Вышеописанная беседа меня не порадовала. Мало того, что мой будущий родственник хотел отложить свадьбу, этот старый брюзга даже не собирался помочь мне с рабами! Я заночевал в доме Смиркена, нуждаясь в отдыхе перед долгой дорогой: многие стадии разделяли Элевсин и Афины. Но это был безрадостный ночлег. Не стоило и мечтать о том, чтобы повидать Филомелу, мою девочку с серо-зелеными глазами. (Вопреки всем правилам приличия, однажды мы встретились и даже поговорили, хотя вообще-то мужчине не полагается видеть будущую жену до свадьбы. Я увидел ее глаза и волосы, блестящие, словно спелый желудь). Сегодня Филомела пряталась в доме. Гета, мрачнее тучи, подала нам ужин, и я отправился в постель, дабы избежать очередных шуточек Смиркена.
Возвращаясь в Афины, я решил, что сейчас как никогда важно наведаться в Гиметт и уладить наши с Филомелой финансовые дела. Как знать, может, увидев, что я преуспеваю, Смиркен позволит нам пожениться, пусть даже и во время судебного процесса?
Я отправился в Гиметт, как только смог. На этот раз я не пошел пешком, а запряг в повозку осла и большую часть пути проехал; лишь крутой спуск на подходе к Гиметту пришлось преодолеть на ногах. Не без горечи я вспоминал, как еще прошлым летом я, молодой и полный сил, уверенно шагал по раскаленной летним солнцем дороге. А сейчас, хотя день стоял прохладный, я трясся в повозке, будто старик или больной, каким был еще недавно.
Войдя в загородный дом, прилепившийся к горному склону, я столкнулся с Дропидом, вторым мужем Филоклеи, матери Филоники: этот человек, с тех пор как я его помнил, непрерывно болел. Филоклея, необыкновенно бодрая для своих лет, управляла домом и поместьем в отсутствие сына Филокла. Филокл отправился на далекие, недавно освобожденные острова, предполагая обосноваться на Родосе, но я нашел его на Косе, развлекающимся с прелестной подругой по имени Нанна. В недавнем прошлом - возлюбленная полководца, она владела собственным домом и получала доход от промысла губок в Калимносе, так что Филокл не спешил возвращаться. Преданная Филоклея, без устали трудясь на благо осиротевшей семьи, свила новому зятю уютное гнездышко. Этот Дропид был потрясающий человек - казалось, его душа и тело пребывают в вечной спячке. Как и в прошлый раз, в самый разгар лета, он сидел в огромном кресле среди своей ненаглядной рухляди (которую перевез в новый дом). С приходом осени Дропид завернулся еще в два одеяла, а сверху набросил две овечьи шкуры вместо обычной одной.
- Я жив, спасибо, - угрюмо ответил он, когда я вежливо осведомился о его самочувствии. - Но этот холод просто не дает житья. Ветрено здесь, очень ветрено. Ясное дело, горы, - и он тяжко вздохнул.
- На солнце все еще тепло, - заметил я. - После праздника семян какое-то время обычно держится хорошая погода.
- Да, хорошие ветры и ливни, - довольно проговорил Дропид.
- Мне нужно поговорить с тобой о делах, - сказал я, махнув рукой на учтивость.
Дропид ответил именно так, как я и рассчитывал:
- А, тогда тебе нужна моя жена, Филоклея. Приведи ее, Мика.
Низенькая рабыня отправилась в поле и вскоре уже семенила обратно в сопровождении госпожи. Как того требовали приличия, Мика занавесила входную дверь покрывалом, и Филоклея говорила через него, якобы обращаясь к супругу.
- Я помню, - начал я, - что во время нашей последней беседы мы обсудили предложение Филокла. Вы позволяете мне продавать мед и получать часть прибыли.
- Хорошо, что ты с повозкой, - ответила Филоклея. - Я как раз хотела послать за тобой и сказать, что мы можем дать тебе меда.
