- Я желал бы сказать несколько слов мадемуазель Бессмертной, - тихо произнес Изюмов.
- Никаких слов!.. В этом кабинете слова произносятся только с ведома его хозяина, то есть меня!.. Удачи в иной жизни и на ином поприще!
Изюмов мгновение помедлил, развернулся на каблуках и, прямой как палец, покинул кабинет.
Директор поплотнее прикрыл дверь, подошел к Таббе, поцеловал ей руку.
- Я исполнил все, как вы желали, дорогая.
- Благодарю вас. - Табба улыбалась.
- Теперь вы верите, что я особым образом отношусь к вам?
- Я всегда верила. Теперь же моя вера окрепла окончательно.
Гаврила Емельянович заставил девушку подняться, через сопротивление принялся обнимать ее.
- Ну, когда наконец моя голубка сможет уделить должное внимание почтенному господину?.. Когда?.. Назначайте время, место. Я целиком ваш. Я невменяем… Я весь в страсти.
Она отворачивалась от навязчивых поцелуев, со смехом, будто от щекотки, приседала, выскальзывала из объятий, отошла в итоге в сторонку, поправила сбившиеся волосы.
- Вы смущаете меня, Гаврила Емельянович.
- Вы так же смущаете меня… Ежедневно, ежечасно… Поэтому я трепетно жду вашего решения.
- В ближайшее время подумаю и скажу.
- Отчаянно буду ждать… - Гаврила Емельянович что-то вспомнил. - Минуточку! - Он выдвинул один из ящичков стола, достал оттуда изящную замшевую коробочку, протянул Таббе. - Маленький, но искренний подарочек!
Актриса открыла коробочку, увидела в ней колечко, усыпанное россыпью камней, ахнула.
- Вы меня балуете, Гаврила Емельянович!
- Надеюсь, вы тоже когда-нибудь побалуете меня.
Директор попытался снова обнять артистку, она ловко выскользнула, сунула коробочку с колечком в карман, послала воздушный поцелуй и закрыла за собой массивную дверь.
Когда Табба вышла из театра, она вдруг увидела, как по улице неспешно и с булыжным грохотом тянется подводный обоз с ранеными. В подводах лежали перебинтованные солдаты, рядом шагали в белых одеждах и с красными крестами сестры милосердия, где-то поодаль духовой оркестр играл печальный вальс.
Оторвав взгляд от обоза, артистка шагнула вниз и вдруг заметила, что на ступеньках ее ждет по-прежнему бледный и решительный Изюмов. Он двинулся навстречу девушке, она инстинктивно отступила назад, глухо спросила:
- Что вам от меня нужно?
- Не бойтесь, - ответил тот, остановившись в двух шагах. - Дурного я вам не сделаю. Всего лишь несколько слов. - Оглянулся на уходящий обоз, усмехнулся. - Я понял. Я отправлюсь на фронт. На Дальний Восток… Буду сражаться с японцами. Это единственно верное решение. Даже если погибну…
- Могу лишь пожелать вам храбрости и осторожности, - произнесла Табба.
Он вновь усмехнулся, ударил ладонями по бокам.
- Храбро - да, осторожно - нет. Моя жизнь потеряла всякий смысл. Выживу - вновь буду любить вас. Погибну - страсть моя будет еще сильнее. Но уже на том свете. - Он пронзительно, просяще посмотрел на девушку. - Ну, скажите же что-нибудь на прощание?
- Берегите себя, - повторила Табба.
- Вы это искренне говорите?
- Конечно. Не могу же я желать вам смерти?
- Благодарю. - Изюмов по-военному склонил голову и по-военному же прищелкнул каблуками. - Я буду беречь себя. Чтобы выжить и вновь увидеть вас.
Он развернулся и быстро пошел прочь.
Табба проводила его взглядом, махнула извозчику стоявшей неподалеку пролетки, стала спускаться по ступенькам и тут увидела, что через площадь, с другой стороны, к ней спешит Петр Кудеяров.
Он был чем-то взволнован, излишне суетлив, разгорячен от быстрого шага и гнета какой-то тайны.
