- У меня репетиция, режиссер будет недоволен.
- Хорошо. Пять минут.
Табба подумала, капризно закатив глаза, после чего согласилась:
- Говорите же.
Они отошли в сторону от лестницы и присели на красного цвета банкетку.
- Многие годы я провел на Сахалине. В ссылке, - сказал Тобольский.
- Каторжанин?
- Бывший.
- Чем же я заинтересовала бывшего каторжанина? - насмешливо спросила прима.
- По отцовской линии ведь ваша фамилия - Блювштейн? - посмотрел внимательно на девушку пан.
- Это имеет отношение к разговору?
- Прямое. Я хорошо знал вашу мать.
- Мать? - нахмурилась Табба.
- Да, мать. Софью Блювштейн. Она тоже в свое время была на Сахалине… Сонька Золотая Ручка.
Артистка резко попыталась встать.
- Мне не о чем с вами разговаривать.
Пан удержал ее.
- Буквально несколько слов! Мне необходимо ее найти. Как давно вы ее видели?
- Не видела никогда и не желаю видеть!
Табба поднялась, но мужчина снова остановил ее, заговорив торопливо и сбивчиво:
- Я потерял ее, и вы единственная, кто может помочь мне! Я дам денег, оплачу костюмы, буду финансировать все ваши спектакли, только откликнитесь на мою просьбу!
- Вы не в себе, сударь? - вдруг грубо, с презрением спросила прима. - Вы несете полный бред! Чушь! Какая Сонька?.. Какая Блювштейн?..
- Вы ведь ее дочь, Табба!
- Моя фамилия - Бессмертная! Слышите - Бессмертная! И никакого отношения к Блювштейн я не имею!.. Мне неизвестно, кто это!
- Я готов содержать театр!
- Его содержат другие господа, более достойные!
- Я должен, я обязан найти Соню! Она в Петербурге, знаю, но где? Помогите же мне!
Девушка вплотную приблизила искаженное презрением лицо к лицу Тобольского.
- У меня нет матери! Ни сестры, ни матери! У меня никого нет. Я одна! Сирота! И прошу покинуть театр! В противном случае я вызову полицию, и вас задержат как каторжанина… как сообщника этой воровки!
Табба оттолкнула посетителя и быстро поднялась наверх.
- А тебя, дрянь, сегодня же уволят! Слышал? Вышвырнут на улицу! - ткнула она пальцем в спешащего навстречу Изюмова. - Чтобы не совал нос не в свои дела и не превращал театр в вертеп проходимцев!
Прошло не менее получаса, а Тобольский не появлялся.
Воровка по-прежнему сидела в экипаже, не сводя глаз с входа в театр. Оперетта жила своей суетной жизнью - толкались у кассы театралы, стайками носились молоденькие статистки, скреб метлой тротуар дворник-татарин.
Но вот в проеме массивной двери показался пан, в задумчивости и, похоже, смятении потоптался на месте, не зная, в какую сторону двинуться, затем поднял руку, позвал извозчика, и пролетка лихо укатила в сторону Невского проспекта.
Сонька прикрыла дверь поплотнее и велела извозчику:
- На Фонтанку!
Пролетка пронеслась мимо Летнего сада, свернула на Мойку и уже приближалась к Фонтанке, как вдруг воровка увидела немногочисленную толпу, состоящую в основном из мужиков в черных сюртуках, несущих в руках хоругви и распевающих "Боже, царя храни…".
Это были черносотенцы…
Среди идущих Сонька неожиданно увидела свою горничную Ольгу, решительную, боевитую, горланящую песню.
Князь Брянский вел Михелину по, казалось, бесконечной анфиладе роскошных залов - настолько роскошных, что по картинам, убранству, мрамору, античным статуям у стен они вполне могли бы соперничать едва ли не с Лувром.
Александр время от времени посматривал на девушку, ожидая ее реакции, она же молча созерцала красоту.
- Желаете ошеломить меня богатством? - сверкнула глазами гостья.
- Вам здесь не нравится?
- Я бывала в подобных домах.
