Я с готовностью выпил, а потом сложил стихотворение, которое, к счастью, уже не помню. Вокруг нас успела собраться толпа мужчин, желающих поговорить с девушками, и я не удивился, обнаружив среди них богача и красавца Филина. Если уж человек его положения решал посетить публичный дом, разумеется, он выбирал самый лучший. Потом в комнату неожиданно ввалилась целая толпа, и я догадался, что это, верно, остатки сегодняшних симпосионов. Роскошные трапезы часто заканчиваются буйным весельем, на которое сетуют приличные дома: хмельные гуляки, шлюхи и слуги выходят на улицы и, в поисках новых развлечений, устраивают комос - шествие с музыкой и песнями. Сегодня участники двух великолепнейших пиров шумными комосами прошли по городским улицам и одновременно решили, что визит в дом Трифены достойно увенчает полную удовольствий ночь. Они слились в большую толпу, к которой примкнули рабы-музыканты: двое мальчиков со свирелями и множество девушек с кроталами и цимбалами. Удары палочек о бронзовые тарелки кротал задавали ритм, а надетые на искусные пальцы металлические пластинки цимбал, сталкиваясь, издавали чарующие звуки. Пришедшие были людьми небедными, и вскоре немало звонких монет перекочевало из их карманов в руки Трифены. Поминутно посылали за хиосским вином. Комната была забита до отказа, музыка, до сих пор едва слышная, загремела, словно подзадоренная пьянящими ритмами кротал и цимбал. Внезапно какой-то юноша застучал ножом по глиняному кувшину, требуя тишины.
- Господа - и дамы - из Афин и не только! А сейчас представьте, что звучат трубы!
Он заревел, изображая вышеназванный музыкальный инструмент, а флейтисты и флейтистки любезно присоединились к оратору, изо всех сил стараясь извлечь из своих флейт некое подобие трубных звуков.
- Та-ра-ра-ра! - орал юноша. - Но не думайте, что эти трубы звучат в честь Александра! Они приветствуют кое-кого покраше! Дивитесь великолепной Фрине!
Он распахнул дверь, и в комнате появилась высокая фигура, закутанная в покрывало, которое, однако, не могло скрыть чудесных очертаний тела под ним. Покрывало полетело на пол - и нашим взорам открылась прекраснейшая женщина на свете.
Это была Фрина. Да-да, сама Фрина. Найду ли я слова, чтобы описать ее - эту первую красавицу Афин, известнейшую гетеру нашего времени, воспетую кистью художника, резцом скульптора и лирой поэта? У нее был идеально правильный овал лица и греческий нос, о котором столько говорят художники и который так редко встречается в жизни. Такой нос зачастую кажется чересчур крупным и портит женщину, но в лице Фрины все было гармонично - от огромных темных глаз с длинными ресницами до тонко очерченного рта. Волны золотых волос спадали с благородного лба. Изогнутые дугой брови придавали ее лицу вопросительное или чуть дерзкое выражение. Прелестную головку гордо несла лебединая шея. Одеяние Фрины, хоть и скромное, плотно облегало ее тело, красноречиво свидетельствуя о том, что все, скрытое от глаз, также достойно наивысшей похвалы.
Даже бывалые гуляки, мужчины и женщины, разгоряченные обильными возлияниями и любовными забавами, притихли. Все мы были не в силах отвести глаз от этой женщины - чуда, перед которым блекли слова восхищения.
- Вот это да, - протянула моя подруга. - Я и не знала, что она придет. О чем еще можно мечтать? Фрина великолепна. Любоваться ею - все равно, что смотреть пьесу в театре. Она способна вскружить голову всем сидящим в этой комнате. Да, теперь мы славно повеселимся.
К моему изумлению, не только мужчины, но и женщины были счастливы, что Фрина удостоила своим появлением их временное пристанище. Впрочем, стоило ли удивляться? Появись среди нас Афродита, золотая, вечно веселая богиня, - и мужчины, и женщины одинаково возрадовались бы ей.
- Привет тебе, Фрина, девочка моя, - пробираясь к гетере, сказала Трифена. - Здесь твой второй дом.