- Табба, милая, боялся опоздать… - Поцеловал руку, помог спуститься на мостовую, кивнул в сторону уходящего за угол обоза. - Видите?.. Все смешалось в этом мире! Война, убитые и раненые, а рядом праздный люд, развлечения, похоть и разврат!
- У вас дурное настроение, граф? - удивилась с улыбкой девушка.
- Отвратительное!.. Я не понимаю, что происходит в стране, во что превращаются русские люди! Я на грани сумасшествия! - Петр вытер ладонью мокрый лоб, неожиданно предложил: - Согласитесь составить компанию отобедать?
- У меня вечером спектакль, граф, - покачала головой Табба.
- Буквально пару часов. Будет замечательная… исключительная компания. Вам будет интересно. Я предупредил, что прибуду с вами.
Артистка взяла за руку Петра, мягко улыбнулась.
- Нет… Лучше после спектакля.
- Но это не просто светский обед!.. Вам как яркой личности нашего общества положено знать, чем живет Россия!.. Вы не можете, не имеете права находиться в стороне.
- Там будут… революционеры? - с открытой наивностью спросила Табба.
Граф быстро огляделся, зашептал в самое лицо испуганно и страстно:
- Да, да, да!.. Там будут люди, за которыми будущее! Вы увидите их, услышите, и вам многое станет понятно!
- Ваш брат не разделяет ваших устремлений?
- Ни в коем разе!.. Более того, осуждает меня и всех господ, зовущих к мятежу!.. Ему это тошнотворно!
- А вам зачем это, Петр? - с укоризной произнесла Табба, не отпуская его руку. - Вы ведь относитесь к высшему свету! Вам должны быть чужды все эти призывы к бунтам и терроризму!
- Они мне чужды. Более того - отвратительны! Но дальше страна так жить не может! Что-то надо делать, миленькая! Лица и речи данных господ убедят вас во многом!.. Там не только простолюдины!.. Там достаточно светлых личностей! Идемте же!.. - Он силой потащил артистку в сторону поджидавшей пролетки, помог забраться внутрь, и экипаж понесся в сторону Лиговки.
Перед домом, в стороне от Лиговки, в котором помещался ресторан "Горацио" и где проходила сходка, стояло несколько повозок, возле которых с вороватым видом расхаживали мрачные мужики, одетые в черные суконные лапсердаки.
Навстречу вышедшим из пролетки Кудеярову и Таббе направился лысый мужик, Петр что-то полушепотом бросил ему, тот кивнул и жестом указал в сторону входа в ресторан.
Когда Табба и граф спустились в прокуренное помещение подвального кабака, в уши ударил чей-то пронзительно-скандальный голос.
- …Мы должны отчетливо понимать - Отечество в опасности! И опасность эта исходит не от внешнего врага, а прежде всего от властей предержащих!.. Страна раскалывается на две части - на сытых и беспечных, с одной стороны! И озлобленных и голодных - с другой! Вы только подумайте - талантливый народ, богатейшая страна, а каков результат?! Результат один - в воздухе пахнет, господа, революцией. Любая революция - это кровь, беспорядки, возможная катастрофа для государства!.. Но ведь катастрофы можно избежать, если мы сейчас решимся на самый радикальный шаг…
Кудеяров, не выпуская из руки теплую ладонь девушки, протолкался в полумраке поближе к говорившему, и Табба с некоторым удивлением обнаружила, что оратор был неказист и мал ростом, хотя голосом обладал резким и проникающим.
Петр усадил артистку на свободное место, сам куда-то исчез, и она не спеша, никак не вникая в суть речей, стала рассматривать присутствующих.
Лица действительно здесь были самые разные - от простых до породистых, да и по возрасту народ был разнообразный. Глаза ее постепенно привыкали к полутьме, и вдруг она увидела среди прочих того самого господина, который приходил давеча к ней в театр.
Да, это был пан Тобольский. За его спиной, почти вплотную, темным силуэтом выделялся поэт Рокотов.