- Но не бывали в моем… Я мечтаю, чтобы вы почувствовали дыхание этих стен, я мечтаю узнать вас поближе.
Михелина рассмеялась.
- Узнать поближе, чтобы послать подальше?
Князь с удивлением взглянул на нее.
- Вы не по возрасту умны.
Гостья с благодарностью склонила голову.
- Благодарю… Но это не я придумала - маменька.
- Тем не менее реплика дивная. - Брянский внимательно поглядывал на девушку. - "Узнать поближе, послать подальше…" - Он неожиданно остановился, резко взял Михелину за локоть. - Зачем вы наводили обо мне справки, мадемуазель?
Она освободилась.
- Я уже вам объяснила. Мне надо знать, к кому я иду.
- Но обо мне ходят разные слухи. К примеру, будто я интересуюсь девицами - с легкостью и беспринципностью.
Она, продолжая улыбаться, посмотрела на него.
- Ходят слухи - есть основания?
- Вы, детка, кроме матушки, говорили еще кому-то о своем визите?
- Вы столь подозрительны, князь?
Тот постоял какое-то время в задумчивости и вдруг предложил:
- Присядем.
Михелина, не сводя с него любопытного взгляда, направилась к креслу, на которое указал ей хозяин, и села, чувствуя себя свободно и раскованно.
Брянский с усилием потер ладонями лицо, тряхнул головой, поднял глаза и посмотрел на гостью близоруко и как-то беспомощно.
- Вам ведь известно, что я вдовец?
Михелина кивнула.
- После смерти жены меня преследует проклятье. Любой мой выход в свет, любое знакомство, даже любой мимолетный взгляд в сторону понравившейся мне женщины вызывает немедленную и гнусную реакцию публики… Развратник, циник, едва ли не прелюбодей… А я не желаю этого! Я желаю жить достойной и независимой жизнью. Я желаю любви, взаимности, счастья… - Александр вдруг медленно сполз с кресла и на коленях приблизился к девушке - она поджала ноги. Князь стал целовать подол ее платья, прижимать его к лицу. - Я влюбился… Понимаете, влюбился. И мне безразлично, что обо мне говорят. В данный момент я живу вами, и только вами. Вижу вас, любуюсь вами, жажду вас… Вы верите мне?.. Верите?.. Скажите, что да. Не отвергайте, не унижайте окончательно.
Михелина не без труда подняла князя и усадила в кресло.
Он вынул из кармана носовой шелковый платок, вытер вспотевшее лицо.
- Простите…
- У вас нехорошо на душе.
- Да-да. Очень нехорошо. Скверно. - Он посмотрел на гостью. - Вы поможете мне найти душевное успокоение?
- Я не представляю, как это делается.
- Да-да, конечно… Конечно, вы еще дитя. - Брянский снова вытер лицо и вдруг успокоился. Собравшись, он деловито спросил: - Выпить чего-нибудь желаете?
- Чаю.
- А покрепче?.. Вина, скажем?
Михелина улыбнулась.
- Могла бы рискнуть, но…
- Ах да… Маменька… - Он понимающе улыбнулся, хлопнул в ладоши, громко велел: - Никанор, подавай!
Никанор, высокий вислозадый пожилой дворецкий с мясистым носом, тут же, будто стоял за дверью, выкатил золотой столик на колесиках, уставленный бутылками и чашками с кофейником, не обращая никакого внимания на девушку, поклонился барину и спросил:
- Желаете еще чего-нибудь, князь?
- Скажу, ступай…
Никанор удалился, Брянский собственноручно налил в фужеры вина, затем наполнил одну из чашек ароматным густым кофе, поднял бокал.
- Простите еще раз мою сентиментальность.
Михелина подняла свой фужер и, даже не пригубив, поставила на место, взяв чашку с кофе.
- Что еще ваша маменька сообщила обо мне интересного? - поинтересовался хозяин, глядя на нее с прищуром.
Она пожала плечами.
- Ничего, кроме обозначенного вами.
- Клянетесь, что более ничего?
Михелина снова пожала плечиками.
- А о том, что я самый знаменитый бриллиантщик Санкт-Петербурга, маменька не сказала?
