину.
- Пусть уйдет от него.
- Куда?.. Лес валить?
- Пусть даже лес… Перед людьми стыдно!
- Перед какими людьми?
- Перед всеми!.. Знаешь, чего в поселке говорят?
- Ну и чего говорят?
- Разное!.. Что наша дочка - подстилка!
Воровка поднялась, глаза ее горели гневом.
- Это кто говорит?.. Пьяницы, уроды, упыри, убийцы? Это они смеют называть мою дочку подстилкой? Мне плевать, что эти нелюди думают о ней! - Сонька неожиданно опустилась перед Михелем на корточки, горячо зашептала: - Он влюбился, понимаешь?.. По-настоящему влюбился. Этим надо воспользоваться! Мы сможем бежать отсюда!
- Он живет с ней?
Воровка сдула с лица волосы, присела рядом.
- Михелина говорит, пока нет.
- Может, не признаётся?
- А зачем врать?.. Она ведь еще девушка. Никогда не знала мужчин.
Михель помолчал, негромко и внятно произнес:
- Я убью его.
Воровка резко оттолкнула Михеля.
- Пошел к черту!.. Ступай в барак и не лезь не в свое дело!
Михель поднялся.
- Ты ей говорила обо мне?
- Зачем?
- Я ее отец.
- Говорила, - нехотя ответила воровка. - Но для нее ты по-прежнему двинутый.
Сонька откинула крючок и выпустила Михеля в сгущающийся морозный вечер.
Была ночь. Новогодняя елка стояла теперь почти посредине комнаты, игрушек на ней прибавилось, внизу разместился бородатый дед-мороз.
Никита Глебович сменил пластинку в граммофоне, с нежностью проследил за действиями Михелины. Она, одетая в изящное, едва ли не кокетливое платьице, перехваченное цветастым фартуком, легко носилась от плиты к столу, расставляла столовые приборы, накладывала еду, готовилась подать вино.
В комнате звучало модное ныне аргентинское танго.
Миха взяла бутылку, с трудом ввинтила в пробку штопор, принялась тащить, но ничего не получилось. Повернулась к Гончарову, виновато развела руками:
- Не хватает силенок.
- Давайте я.
Девушка подошла к нему, поручик легко и умело открыл бутылку, спросил:
- А где второй бокал?
- Вы же знаете, Никита Глебович, я не пью, - улыбнулась Михелина.
- Сегодня вы должны выпить!
- Сегодня особенная ночь?
- Разумеется - мы вместе встречаем Новый год. А кроме того… - Гончаров загадочно опустил глаза. - Попытайтесь угадать, что еще могло произойти в новогоднюю ночь.
Девушка на секунду задумалась, вдруг всплеснула ладошками:
- Серьезно?
- Что?
- Вы родились тридцать первого декабря?
- Первого января!
Михелина взвизгнула, совершенно неожиданно обхватила его за шею, чмокнула в щеку. И тут же смутилась.
- Простите.
Поручик смотрел на нее, улыбался.
- А если я попрошу повторить?
- Мне неловко, Никита Глебович.
- Я прошу вас.
Девушка постояла в раздумье, бросила на него пару игривых взглядов, сделала шажок, второй и чмокнула новорожденного в щеку.
Он попытался удержать ее, она выскользнула, погрозила пальчиком:
- Никита Глебович, я пожалуюсь маменьке.
- Серьезно? Вы доносчица?
- Я - маменькина дочка.
Гончаров прошел к буфету, взял второй бокал, налил в оба вина.
- И все-таки я прошу пригубить в честь моего дня рождения.
- Хорошо, - согласилась Михелина. - Всего лишь пригублю.
Она сделала, как обещала. Поручик же выпил бокал до дна. Жестом он предложил девушке сесть, сам также опустился на стул.
- Вы меня боитесь?
- Вас все боятся.
- Серьезно? - с наигранным удивлением вскинул брови Гончаров.
- А вы не догадываетесь?