Он тоже обнаружил ее, смотрел с интересом и удивлением. Табба оглянулась в поисках Кудеярова, поднялась и стала довольно решительно проталкиваться к выходу.
Неожиданно ее кто-то остановил, и она от приблизившегося к ней темного лица даже вздрогнула.
Поэт Рокотов смотрел на нее тяжело и едва ли не агрессивно.
- Что вы здесь делаете? - спросил он.
- Хочу уйти, - прошептала она.
- Правильно делаете.
Он крепко перехватил ее руку сухой ладонью, повел к выходу.
По пути спросил:
- Кто вас сюда привел?
- Граф Кудеяров.
- Идиот…
- Вы дружны с господами, здесь собравшимися?
- Ни в коем разе. Шапочно…
- Там находился некий господин… он однажды предлагал мне покровительство.
- Могу даже предположить, кто это… Некий пан Тобольский, очень состоятельный господин, хотя и со странностями.
- Вы с ним тоже знакомы?
- Более чем. Очень богат, все ищет смысл собственного существования, и, по-моему, плохо кончит.
Они выбрались на улицу, поэт крепко взял ее за плечи, приблизил, негромко произнес:
- Я все дни думаю о вас.
Она неловко улыбнулась, промолчала.
- Я действительно много думаю о вас, - повторил Рокотов, не отпуская девушку.
- Я о вас тоже, - тихо ответила Табба.
- Мы сейчас отправимся в гостиницу, и вы не должны здесь больше появляться. Никогда.
- В гостиницу? - приостановилась растерянно девушка. - Зачем?
- Вы должны, вы обязаны поехать со мной. Вам надо знать, где я живу, чем дышу, куда выходят мои окна!.. Я не могу вас отпустить, тем более после лицезрения этого сборища варваров и проходимцев!
- У меня вечером спектакль.
- Успеем. Все успеем.
Рокотов махнул одному из извозчиков, тот мигом подкатил к ним, они забрались внутрь, и пролетка понеслась прочь.
Они успели сбежать вовремя. Почти в тот же момент, будто по сигналу, к "Горацию" с трех сторон ринулись повозки, наполненные жандармами, их немедленно поддержали конные казаки из переулка. Мужики в лапсердаках частью бросились врассыпную, частью нырнули предупреждать находящихся в ресторане, кто-то болезненно завопил, раздалось несколько выстрелов, и Табба, сидя в несущейся пролетке, видела, как жандармы уже тащили к повозкам некоторых задержанных, среди которых был и граф Кудеяров, глуша их прикладами и полосуя плетьми.
Колеса тарахтели по камням, Нева блестела свинцом, солнце висело над Петропавловкой туманно и тревожно. Когда карета выскочила на Николаевский мост, Табба огляделась, повернула голову к поэту.
- Зачем мы едем к вам?
Тот, по-прежнему не отпуская ее от себя, молчал.
- Марк, ответьте же! - повторила девушка.
- Я вам неприятен? - спросил глядя в никуда Рокотов.
- Напротив.
- Так в чем же дело?
Он повернул к ней голову, лицо его перечеркнула ироничная и дьявольски завораживающая улыбка.
- Вы видели плакаты, расклеенные по городу? - оскалился он. - Огненный дьявол сидит на метле, а далеко, в дымке, едва виден Спаситель… Знаете, к чему это?
- Нет.
- Мир рушится, наступает вселенская катастрофа. Поэтому надо любить, наслаждаться, писать стихи, читать их всякому быдлу, которое ни черта не понимает в поэзии, но все равно читать, рыдать, проклинать все на свете, поднимать тщетно руки к небу, прося у Господа пощады!.. Ненавижу власть, ненавижу страну, народ! Ненавижу и боюсь революцию, к которой призывают безумцы! Я боюсь, милая! Но спасение есть. Спасение только в одном - в любви!
Табба, зачарованно глядя на него, какое-то время молчала, затем прошептала:
- Я люблю вас.
Он взял ее за подбородок, приблизил девичье лицо к себе.
- Молчите… Любить надо молча!.. Молча… - Резко отодвинулся и стал смотреть на темную речную воду за мостом.