- Второй, третий или четвертый - какая разница? - Фрина взмахнула тонкими перстами. - Афродита знает, что у меня много домов. Хей-хо! Да здравствуют волны океана! Может, пена морская - и есть мое истинное пристанище?
- Туда мы тебя и бросим, - шутливо пригрозил Филин, который подошел, чтобы обнять Фрину. - Возвращайся со мной в море, а, Фрина? - взмолился он.
- Ах, Филин, ты живешь в скучной Кефизии, с ее вечно дымящимися Ахарнами. Признаю, там полно угля, но зато совсем нет рыбы и коралловых пещер.
- Бедные Ахарны. Чем они тебе не угодили? Ведь это жилище Ареса, а ты знаешь, что к нему всегда была неравнодушна Афродита, - заметил Филин.
- Они чудесная пара, - воскликнула моя Клеобула. - Согласитесь: недаром говорят, что Филин - самый красивый мужчина в Афинах.
Филин продолжал нежно поглаживать щеку и волосы Фрины.
- Неужели ты не согласишься жить со мной, Фрина, если я отвезу тебя в морскую пещеру? Полную жемчуга и кораллов?
Она не отодвинулась, но игриво поддела его за подбородок.
- Мой милый Филин! Жемчуга и кораллы чудесны, но лучше смотрятся на суше. - Она нежно сжала его руку. - Мы уже покатались по морским волнам и вернулись домой.
- Я не теряю надежды, что ты все же вернешься ко мне домой. На моем корабле всегда найдется место для заклинательницы волн.
- О, у тебя есть корабль? - осведомился какой-то юноша. - Это торговое судно? Возьми меня в плаванье! Я хочу прокатиться с Фриной. Пожалуйста, Фрина, поехали со мной!
- Остерегайся моря, тебя ведь можно принять за кильку, - язвительно отозвалась красавица.
- Ох, как ты сурова сегодня, мой остроумный лягушонок! - рассмеялся Филин. - Пойду-ка я домой и укроюсь от твоей жестокости.
И, не обращая внимания на мольбы женщины, с которой он спустился в гостиную, Филин ушел.
- Фрина, иди сюда, - позвал один из мужчин. - Подари мне маленький поцелуй - всего один.
- Но, милый, с какой стати?
- Я хочу заставить Фебу ревновать, вот с какой. Ты же знаешь, как ревнивы женщины.
- Особенно шлюхи, особенно рабыни, - рассмеялся его приятель.
- Шлюхи и жены, - заметил мужчина постарше. - Вон как Гермия обошлась со своим супругом. Прикончила его. Должно быть, голову потеряла от ревности.
- Не желаю слушать эту гнусную клевету, - заявила Фрина. - В Афинах любят распускать сплетни, но я не верю ни слову из того, что говорят про вдову Ортобула.
- Ох, этой Гермии палец в рот не клади. А ты, между прочим, должна с ней враждовать, ибо Гермия-отравительница пользовалась репутацией добродетельной супруги. Она совсем не похожа на тебя, Фрина, о мой лягушонок с бриллиантовыми очами.
- Послушайте, вы, - выпрямляясь, сказала Фрина. - Не женщины изуродовали этот мир жадностью и ревностью, а мужчины. Женщины великодушнее и щедрее. Мы с моей подругой Ликеной - обе глубокие мыслительницы - решили, что нет на свете никого щедрее гетер. Я расскажу одну историю, если вы, малыши, хотите послушать.
- Фрина будет рассказывать? Ну и ну! - Они сгрудились вокруг нее, поддразнивая, но сгорая от нетерпения.