- Предполагаю. Хотя к этому никак не стремлюсь. Скорее наоборот. А почему боятся?
- Традиция. Начальников здесь всегда боятся и…
- И что?
- И не любят, - неуверенно ответила девушка.
- То есть ненавидят?
- Наверно.
Никита Глебович налил себе вина, взял бокал.
- У меня просьба, Михелина. Вернее, две…
- Начните с первой, - каторжанка тоже улыбалась.
- Хорошо… В такую ночь полагается произносить тосты с предельно искренними и честными словами. И я бы желал их услышать.
- Но я вас совершенно не знаю.
- Ну, хотя бы первые и не самые глубокие впечатления… они бывают, как правило, самыми точными.
Михелина пожала плечами:
- Попытаюсь. - Помолчала, подняла глаза. - Только не обижаться. Вы добрый и порядочный господин…
- Я просил без вранья.
- Без вранья. - Девушка чуть заметно усмехнулась. - В то же время вы слабый и во многом не уверенный в себе человек. Ваша доброта и порядочность вам мешают. Вы часто поступаете сообразно чувствам, но не разуму. Это опасно… Вы желаете людям добра, но не знаете, как это сделать. Вы хотите быть лучше, чем есть на самом деле. Вы наивны и чисты, и мне вас жаль.
Пластинка кончилась, комната заполнилась шипением иголки по пустому краю пластинки.
- Всё? - спросил офицер.
- Нет, не всё… Но в силу воспитания и… и благодаря помощи вашей будущей избранницы вы найдете выход и у вас все будет хорошо! - легко и даже изящно завершила тост девушка.
Никита Глебович начинал хмелеть. Он смотрел на девушку тяжело, с усмешкой.
- Вы цыганка?
- Еврейка.
- Это одно и то же… А избранница - это кто? Вам известно ее имя?
- Это только Богу известно.
Поручик встал, сменил пластинку в граммофоне, налил вина, снова выпил.
- Не боитесь захмелеть, Никита Глебович?
- Я умею пить не хмелея. - Он взял кусочек вяленой рыбы, пожевал ее, отложил. - Вторая просьба. - Взгляд его стал внимательным, слегка насмешливым. - Я бы желал, чтобы мы перешли на "ты".
От такого предложения Михелина вскинула брови.
- Вы, наверное, шутите, Никита Глебович?
- В просьбах не бывает шуток, мадемуазель. Тем более в моих. В чем проблема, мадемуазель?
- Только в одном. Вы - начальник. Я - каторжанка. Дочка Соньки Золотой Ручки. Этого недостаточно?
- Мне плевать, кто вы и по какой причине здесь. Разве вы не понимаете, что нравитесь мне?
- Это, Никита Глебович, от скучной жизни и недостатка в женщинах.
- Нет! - поручик стукнул кулаком по столу. - Хотите правду?
- Не хочу, - Михелина поднялась. - Я пойду, Никита Глебович.
- Сядьте!
Она послушно опустилась на стул.
- Вы мне понравились, как только я увидел вас. Но отмахнулся. Как от наваждения отмахнулся… Шли дни, и я все время памятью возвращался к вам. Нет, не памятью. Сердцем! Я стал понимать, что не могу не видеть вас! Жду вас, желаю вас, нуждаюсь в вашей поддержке! Я весь в вашей власти!
- Я все-таки пойду.
- Сидеть! - Поручик вышел из-за стола, остановился напротив девушки. - Ответьте же мне взаимностью! Не бойтесь! Не избегайте меня! Я готов помочь вам во всем, помогите же мне! Вы слышите меня? - Он вдруг опустился на колени, принялся целовать подол платья, колени, руки, грудь, стал ловить своими губами губы девушки. - Милая, желанная, любимая, единственная…
Михелина с силой оттолкнула его, вскочила, бросилась к двери.
Гончаров, оставаясь на коленях, смотрел на нее.