Табба вдруг вжалась в самый угол пролетки, боялась вздохнуть, пошевелиться, глохла от грохота колес по булыжникам.
Гостиница находилась совсем недалеко от Невского, ухоженная, помпезная, с надменными швейцарами при входе.
Поэт отпустил повозку, подхватил актрису под руку, быстро миновал высокую вертящуюся дверь.
Швейцары склонились перед импозантной парой, Рокотов направился к портье, сунул ему гостиничную визитку, получил ключ и повел девушку в глубь богатого вестибюля.
На какой-то миг поэт замешкался в поисках лестничного марша, затем быстро зашагал в сторону лифтовой площадки.
Сопровождающий лифтер поклоном поприветствовал гостей, поинтересовался:
- Какой этаж, господа?
Поэт мельком взглянул на ключ в ладони, бросил:
- Пятый.
Лифт на пятом этаже остановился, поэт бросил взгляд по сторонам, определяя, в какую сторону идти, взял девушку под руку и уверенно повел ее по длинному, выложенному ковровой дорожкой коридору.
Дверь открыл легко и привычно.
- Прошу.
Табба вошла в номер и с приятным удивлением спросила:
- Вы здесь живете?
Номер был не менее чем пятикомнатный, с хорошей мебелью, с тяжелыми шторами, с камином.
- Да, я здесь живу, - ответил Рокотов, снял пальто, бросил его в одно из кресел, повернулся к девушке. - Поэт иногда должен позволять себе некоторые роскошества. - Он крепко и решительно обнял Таббу и стал целовать ее.
Она полностью подчинилась ему, отвечала на поцелуи трепетно и страстно, трогала пальцами его лицо, задыхалась от тяжелых, хорошо пахнущих волос, ноги ее подкашивались.
- Я жажду любви!.. - бормотал он. - Скажите же что-нибудь, умоляю!.. Мне одиноко, мне страшно. Вы единственная, способная согреть, дать глоток счастья. Ну, любите же!
- Любимый… Любимый мой, - тихо стонала девушка. - Я схожу с ума… Не делайте этого сегодня… Умоляю… Не сегодня. Я и без того вас люблю.
Рокотов неожиданно остановился, удивленно и едва ли не испуганно посмотрел на актрису, отбросил волосы с лица, сел на кровать.
- Простите меня…
Посидел еще несколько секунд, затем поднялся и исчез в одной из комнат.
Табба, чувствуя дрожь в ногах, опустилась на стул, увидела свое отражение в одном из зеркал, поправила волосы.
Рокотов вскоре вышел в гостиную, рассеянный и чем-то озадаченный, взял с кресла пальто, вскользь бросил девушке:
- Буквально несколько минут, - и закрыл за собой дверь.
Актриса неуверенными шагами приблизилась к огромному, во всю стену, зеркалу, стала рассматривать свое лицо, красное, в пятнах. Чему-то усмехнулась, вернулась и села на стул.
Рокотов не возвращался.
Табба заглянула во все комнаты, осталась довольна увиденным, подошла к окну и стала бесцельно смотреть на подъезжающие и отбывающие экипажи.
Неожиданно в дверях послышался какой-то звук, Табба быстро направилась к своему стулу, и в это время в номер в сопровождении администратора вошел пан Тобольский.
Увидев в номере приподнявшуюся со стула актрису, он от неожиданности замер.
- А вас, сударь, оказывается, здесь ждет приятная дама, - усмехнулся администратор.
- Ступай, - бросил ему пан, положил шляпу на тумбочку, шагнул к нежданной гостье. - Какими судьбами?
Она, справившись с растерянностью, вполне достойно ответила:
- Меня пригласили.
- Кто?
- Почему я должна перед вами отчитываться?
- Но это мой номер, мадемуазель.
От такого сообщения Табба на миг растерялась.
- Ваш?..
- Да, из моего кармана вытащили гостиничную визитку. А вообще-то номер мой.
- Мне известно, что это ваш номер, - вдруг нашлась артистка. - Вы не ждали визита?