- Представьте, что я ваша старая кормилица, мои крошки. - Она потрепала по волосам юношу, преклонившего колени подле ее ног. - Слушайте внимательно. Моя история - заметьте, правдивая - называется "Сказка о великодушных женщинах". Однажды милетскую красавицу по имени Планго полюбил юноша из Колофона. У него уже была возлюбленная, служительница Диониса, которую звали Вакхида, родом из Самоса. Юноша жил с Вакхидой, но узрел несравненную красу Планго Милетской и был сражен ею. Когда он признался ей в своей страсти и стал вымаливать ее расположение, Планго растерялась. Она знала о прекрасной Вакхиде и решила вернуть юношу ей. Поэтому Планго пообещала юноше, что он получит то, о чем просит, только если принесет ей знаменитое ожерелье Вакхиды. Это чудесное золотое ожерелье, усыпанное драгоценными камнями, было редкой и дорогой вещью, и она знала, что Вакхида ни за что с ним не расстанется. Но печальный юноша пошел к возлюбленной и рассказал о своей беде. Он признался, что так безумно влюблен в Планго, что умрет, если не получит ее. Он умолял возлюбленную помочь ему. Сердце Вакхиды исполнилось жалости, и она отдала своему любимому (ах, неблагодарный юнец) самое ценное, что у нее было, - свое неповторимое ожерелье. Планго сдержала слово, но вернула ожерелье Вакхиде с запиской, полной слов восхищения. И тогда две девушки стали лучшими подругами, с радостью проводили время в обществе друг друга и поделили меж собой юношу из Колофона. Вот! Не прекрасна ли эта сказка? Так будут же прокляты клеветники, дурно говорящие о женщинах!
- Она чудесная, правда? - нежно сказала стоявшая возле меня девушка.
- Она восхитительна. Но ты-то за что ее любишь? - поинтересовался я.
- О, за то, что она добрая и веселая. Рядом с ней рабы забывают о том, что они рабы, а дурные начинают верить в свою добродетельность.
- А где маленькая фиванка Фисба? - осведомился какой-то юноша и схватил флейтистку, которая ела - или, скорее, хлебала - жидкую овсянку из миски, свой незатейливый, но питательный ужин. - Ты помнишь какие-нибудь фиванские танцы, моя крошка? Тебя взяли в плен после разгрома Фив, не так ли? Когда осажденные пали, и Александр ринулся в город со своим войском. Всех мужчин убили, а тридцать тысяч фиванцев попали в плен, и тебя продали прямо в пирейский бордель.
- Меня пленили и продали в рабство вместе с матерью, - печально ответила девушка. - Я была тогда совсем маленькой и почти ничего не помню. Только крики и огонь. Теперь они больше не могут продавать фиванских рабов в Афины.
- Это значит, - со знанием дела сказал мужчина постарше, - что их отправляют еще дальше - в Азию, работать на македонское войско, выполняя любую прихоть негодяев из Пеллы. Лучше уж здесь.
- Пока Фивы не отстроят заново, - сказала Фрина, вставая и потягиваясь.
- Как мило с твоей стороны - надеяться на это, - заметил мужчина, - особенно если учесть, что ты родом из Феспии, которая воевала с Фивами в прежние времена.
- Да, когда-нибудь Фивы будут отстроены.
- Фрина, но это же невозможно! Александр не оставил от них камня на камне, пощадив лишь дом Пиндара.
- Невозможно? Значит, вы говорите, что Фивы никогда не будут отстроены? Я открою вам маленькую тайну, мальчики и девочки. Я богата и собираюсь стать еще богаче. На свои собственные деньги я возведу вокруг Фив новые городские стены, но только если фиванцы пообещают сделать на них такую надпись: "Стены, павшие от руки Александра, вновь поднялись по воле Фрины Гетеры".
- По воле Фрины поднимаются не только стены, - поддразнил красавицу какой-то мужчина, поднося к губам локон ее волос, чтобы поцеловать. Легко, словно бабочка взмахнула крылом, гетера шлепнула его по руке:
- Нет-нет, только если будешь очень хорошим мальчиком. Желающие заплести мои косы пусть платят мину. Исключение я делаю лишь для собственной служанки.
- Послушай, Фрина, может, мы во что-нибудь поиграем? - спросил какой-то неугомонный юноша. - Погадаем? Или потанцуем все вместе? Хочешь посмотреть, как я пляшу кордакс?
- Что? Смотреть, как ты трясешь яйцами, Эвбул? Нет, благодарю покорно.
- Эвбул швыряется своими яйцами, но никто не может их поймать, - заметил какой-то мужчина.
- Эй, ты, думай, что говоришь, а не то я тебя украду, - пригрозил Эвбул Фрине.
- Ты не удержишь меня и секунды, слишком быстро выдыхаешься. Я тебя знаю, - шутливо-презрительно проговорила Фрина.
- Тогда я украду кого-нибудь другого! - И юный Эвбул схватил низенькую девушку, которая стала яростно сопротивляться.