- Я не готова еще к этому, Никита Глебович. Простите меня, - произнесла девушка и выбежала.
Луна висела над заснеженным и замороженным поселком - сине-белая и тоже застывшая. Михелина возвращалась в барак. Лаяли собаки, гремел где-то колокольчик надзирателя-обходчика, трещали от мороза деревья.
Уже на подходе девушка вдруг увидела одинокую мужскую фигуру, внимательно наблюдавшую за ней. Это был Михель.
- Чего стоишь? - крикнула ему Михелина. - Замерзнешь!.. Иди домой!
Он гортанно прокричал в ответ что-то, запрыгал, чтоб согреться, помахал озябшей рукой и побрел в противоположную сторону.
…В бараке было душно. Храпели и постанывали спящие женщины, играла пламенем лампадка под иконой Богородицы, трещали дрова в печке.
Возле печки сидели пятеро каторжанок, встречающие Новый год пустой горячей водой в алюминиевых кружках.
Сонька не спала, ждала дочку.
Михелина сбросила ноговицы, повесила бушлат на общую вешалку, заспешила к матери. Села рядом, прижалась. Потом вдруг стала плакать.
Сонька встревоженно заглянула ей в лицо:
- Ты чего?.. Что-нибудь случилось?
Она поцеловала ее в щеку.
- Ничего. С Новым годом, маменька.
- А почему слезы?
- Он любит меня, - всхлипывая, прошептала дочка. - Сам сказал… Сказал, что жить без меня не может.
- А еще что?
- Хотел поцеловать, но я убежала.
- Что еще? - Сонька заставила дочку смотреть ей в лицо. - Он что-то с тобой сделал?
- Нет, ничего. Просто говорил и просил… - Михелина снова стала плакать. - Мамочка, мне страшно… Я тоже, кажется, влюбилась в него. А я этого не хочу. Я боюсь, мама…
Дочка уткнулась в грудь матери, опять стала плакать, вздрагивать. Сонька гладила ее по спине, успокаивала, затем с усмешкой произнесла:
- Все что Бог ни делает - к лучшему.
На соседних нарах приподнялась сонная соседка.
- Чего ты сказала, Сонь?
- Не тебе, спи, - ответила та и улыбнулась дочери. - Давай спать, скоро побудка.
На поиски Гришина Егора Никитича был направлен следователь по особым поручениям Потапов. Человек обстоятельный, неторопливый, он, по мнению начальства, проще всего мог войти в контакт с затворником, о котором после изгнания из департамента не было ничего слышно.
Жил Егор Никитич в доходном доме на Пятой линии Васильевского острова. Потапов велел извозчику остановиться возле семнадцатого номера, расплатился и направился под арку громоздкого шестиэтажного дома.
Подниматься пришлось по узкой и плохо освещенной лестнице на третий этаж. Возле высокой коричневой двери следователь на секунду задержался, нажал на кнопку звонка.
Какое-то время стояла тишина, затем в коридоре послышались глухие шаги и женский голос недовольно спросил:
- Кто?
- Мне бы Егора Никитича, - ответил Потапов.
- Кто спрашивает?
- Товарищ по службе.
- Нет у него товарищей. И службы нет, - ответил все тот же голос, и шаги стали удаляться.
Потапов снова нажал на звонок.
На сей раз дверь открылась, и на пороге возникла высокая худая дама за пятьдесят. Внимательно посмотрела на визитера, чем-то он, видимо, ей понравился, она неожиданно пригласила:
- Войдите.
Следователь вошел, пошаркав ногами о половик, двинулся следом за женщиной в глубину квартиры.
Квартира была просторная и неуютная - потолки высоченные, стены голые, мебели почти никакой.
Вошли на кухню, хозяйка кивнула на один из табуретов, сама села напротив.
- Говорите.
- Я из следственного управления, - произнес Потапов, кладя шляпу на стол. - Мы когда-то с Егором Никитичем служили вместе.
- И чего хотите?