У девушки округлились глаза.
- Князь!.. Маменьку заботит только моя невинность!
Князь сделал еще глоток, пожевал синими от вина губами, ухмыльнулся. Откинувшись на спинку кресла, он внимательно посмотрел на гостью.
- Вы не припомните имени той дамы, что задержала вас в ресторане?
- Какой дамы? - нахмурилась Михелина.
- Ну, в связи с пропажей бумажника, денег… Помните скандал?
- Она мне не представилась.
- Неужели? - Князь изучающе смотрел на гостью. - Мне казалось, она назвала свое имя.
- Ну так вспомните! - От возмущения лицо девушки слегка покраснело. - Вы ведь с ней дольше общались!
- Мне показалось забавным, что я застал вас в ресторане вместе с этой особой.
Михелина молчала. Глаза ее пылали гневом, она в упор смотрела на хозяина дома.
Он сделал крохотный глоток, вытер губы салфеткой.
- Хорошо, забыли эту глупость. Простите…
- Вы это делаете потому, что я легкомысленно пришла в ваш дом? - Девушка была по-прежнему разгневана. - Я жалею, что не послушалась маменьку.
Она попыталась встать, но князь деликатно остановил ее.
- Я был неправ… Еще раз прошу прощения.
Она покачала головой, печально заключив:
- Я обязана покинуть вас. Вы сделали мне больно.
- Вы истинный ребенок, Анна.
- Да, - кивнула она. - Вы же этого не понимаете. Даже посчитали меня нечистой на руку.
- С чего вы взяли, детка?
- Но ведь вы заподозрили меня в сговоре с этой проходимкой?
- По-вашему, она проходимка?
- Не знаю, вам виднее, - выкрутилась девушка, поднялась и поправила платье. - Мужчинам нельзя верить. Пусть это будет для меня уроком.
Князь снова задержал ее.
- Буквально несколько слов, и вы поймете меня. Поймете и, возможно, простите. - Он унял сбившееся дыхание, поцеловал ей руку. - Я одинок и богат. В мой дом стремится попасть всякая нечисть. Здесь почти никого не бывает, кроме тех, кого я желаю видеть. Отсюда моя подозрительность… Я действительно богат. По-настоящему. И если вы задержитесь хотя бы еще на несколько минут, я покажу малую часть моих сокровищ, и вы поймете меня и, надеюсь, станете моим другом. Может быть, надолго. Если не навсегда. - Он отпустил руку Михелины, щелкнул сухими пальцами. - Никанор, неси поднос!
Из соседнего зала вышел все тот же дворецкий, торжественно и чинно держа на вытянутых руках хрустальный поднос, укрытый тончайшим бордовым шифоном. Поставив его на один из столиков, он удалился.
Князь заговорщицки посмотрел на девушку и едва ли не на цыпочках подошел к подносу. Сбросив с него шифон, он поманил Михелину.
Подойдя к столику, она увидела россыпь драгоценных камней - сверкающих, разноцветных, переливающихся, - уложенных правильными рядами на дне подноса. Не удержавшись от восторга, она прошептала:
- Какое чудо.
Князь торжествовал.
- Теперь вы меня понимаете?
- Понимаю.
- И прощаете?
- Наверное.
Он стал целовать руки девушки.
Его глаза горели, он походил на безумца.
- Но это еще не все… - бормотал он. - Далеко не все. И может быть, я когда-нибудь покажу вам нечто… Никому не показывал, а вам покажу. Если вы будете вести себя правильно… будете любить меня. Вы будете любить меня?
- Не знаю.
- Мне бы этого хотелось. Обещайте.
- Мне надо привыкнуть. Вы меня пугаете.
- Хорошо, больше не буду. Привыкайте… Но я затем открою вам одну тайну. О ней не знает никто. Только я… Один. Потом узнаете и вы. И это будет наша тайна. Только наша. Обещаете?
- Да.
- Я открою тайну, которой сам опасаюсь.
- Может, не следует?