- Я уверен, что смогу продать его, - сказал я. - Скоро зима, и спрос будет неплохой. Конечно, вести морскую торговлю мы не сможем, но в Аттике продадим немало, и по хорошей цене. Возможно, я выручил бы еще больше - это же настоящий мед из Гиметта, - если бы смог привезти его в Коринф, Мегару или еще куда-нибудь. Но для этого понадобится больше рабов: доставка товара на рынок - дело непростое.
- Это да, - вставил Дропид, пользуясь своим правом участвовать в разговоре.
- Мы хотели сказать еще кое-что, - продолжала Филоклея. - А, вот и моя дочь Филоника.
В глубине дома послышались легкие шаги, и вот уже две закутанные в накидки женские фигуры прятались за покрывалом, разглядывая меня двумя парами глаз. Я смутился. Ничего не поделаешь - и этим людям надо рассказать о злополучном суде, в котором мне придется участвовать.
- Прежде чем мы продолжим говорить о делах, - решительно проговорил я, - мне нужно кое в чем признаться. Нет, не в этом смысле. Я имею в виду: рассказать. Сообщить. Вы живете так далеко от Афин и так уединенно, что, похоже, еще не слышали новости.
- Новости? Что-то с Филомелой? - испуганно спросила Филоника.
- Нет-нет, ничего подобного. Но когда я был в публичном доме, который содержит женщина по имени Манто, там нашли тело человека, явно погибшего насильственной смертью. Я обнаружил его одним из первых и теперь должен выступить свидетелем на суде.
- И все? - фыркнула Филоника.
- Юный распутник, а? - крякнул Дропид. - Я мог бы порассказать тебе об афинских борделях моей молодости…
- Теперь тебе туда уже не попасть, - оборвала его Филоклея. - Едва ли ты осилишь ступеньки. Стефан, неужели ты полагаешь, что тебе повредит эта история?
- В общем и целом, это маловероятно, - честно ответил я. - Его убили, но я тут совершенно не при чем. Я - всего лишь свидетель, нашедший тело. В таком месте, конечно, что придется выслушивать шуточки в свой адрес. Но не более. С покойным, которого, скорее всего, отравили, меня не связывали ни узы дружбы, ни родство. Его сын обвиняет вторую жену покойного отца, свою мачеху, все Афины только об этом и говорят. Но я не знаю, кто убийца. Человек, несомненно, был мертв задолго до того, как я увидел его - вернее, его труп.
- Ну, если это не кто-то из наших знакомых… - проговорила Филоклея.
- Но, - добавил я, - у меня есть еще один повод для огорчений. Смиркен сказал, что не позволит мне жениться на Филомеле во время суда - то есть, пока все не закончится. Это означает, что свадьбу придется надолго отложить. Уж точно до гамелиона.
- Ох уж мне этот Смиркен! - фыркнула Филоника, даже не пытаясь скрыть презрения к бывшему мужу, с которым не жила вот уже много лет. - Он обожает ворчать и вставлять палки в колеса. Просто не может расстаться с дочерью, вот что я скажу!
- Все равно, - проговорила более осмотрительная Филоклея, - это не самое лучшее, что могло произойти. Я бы тоже не хотела, чтобы имя моей внучки Филомелы упоминалось в связи с каким-то убийством.
- Никто бы не хотел, - мрачно ответил я. - Все это очень неприятно, и я ужасно сожалею, что оказался в публичном доме в ту ночь.
- Теперь уж ничего не поделаешь, - покорно вздохнула Филоклея. - Хорошо, что ты рассказал нам. Новости часто обходят Гиметт стороной, это правда, и реши ты промолчать - возможно, мы еще долго ничего не знали бы. Мне тоже не по душе отсрочка, особенно теперь, когда вы с Филомелой на людях принесли друг другу клятвы. После энгие любое промедление и уж тем паче разрыв - дело серьезное. Пойдут разговоры, которые могут навредить Филомеле. Смиркен еще поймет это, но, скорее всего, будет стоять на своем.
- Сейчас ему лучше ничего больше не говорить, - с неожиданной мудростью посоветовал Дропид.