- Поговорить с ним.
Дама помолчала, затем тяжело вздохнула и попросила:
- Оставьте его, господин. Дома его нет, а сказать ничего путного я вам не смогу.
- А где он?
- Сказала же нет! А даже если бы и был, я бы не позвала. Праздные разговоры ему сейчас только во вред.
Потапов полез в нагрудный карман, вынул плотный пакет, положил перед хозяйкой.
- Денежное вспомоществование. Из департамента. Его там по-прежнему ценят и уважают.
Женщина взяла конверт, пересчитала находящиеся в нем деньги, посмотрела на визитера глубокими уставшими глазами.
- Очень даже кстати. Егор Никитич ведь совсем обезденежен.
Неожиданно в кухню вошли два паренька и девица. Паренькам было лет по десять-двенадцать, девице на вид - пятнадцать.
- Дети Егора Никитича, - тихо произнесла дама.
Мальчики никак не отреагировали на ее слова, девица же сделала неудобный к моменту книксен.
Следователь привстал, назвался.
- А папенька еще спят, - вдруг сообщила девочка. - Наверно, надобно будить.
- Тебя за язык дернули? - возмутилась женщина. - Ступайте к себе и не высовывайтесь, пока не позовут!
- Но ведь папенька просили разбудить их не позднее обеда, - возразила дочка.
- Не твоего ума дело!.. Марш отсель!
Когда дети послушно гуськом покинули комнату, дама недовольно произнесла:
- Не дети, а чистое наказание.
- Может, разбудите? - неуверенно попросил Потапов.
Дама вздохнула, еще раз заглянула в конверт с деньгами, сунула его под кофту и вышла из кухни.
Следователь встал, прошелся из угла в угол комнаты, и в этот момент сюда снова вошла девочка.
- Меня зовут Дарья, - представилась. - А вас?
- Георгий Петрович.
- Вы, Георгий Петрович, папеньке денег не давайте, ежели принесли. Он всегда был выпивающим, а последнее время и вовсе стал больным.
Заслышав шаги, девочка мигом направилась к двери, едва не сбив заглядывающих сюда братьев.
На кухню вошла сначала хозяйка, затем нехотя, с хмурым видом там появился и сам Гришин.
Выглядел он крайне плохо - похудевший, сутулый, регулярно откашливающийся.
Остановился на пороге, с явным неудовольствием посмотрел на гостя, махнул жене:
- Ступай к себе.
- Господин ненадолго, - возразила та. - Ему на службу надобно.
- Я не тороплюсь. - Потапов подошел к бывшему следователю, протянул руку: - Здравствуй, Егор Никитич.
Гришин с некоторым замедлением протянул все-таки ладонь в ответ.
- Слушаю, Георгий Петрович. С чем явился?
- Просто повидаться, - пожал тот плечами. - Вон сколько лет не виделись.
- Вранье. Из Департамента полиции люди просто так не приходят. Непременно с пакостью. Или чего-то приперло. Зачем понадобился?
- Есть разговор, Егор Никитич.
- Ты видишь, в каком я состоянии?
- Вижу.
- И какой разговор может быть?
- Значит, в другой раз.
Потапов хотел было выйти, но Гришин придержал его:
- Погоди. - Внимательно посмотрел ему в лицо. - При деньгах?
- Есть маленько.
- Пойдем в кабак, там расскажешь.
- Так ведь выпьешь, и никакой разговор не получится.
- Получится!.. У меня мозги светлеют, когда опохмелюсь. - Гришина слегка повело, он схватился за стол, крикнул: - Дашка, собирайся, пойдешь с нами!
Кабак был полуподвальный, затхлый, с несколькими шумными клиентами, судя по всему завсегдатаями. Те уже были в подпитии, и не исключалась традиционная свара.
Гришин с видом завсегдатая выбрал удобный по расположению стол, рухнул на табуретку, кивнул дочке на соседний:
- Сиди там и не мешай.