- Следует. Непременно следует. Вы восхитительно прелестны и чисты. Вам можно об этом знать. Может, даже нужно. Чтоб не я один нес этот груз тайны. - И Брянский снова стал целовать руки девушки.
Неожиданно из глубины комнат вышла худенькая девочка лет двенадцати, удивленно уставилась на князя и его гостью и направилась к ним.
Брянский, увидев ребенка, оставил Михелину, он был явно недоволен ее появлением. Раздраженно спросил:
- Кто тебя звал, Анастасия?
- Я сама, папа, - ответила та. - Сделала уроки, и мне стало скучно. Мне интересно, с кем вы здесь.
Брянский сдержал себя, сказал с назиданием:
- Без приглашения, милая, входить к взрослым нехорошо.
- А ваша гостья не взрослая, - ответила Анастасия, подошла еще ближе, сделала изящный книксен. - Здравствуйте, сударыня?.. Вы кто?
Михелина улыбнулась, протянула руку.
- Анна… Князь пригласил меня.
- Папá, - с ударением на последнем слоге произнесла девочка, - редко приглашает гостей, поэтому мне приятно видеть вас.
- Ступай отсюда, - решительно развернул ее отец. - Мне надо поговорить с гостьей.
- Я могу потом показать Анне мои рисунки?
- Разумеется. Если Анне будет это интересно.
- Мне будет интересно, - поспешно кивнула Михелина.
- Благодарю вас, - поклонилась девочка. - Некоторым нравится, хотя папá не одобряют. - Она в шутку погрозила гостье. - Помните, я очень буду ждать.
- Не сегодня, милая, - сказал отец. - Анна торопится. - Повернул голову к гостье, полуутвердительно спросил: - Вы ведь торопитесь, Анна?
- Да, я должна скоро уйти.
- И все-таки я буду вас ждать, - крикнула девочка, грустно улыбнулась и растворилась в бесконечных комнатах.
- Прелестный ребенок. И очень печальный, - заметила Михелина. - Вы не желали, чтобы она показала мне рисунки?
- Не надо, чтобы она привыкала к кому-нибудь. В том числе и к вам, - впрямую ответил князь.
- Ей, наверное, одиноко?
- Видимо, да. Особенно после смерти матери, - хмуро кивнул отец. - А у меня не хватает времени. Времени и, наверное, нежности. - Снова взял гостью за руку, сжал. - Я, Анна, также нуждаюсь в нежности. Помните это. И, если это возможно, ваш телефон…
Пролетка с воровками лихо бежала вдоль серой, мрачной Невы, на противоположной стороне которой острым шпилем вонзалась в черное, низкое небо Петропавловка.
За ними неслась повозка с Улюкаем и Артуром.
Сонька прижимала дочку к себе, заглядывала ей в глаза с интересом и тревогой. Михелина была возбуждена, ее слегка колотил нервный озноб.
- Мамочка, он ненормальный.
- Он что-нибудь себе позволил?
- Пугал. Вдруг принимался рыдать, хватал за руки, жаловался, что одинокий, никому не нужный.
- Я его убью, если он попробует что-то сделать с тобой, - вполне серьезно сказала воровка.
Дочка отмахнулась.
- Что он может сделать? Старый, больной, психованный!
- Ты его ничем не насторожила?
- Мы обе насторожили, мамуль. Он заподозрил, что мы аферистки. От ужаса я чуть не брякнулась в обморок.
- Брал на понт.
- Я тоже так решила.
- Камни показывал?
- Показывал.
- Так сразу, при первой же встрече? - недоверчиво посмотрела на дочь мать. - Ну и что он вытащил на свет божий?
- Я в жизни таких не видела. Полный лоток.
- Это не то, - повела головой воровка. - Бриллиант, о котором речь, в лотке лежать не может. Он наверняка хранит его отдельно.
- Его тоже обещал показать, - сказала Михелина.
- Что-то слишком быстро решил он взять тебя в оборот, дочка, - с сомнением качнула головой мать.
- Не совсем так. Сказал, сначала я должна привыкнуть к нему, полюбить, а уж потом…
Сонька хмыкнула.
- Такую образину полюбить?!
Девушка засмеялась.