- Вы что-то еще хотели сказать о делах, - напомнил я.
- О, у нас добрые вести, - порывисто воскликнула Филоника. - Теперь мы можем распоряжаться землей, которая была моим приданым; до сих пор мы сдавали ее в аренду и никак не могли договориться, что с ней делать. Но теперь, наконец, все улажено. Смиркен отказывается от своих прав на эту землю и позволяет нам ее обрабатывать, если весь доход пойдет тебе и моей дочери. Всего несколько полей недалеко отсюда. Смиркену они все равно ни к чему. Мы подумали, что можем и дальше сдавать эту землю, а прибыль отдавать вам с Филомелой.
- Там даже дом есть, - сказал Дропид.
- Скорее, лачуга, - возразила Филоклея. - Просто старый хлам - и ничего больше. Но земля плодородная. На такой хорошо растут корнеплоды, салат-латук и бобы. Может, даже пшеница.
- Это очень кстати, - обрадовался я. - Как только начнут поступать деньги, я смогу, наконец, купить раба, который мне так нужен. Раб, наверное, лучше, чем рабыня. Я наивно полагал, что вместе с Филомелой в мой дом переедет ее старая кормилица, и был очень доволен, что в семье появится лишний работник. Но я ошибся. Раба надо приобрести еще до свадьбы.
- Деметра и Персефона, как это похоже на моего мужа! - воскликнула Филоника, вновь забывая об осторожности. - Разумеется, Гета должна остаться с Филомелой, но Смиркен ни за что ее не отпустит. Он ненавидит менять свои привычки!
- Думаю, мы сумеем помочь, - сказала Филоклея. - Мы заплатим тебе вперед за мед и аренду. Конечно, если свадьба не состоится, ты вернешь нам эти деньги. Но я уверена, что все будет хорошо, несмотря на суд и капризы Смиркена.
- Эй, жена, стоит ли вот так отдавать из семьи деньги? - запротестовал Дропид. Но женщины и слушать его не стали.
- Мы отдаем их в надежные руки, - резко ответила Филоклея, - и должны считать это хорошим вложением средств. Лишний работник поможет Стефану наладить продажу меда. Переночуй у нас, Стефан, я вижу, ты утомлен дорогой. А завтра утром моя дочь поможет тебе уложить соты.
Я с радостью согласился несмотря на то что ночь предстояло провести среди трухлявой мебели немощного Дропида. Впрочем, его скромных сил как раз хватило, чтобы перебраться в спальню жены, так что изъеденные червями столы и колченогие кресла остались в моем полном распоряжении. Женщины сдержали слово. Наутро они, скрытые от нескромных взоров плотными покрывалами, проводили меня к пристройкам, где глубоко под землей, в погребе, хранился мед. Ряды золотых сот радовали глаз. Я погрузил соты на деревянные подносы, любезно предоставленные обитательницами Гиметта: все прекрасно уместилось в моей маленькой повозке.
- Вот деньги, - сказала Филоклея. Явно не доверяя Дропиду, она пошла на серьезное нарушение правил приличия и собственноручно передала мне деньги. Она пересчитала их, по одной кидая монетки в глиняный кувшин. - Двести пятьдесят драхм. Держи! - она с гордостью протянула мне кувшин. - Тут больше чем достаточно, чтобы купить раба.
- О да, - ответил я. - Не знаю, как вас благодарить. Сейчас выпишу счет.
И я нацарапал сумму своего долга на глиняном черепке.
Некоторое время спустя мы с ослом уже брели по дороге в Афины, он - нагруженный медом, а я - серебром. Визит в Гиметт принес мне огромное облегчение: здесь безропотно приняли дурную весть и не корили меня за случившееся. Я воспрял духом. Теперь у меня были деньги и кое-что на продажу. Торговля пошла на удивление хорошо, причем в тот же день на Агоре, - и я благодарил Фортуну за эту нежданную милость. Часть моего сладкого сокровища не мешало бы отвезти в Пирей и принести в жертву богам, но путь туда не близкий. А потому я отправился домой с остатками меда и пополнившимся запасом серебряных монет. Тогда мне казалось, что нет трудностей, которые я не смог бы преодолеть.