Даша послушно уселась, принялась отрешенно водить глазами по засаленным деревянным стенам кабака.
Егор Никитич жестом позвал полового, тот подрулил к столу, вежливо изогнулся:
- Слушаюсь.
- Бутылку хреновухи, студень с горчичкой и хлебушка, - распорядился Егор Никитич половому, кивнул на дочку: - А мамзельке стакан узвору. Можно с пирожным.
- Будет сделано, господин.
Половой удалился. Гришин тяжело и надсадно закашлялся вновь, объяснил:
- Как застудился в зиму, с тех пор и мучает мокрота. - Закурил, с прищуром через табачный дым посмотрел на визитера. - Излагай, Георгий Петрович.
Потапов чуть поелозил на стуле, в упор посмотрел на бывшего следователя.
- Начальство, Егор Никитич, проявило к тебе неожиданный интерес. Едва ли не в спешном порядке.
- И кто ж начальство в жареное место клюнул?
- Нашелся один петушок.
- Неужто так серьезно клюнул?
- Суди сам, ежели на тебя, опального, розыск организовали. В департаменте ведь после самострела на тебе сразу крест поставили. А тут, гляди, понадобился.
- Все это не столько забавно, сколько глупо, - усмехнулся Гришин, взял принесенный половым графин, разлил по рюмкам. - Давай, Георгий Петрович, за встречу. Непонятную, хотя и с элементами интриги.
Чокнулись, выпили. Гришин, шумно сопя носом, намазал горчицу на кусок хлеба, стал закусывать, от удовольствия мотая головой и вытирая слезы. Налил по второй.
- Папенька, - подала голос Даша, аккуратно отщипывая ложечкой пирожное, - я все вижу, все замечаю. Не увлекайтесь, иначе до дома не дойдем.
- Не дойдем, так донесут, - отмахнулся тот и снова поднял рюмку. - Знаешь, за что, Георгий Петрович, давай выпьем?.. Никому не говорил, а тебе решусь.
- Неужели доверяешь?
- Не доверяю. Но больше не могу молчать. Важно хоть кому-то выразиться. Семь лет молчал, некому было сказать. Жена испугается, дети не поймут. А тут ты нарисовался - господин не до конца глупый и не до конца подлый.
- Благодарю за оценку, Егор Никитич.
- Не перебивай… Давай за тоску мою выпьем. Ежечасную. Все эти годы. Ежечасную и постыдную. Когда мордой в подушку, сопли в кулак. Воешь в перо… Чтоб никто не видел и не слышал. Потому что недостойно жил и так же недостойно пытался уйти из этой поганой жизни. Но даже и этого не смог сделать по-людски. Недострелился!.. Понимаешь, какой это стыд? Стыд, растерянность, никчемность. Давай за это.
- Давай.
Выпили.
- Небось сильно шибко пьянствовал все эти годы, Егор Никитич? - спросил Потапов с понимающим смешком.
- А тебе зачем знать? - вскинулся тот.
- Ну как же? Не виделись столько! Какими интересами жил?
Егор Никитич некоторое время смотрел на него. Затем с плохо скрываемым раздражением заметил:
- Ты или глупец, или выпил еще недостаточно. Мы за что только что пили?
- За тоску.
- Ну?
- Но имею я право узнать хотя бы некоторые детали твоей угарной жизни?
- Ты явился вести дознание или просто посидеть по-человечески?
- Конечно по-человечески.
- Вот и сиди.
Потапов взял графинчик, налил Гришину, себе.
- Также хочу произнести тост, - он подцепил студня на вилку, поднял рюмочку. - Судьба редко слепнет так, чтоб на оба глаза. Рано или поздно один глаз да и приоткроется. Вот он и приоткрылся. Ты, Егор Никитич, получаешь шанс, чтобы догнать то, что от тебя убежало. Лишь бы у тебя хватило силы, желания и злости.
- Злости?
- Именно злости. Вцепиться и больше не отпустить.