- Ах ты, - она резко ударила его по липу и в кровь расцарапала щеку острыми ногтями. Он тряхнул ее.
- А ну не шали, мегера!
Девушка начала отбиваться всерьез, отчаянно царапаясь, но похититель заломил ей руку за спину и не отпускал.
- Я украду тебя, и Фрине придется платить выкуп.
- Я отниму ее у тебя - вот же она, я ее вижу.
- Так я ее спрячу, - и юноша сделал вид, что уходит, взвалив девушку себе на плечи. Она лягнулась, и он ударил ее.
- Еще одна такая выходка - и получишь в глаз. Да, Фрина, я унесу девчонку и спрячу так, что ты ее не найдешь.
- Та-ак! Вот ты что затеял! Что ж, тогда я буду безутешной матерью.
Оправив волосы и хитон, Фрина встала посреди комнаты:
- Я безутешная мать, я Деметра, покинута всеми,
Тщетно ищу я в разоренных землях свою Персефону,
Жизнь заберу из весны я и свет из прекрасного лета,
Весь погублю урожай, если дочь мне мою не вернете.
Вот она…
Тут гетера повернулась к похищенной девушке и свирепому юноше, который медленно опустил свою жертву на землю: оба позабыли о драке и застыли перед Фриной, очарованные неожиданным представлением.
- Вот она бьется в железных объятьях злодея Гадеса,
В хватке Гадеса железной. Не сплю и не ем я от горя.
Одна из кухарок бросила Фрине венок, сплетенный из пшеничных колосьев, на которых покачивались золотые зерна. Та водрузила его на голову.
- Слезы горючие в скорби я изо дня в день проливаю.
Нынче же…
И Фрина схватила миску с овсяной похлебкой, принадлежащую маленькой флейтистке Фисбе.
- Ем я цицейон, и в душу мою возвращается радость,
Ибо вернется ко мне ненаглядная дочь, моя Кора.
Мы захлопали и закричали, словно зрители в театре Диониса. Молодой человек, отпустивший девушку, казалось, позабыл о своих злодейских замыслах и аплодировал вместе со всеми.
- Вы хорошие мальчики и девочки! - закричала Фрина. - Я служу Исодету, Богу Равенства, и велю Трифене угостить всех хлебом и вином за мой счет! Просыпайтесь! К чему дрыхнуть, когда можно танцевать и веселиться ночь напролет?
Комната наполнилась счастливым смехом: это предложение пришлось по душе многим гостям Трифены. Двое мужчин закружились в хмельном танце под аккомпанемент лиры и звонких кротал.
- Пусть все будет, как полагается, - распорядилась Фрина. - Давайте, все вместе! Принести факелы!
Все до одного выстроились в длинную шеренгу, неровную и раскачивающуюся, нежно запели, а потом вдруг завыли свирели, кроталы загрохотали, сидящие на маленьких пальчиках цимбалы оглушительно залязгали, взревели флейты. Позади замелькали факелы, и мы двинулись вперед, танцуя на ходу, переполненные радостью, словно звезды, кружащие в небе вокруг земли.
И вот эта вереница танцующих гуляк, эта шумная толпа во главе с Фриной хмельным комосом прошла через весь дом, на верхние этажи и снова вниз. Маленький мальчик рядом с Фриной играл на псалтерионе, кроталы и цимбалы грохотали, флейтистки, оказавшиеся в самом сердце толпы, из всех сил дули в свои флейты, пытаясь вдохновить нас на подвиги. Все мы словно обезумели. Лишь много позже нам пришло в голову, что любоваться, как чудесно Фрина изображает историю Деметры и принимать последовавшее за этим предложение, возможно, было не слишком осмотрительно.
VII
Рынок рабов
Следующий день был далеко не таким приятным. Я говорю "день", ибо попросту не застал утра. Еле-еле добравшись домой на рассвете, я отправился прямиком в постель. Я спал беспокойно, то и дело просыпаясь от кошмаров, но встал, только когда солнце уже близилось к зениту. Не будь раны, я бы легче перенес ночную попойку. Впрочем, кто знает? Ведь никогда прежде мне не доводилось участвовать в столь потрясающем, бурном веселье. А вот для богатых и красивых молодых людей, вроде Алкивиада (ныне покойного) или Эвбула, это было привычным делом, понял я. Подобные мысли льстили самолюбию, и насладиться ими сполна мешали только сильнейшая головная боль и тошнота.