VI
Великодушные женщины
Последние события окрылили меня до такой степени, что вчерашние заботы и смятение показались безосновательными, а внезапно обретенное богатство пробудило уснувшие было желания. В конце концов, будущий тесть обошелся со мною жестоко, откладывая - или грозя отложить - свадьбу. Старику не понять, он уже позабыл. Желания юности нуждаются в удовлетворении. Зов Эрота требователен и вездесущ. И почему меня должно заботить мнение всяких дропидов и смиркенов, немощных и некрасивых? Вооружившись такими аргументами, я решил посетить воистину хороший дом наслаждений. Кувшин с серебром я благоразумно завернул в старые тряпки и запрятал подальше. В последнее время кражи в Афинах так участились, что я не мог не тревожиться и хотел спрятать серебро даже от домашних. Но часть монет перекочевала в мой кошелек - маленький кожаный мешочек. Предвкушая изысканные удовольствия грядущей ночи, я вымылся и надел чистый хитон.
Мой выбор пал на заведение Трифены - роскошный публичный дом, который нередко посещали самые высокопоставленные мужи. Трифена знала толк в музыке: ценители говорили, что на ее симпосионах играют лучшие музыканты Афин. Даже в обычные ночи здесь звучала кифара, а флейтисты и флейтистки никогда не брали неверных нот. Комнаты были прекрасно обставлены, а порны в чистых, почти прозрачных нарядах из мягкого льна или (у самых дорогих) коанского шелка всех цветов радуги - необыкновенно хороши.
Пораженный, я во все глаза смотрел на стайку прелестниц. Увы, среди них не оказалось ни одной египтянки - царицы моих грез еще с прошлой весны, когда в дельфийском порту перед моим взором мелькнула прекрасная дочь страны фараонов. В остальном жаловаться было не на что: ко мне отнеслись со все возможным вниманием. Сколь непохож был этот дом наслаждений на однокомнатные лачуги, предназначенные для торопливого спаривания, дух которого витал даже в солидных заведениях, вроде дома Манто. Здесь же все говорило о том, что ты желанный гость: изысканные росписи на стенах гостиной, мягкие кресла, обходительные красавицы, приветствующие тебя, словно старого, долгожданного друга. Со вкусом одетые, вернее, очаровательно раздетые, они посылали слуг за вином и ненавязчиво интересовались твоим благосостоянием. Все это было удивительно приятно.
Я истратил гораздо больше денег, чем следовало, компенсируя отсутствие золота серебром (о жалких медяках не могло быть и речи). Своей сегодняшней подруге я купил венок, сопроводив это красноречивой тирадой. Девушка, назвавшаяся Клеобулой, не выразила бурного восторга, хотя я выложил круглую сумму. Она с жаром принялась меня развлекать: уселась ко мне на колени и стала заплетать мои волосы в косички.
- Как тебя зовут? - спросила она, но я решил избежать прямого ответа, ибо неблагоразумно называть в борделе свое настоящее имя. Кроме того, едва ли я стану частым гостем в доме Трифены, так зачем оно этой девушке? Когда Клеобула потянула с меня хитон, желая раздеть, я вынужден был сказать о своей ране.
- Две Богини! - вскричала она. - Ты ранен? Значит, ты воин? Герой? Ты воевал?
- Можно и так сказать, - глупо согласился я. - Только никакой я не герой.
- Но ты же воевал? Ты македонский воин?
- Да, - ответил я. - Так меня и называй. Македонский Воин.
Дав мне еще вина, девушка снова стала играть с моими волосами, а потом водрузила мне на голову веточки зелени, заявив, что это венок победителя. Вино оказалось превосходным.
- Хиосское, - проворковала моя подруга.