- Зато обещал открыть тайну!
- Определенно псих.
Михелина вдруг замолчала, серьезно сообщила:
- По-моему, ему хочется поделиться с кем-нибудь тайной. Но не знает с кем. Он сам боится этого камня.
- А ты не боишься?
- Пока не знаю. Наверно, не очень. - Дочка задумалась, пожала плечами. - Вообще в его доме есть что-то жутковатое. Много комнат, много лестниц, много закутков. И почти нет людей.
Сонька с тревогой посмотрела на дочку.
- Послушай, Миха… Я вдруг подумала. Может, ну его, этот камень?
- Мам, ты чего? Это поначалу я испугалась, а потом привыкла! Все будет в ажуре! - чмокнула ее в щеку та и вдруг вспомнила, даже вскрикнула: - Чуть не забыла! У него же дочка. Странная какая-то. Как привидение. Тихо появилась, тихо ушла.
- Дочка? - насторожилась воровка. - У князя есть дочка?
- Есть, маленькая!.. Лет двенадцати!
- Ты с ней познакомилась?
- Не успела!.. Она хотела показать свои рисунки, но князь не разрешил. Девочка боится его.
- Но тебя-то она не испугалась?!
- Наоборот!.. Ждет в гости.
Сонька с усмешкой кивнула.
- Это хорошо. Надеюсь, ты не оставила князю наш телефон?
Дочка растерялась, виновато произнесла:
- Мам, я полная дура. Я оставила.
- С ума сошла?
- Наверное… Он очень просил.
Мать огорченно повела головой.
- Действительно дура… - Подумала, отмахнулась. - Ладно, будем выкручиваться. - Повернулась к Михе. - Дочку князя как зовут?
- Анастасия. Мне она понравилась.
- Это хорошо. Надо, чтобы со временем я тоже с ней познакомилась.
Табба сидела в роскошном кресле в кабинете директора театра, спокойно и едва ли не высокомерно наблюдала, как директор, господин Филимонов, невысокий плотный мужчина с вислыми, как у породистой собаки, щеками, что-то сосредоточенно и озабоченно искал среди бумаг на столе. До слуха доносились звуки духового оркестра.
Директор чертыхнулся, резко позвонил в колокольчик, прокричал в приоткрывшуюся дверь:
- Ну и где этот чертов Изюмов?.. Почему я должен ждать какого-то артиста, словно последний клерк?
В тот же момент из приемной вышел бледный и оцепеневший Изюмов, прошел на середину кабинета, остановился, прижав руки к бокам.
- Слушаю вас, Гаврила Емельянович.
Тот круглыми немигающими глазами уставился на него, неожиданно выкрикнул:
- Все, вы уволены!.. Терпение мое лопнуло! Сегодня же, немедленно! Все!..
Артиста качнуло, но он устоял, едва слышно поинтересовался:
- Позвольте спросить - по какой причине?
- По причине неуважения к профессии артиста!
- В чем оно заключалось?
- В хамстве, пьянстве и неумении вести себя в присутственных местах!
- Вы имеете в виду?..
- Да, я имею в виду ваше недостойное отношение к коллеге - приме нашего театра госпоже Бессмертной.
Табба перевела волоокий взгляд с директора на Изюмова, насмешливо прищурила глаза.
Лицо артиста вдруг вспыхнуло, он подобрался, вскинул подбородок с вызовом произнес:
- Мое отношение к мадемуазель Бессмертной, Гаврила Емельянович, никак не касается театра. Это сугубо личное дело!
Директор побагровел, подошел почти вплотную к Изюмову, брызгая от возмущения слюной, завопил:
- Нет, почтенный-с, это не сугубо личное дело! Вы служите в императорском театре и извольте соблюдать все нравственные нормы, которые предписаны подобному заведению!.. Сугубо же личные дела вы вправе исполнять в любом ином месте - за пределами данного учреждения-с. При условии, что вами не заинтересуется полиция… - Он вернулся к столу, брезгливо махнул пухлой ручкой. - Все, уходите и пишите соответствующее прошение!.. Я вас не задерживаю!