Я встал, вымыл голову и напился холодной воды. Совершенно не желая видеть мать или Феодора, я тщательно оделся и пошел, вернее, побрел на Агору, где первым делом утолил вновь разыгравшуюся жажду ледяной водой из фонтана. На земле, скорчившись возле переносных печей, сидели торговцы хлебом; старухи готовили овсяную похлебку, пекли безвкусные лепешки и, привлекая покупателей, пронзительно вопили: "Ситион!" Проходя мимо, я почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота и быстро нашел укромный угол, в котором можно было незаметно вырвать. Кожа чесалась и горела, глаза отказывались смотреть. Но у меня есть важное дело, напомнил себе я. Нужно искать нового раба. В кожаном мешочке на груди побрякивали гиметтские монеты (количество которых уменьшила ночь, проведенная у Трифены), и, бродя по площади, я сжимал свой драгоценный запас серебра в руке.
Отчаянно пытаясь найти работу для глаз и мыслей, путающихся и вялых, словно больные ягнята, я твердил себе, что надо пойти на торги и посмотреть, не подвернется ли там кто-нибудь подходящий. Торги, к счастью, были в самом разгаре. Продавалось кое-какое имущество из дома Эпихара, первого мужа Гермии. Странно, что теперь, после смерти ее второго супруга, все это не отменили. Но обвинение Гермии в страшном убийстве лишь придавало действу дополнительный интерес.
- Да, Гиперид, не ожидал встретить тебя среди зевак! - воскликнул кто-то из присутствующих при виде рослого гражданина, который широкими уверенными шагами приблизился к толпе.
- Нет? Я-то удивлен, что зевак так мало, - отозвался Гиперид. - Афиняне, словно вороны, всегда кружат над убитыми. Жаждут зрелищ и рассказов о чужих несчастьях. Нам, защитникам, приходится удовлетворять их аппетиты, а не то сами пропадем.
Гиперид, знаменитый защитник и оратор, уже разменял седьмой десяток, но был самоуверен не по возрасту. Я недолюбливал этого человека, помня, как минувшим летом он обошелся с Аристотелем. Гиперид заявил, что памятник, который философ воздвиг своей усопшей супруге Пифии, не может оставаться в Афинах. Этого пожилому политику оказалось мало, и он сделал все, чтобы показать Аристотелю, что тот не больше чем метек, обычный чужеземец. Но многие любили Гиперида, одинаково приветливого со всеми, включая сторонников Александра. Мой будущий тесть назвал его Кувшинным Рылом - это прозвище давно и не без оснований приклеилось к престарелому оратору, у которого было вытянутое лицо с необыкновенно длинными ушами, торчащими, словно ручки высокой старинной амфоры. Но даже если злые языки не врали, женщин наружность Гиперида никогда не смущала.
Гиперид задержался на торгах лишь ненадолго, но был прав, объясняя интерес афинян к имуществу Эпихара скандалом с Гермией. Некоторые просто остановились позлословить и поглазеть, хотя лучшие вещи Эпихара, например, прекрасная мебель, нынче не продавались - по крайней мере, явно не здесь. На эти торги выставили ничем не примечательные предметы домашнего обихода, а именно:
несколько ночных горшков и чаш, глиняных и неглазурованных корзины из ивняка
потрескавшуюся переносную печь
набор столовой посуды, видавшей виды и щербатой
сито, массивную ступку и пестик
две жаровни, кочергу и стилос
потускневший бронзовый кубок с явными вмятинами
Умный человек ни за что не стал бы глазеть на такую ерунду, совершенно ему не нужную. Но аукционист не был лишен остроумия, и потом, наблюдая за тем, как чьи-то старые вещи одна за другой идут с молотка, я получал некое тупое удовольствие.
- И кому может понадобиться такой хлам? - задал риторический вопрос мой сосед. Я решил, что он обращается ко мне, но ему ответил какой-то мужчина, рослый и крупный, в алом шерстяном плаще.