- Если честно, нет. Но мне более чем приятно видеть вас здесь. - Тобольский кивнул на стул. - Присаживайтесь… Велите что-нибудь принести?
- Нет, спасибо. Мне скоро в театр.
Табба опустилась на стул, мужчина сел напротив.
- Как вы попали в номер?
- Мне помог мой знакомый.
- Кто же?
- Вам важно знать, кто мне открыл номер или по какой причине я здесь? - Девушка отчаянно искала выход из ситуации.
Поляк снисходительно улыбнулся.
- Пожалуй, второе.
Табба вновь замялась.
- Вы помните свой визит в театр?
- Конечно.
- Вы интересовались некоей мадам Блювштейн.
- Да, я ищу ее.
- Ваш визит был в высшей степени бестактен.
- В чем же?
- Вы могли серьезно подорвать мою репутацию в театре.
- Если это так, прошу меня простить. - Тобольский приложил руку к груди.
Актриса посмотрела на пана в упор.
- Вам известно, что мадам Блювштейн воровка?
- Да, мы вместе были на Сахалине.
- Вы тоже вор? - подняла брови Табба.
- Нет. Там была другая история, - ушел от ответа мужчина. - Значит, вы приехали в отель предупредить, чтобы я больше не переступал порог театра?
- Именно так.
- Всего лишь?
- Вам этого недостаточно?
- Пожалуй, достаточно, - усмехнулся Тобольский. - Жаль только, что я вынудил вас коротать здесь время в одиночестве. - Он развел руками. - Но в этом моей вины нет.
- В этом нет и моей вины, - ответила девушка и поднялась. - Благодарю, что постарались понять меня.
- Да, я вас понял, - склонил голову пан. - Может, спустимся в ресторан?
- Нет, я и без того опаздываю.
- Дай бог, мы еще встретимся.
- Не думаю.
- Мир тесен, госпожа Бессмертная.
- Да, именно Бессмертная, а не Блювштейн! - подтвердила Табба и с гордо запрокинутой головой покинула номер.
Был поздний час, и церковь была пуста. Батюшка ждал Таббу.
Она пересекла большой, сверкающий позолотой и редкими огоньками свечей зал, подошла к священнику. Он молча протянул ей руку, она приложилась к ладони, смиренно опустила голову.
Молчала Табба, молчал батюшка.
- Говори, - произнес наконец он.
- Не знаю, с чего начать.
- Начинай с больного.
Она подняла большие красивые глаза.
- Во мне поселился черный дух.
- Мужчина?
- Мужчина. Он едва не ввел меня в грех.
- Он пытался овладеть тобой?
- Пытался. Но не это главное. Он едва не толкнул меня на тот путь, от которого я бегу. Путь распутства.
- Это его грех.
- Это мой грех. Я сама пошла за ним.
- Ты его любишь?
- Да.
- Значит, вступай с ним в священный союз.
- Он не сможет. Он болен душой. И меня это манит.
- Юродивый?
- Почти.
- Через юродивых Господь иногда произносит истину.
- Мне не нужна истина. Мне нужен он. Но я боюсь его. Боюсь и не понимаю. Не понимаю речей, не понимаю поступков. Боюсь взгляда, теряю рассудок от прикосновения… Что мне делать, батюшка?
Священник подумал, вздохнул, осенил голову девушки крестом.
- Это не твой господин, милая. Оставь его. Он может испепелить тебя, и ты потеряешь все.
- Умом понимаю, сердцем - нет. Я не в силах забыть о нем.
- Молись, проси у Спасителя защиты, и Он поможет тебе.
Телефон, стоявший в углу на мраморной тумбе, зазвонил резко и как-то неожиданно. Сонька и Михелина, обедавшие в просторной столовой, переглянулись, и мать махнула Слону, выглянувшей из кухни.
- Возьми.
Та, переваливаясь могучими бедрами, подплыла к аппарату, зычным голосом произнесла:
- Вас слушают… - Удивленно вытаращила глаза, посмотрела на хозяев, переспросила: - Кого желаете?.. Какую еще Анну?.. Извините, здесь нету таких.