В комнате было тепло, несмотря на осенний холод снаружи. В воздухе витали изысканные ароматы, особенно сильно пахло цветущим жасмином, будто вновь наступило лето.
- Вот, гляди, Македонский Воин! - желая, чтобы я полюбовался на плоды ее трудов, она сунула мне бронзовое зеркальце. Оттуда на меня смотрело разгоряченное чело, увенчанное зелеными ветками, - знаком моей военной доблести. Зеркальце было старинное и чудесной работы, украшенное фигурками козлов и двумя эротами по бокам ручки. Мы немного потанцевали, а талантливые музыкантши, одежды которых находились в прелестном беспорядке, играли на кифаре и лире. Я залпом осушил кубок почти неразбавленного вина, и мы, пошатываясь, пошли в спальню.
Здесь прелестная Клеобула проделала такое, что я не берусь описать, а местами даже не помню. Но потраченных денег она, несомненно, стоила. Девушка трепетно отнеслась к моей ране, и вскоре я почувствовал себя значительно лучше. Кровать тоже была превосходная, с новыми свежими покрывалами. Стирка, должно быть, обходится Трифене в целое состояние, подумал я вслух. Клеобула хихикнула и сказала, что, если я хочу, можно пригласить прачку. И она изобразила прачку, встав на колени, задрав юбки и принявшись тереть воображаемое белье. Я вошел в нее сзади, решив, что мы оба уже устали от поз лицом к липу.
- Я дам тебе меда, - пообещал я. - Много-много меда. Я им торгую.
- О, я тоже, - рассмеялась она, - я тоже торгую медом.
Этот ответ показался мне столь удачным, что я пожелал его записать. Многие гетеры и порны - известные шутницы, и некоторые собирают их остроумные высказывания.
Ночь, вероятно, была на исходе, когда мы, наконец, оставили разгромленное ложе, кое-как оделись (а я к тому же нацепил свой изрядно поникший венок) и, желая сменить обстановку, присоединились к обществу. Играли новые музыканты. В комнате с красивыми узорами на стенах кто-то успел прибраться. На подставках стояли изящные старинные вазы с такими росписями, что ни один степенный и благоразумный гражданин не украсил бы ими свой андрон. Сюжетом этих росписей были сцены человеческой жизни, однако служение Эросу явно интересовало художников гораздо больше, нежели Троянская война. Перед глазами разворачивались картины веселых пиров: вот перебравшего юношу рвет в большую чашу, вот гетера задирает хитон, а ее прислужницы жестами предлагают лысому мужчине нагнуться. Вот симпосион, где хмельные сатиры едят и прямо за столом овладевают своими пышнотелыми и большегрудыми сотрапезницами в дорогих украшениях. А вот женщина замахивается сандалией, угрожая немедленной расправой обнаженным ягодицам юного любовника.
Повсюду царило непринужденное веселье, и при мысли, что оно не обошло тебя стороной, на сердце теплело. Гудели оживленные голоса, струны кифары нежно пели в полумраке. На подставках и столах были красиво расставлены светильники, наполненные лучшим маслом (которое не давало копоти). Как мало все это походило на деревенскую жизнь в Элевсине или Гиметте, где приходилось ложиться спать с заходом солнца и лишь уханье филинов нарушало ночную тишину. А здесь ночь мало чем отличалась от полудня.
- Вы ночные пташки! - вскричал я. - Афинские совушки!
Девушки заухали и зачирикали.
- Ага, - сказала мне Клеобула, - ты позабыл шутку о Софокле и его любовнице Архиппе. Софокл был уже глубоким стариком, годы посеребрили его волосы и затуманили взор, но он все равно хотел, чтобы Архиппа была рядом и заботилась о нем. Когда же друг Архиппы спросил одного из ее бывших любовников, чем она нынче занята, тот ответил: "Она, словно сова, сидит на могильном камне".
- Но я-то еще не старик! - запротестовал я. И я действительно был как никогда счастлив, что жив (хотя и ранен) и молод.
- Выпьем, - предложила Клеобула. - Осушим кубки за Юность и Здоровье.