Брат с сестрой сразу уставились на проплывавший за окном красивый пейзаж, окрашенный розовым светом наступающего рассвета.
Вдоволь насладившись видом из окна и получив лирический заряд, очень важный именно сейчас, после похоронных волнений и переживаний, Платон занялся заинтересованным, как писатель, рассматриванием близ сидящих пассажиров.
Его внимание привлекла моложавая, симпатичная, миловидная женщина с похожей на мать дочкой-девушкой. Они сидели чуть впереди, левее, лицом к Платону.
Наговорившись с сестрой, он, было, откинулся к сиденью для дрёмы, но его сознание вскоре отвлеклось мыслями об этой женщине и её дочери.
Платон стал частенько поглядывать в их сторону, наслаждаясь красотой обеих. Почувствовав к себе внимание, женщина тоже с интересом стала рассматривать Платона и Анастасию, наверно стараясь понять, в каких они находятся отношениях.
Постепенно лирическое состояние поэта дополнилось и тёплым, любовным, вылившимся в целое стихотворение.
"Незнакомке"
Вот поезд плавно отбывает.
Владимир нам "махнул рукой".
И за окном лес проплывает
В тумане дымки голубой.Луч Солнца озарил макушки.
Им завершается рассвет.
И недалёкие опушки
Дают особенный отсвет.Луч Солнца заиграл на стёклах,
Проник в вагона тишину
Сквозь занавеси, что на окнах.
Но вижу я тебя одну.Вот ты сидишь меня напротив.
Вся в беже-розовых тонах.
И любоваться я не против
Улыбкой на твоих губах.Ты не одна сидишь, а с дочкой.
Почти что копией своей.
Мне завершить стихи бы точкой.
Да и домой бы поскорей.Но музыка в душе играет.
Стихи давно я не писал.
И с каждым километром тает
Надежда, кою не питал.Но я питаю вдохновенье
От нежных черт твоих, лица.
В душе рождается смятенье.
И изливается с листа.Ты женщина, видать от бога!
И дочь твоя – тебе чета!
Судьба твоя, какого рока?
Наверно доброго?! Ведь да!?И я сижу тебя напротив
Почти в каком-то забытьи.
Ты получить стихи не против?
Как напишу, тогда прочти!
Платон начисто переписал стихотворение на листе из блокнота, поставив автограф. Дал сестре прочитать. Та одобрила.
Далее он искал возможность передать виновнице ей посвящённое. Удалось. Когда все стали одеваться к выходу, Платон подошёл к незнакомке и, извинившись, передал ей своё творение. Та с интересом и благодарностью взяла его, тут же прочитав, и улыбнувшись, поблагодарила. Она показала листок дочери, что-то объясняя и кивая при этом на Платона, и аккуратно сложив его, убрала в сумочку.
Дома поэт ещё раз прочитал своё творение и, довольный своим подарком незнакомке, переписал стихотворение в тетрадь.
Через несколько дней, осмыслив происшедшее с его младшим дядей, Платон излил свои чувства на бумаге.
Меня чуть-чуть не сбило с ног
Печальное известие.
Мой младший дядя занемог.
Узнал из этой вести я.Не знал я, что ему сказать,
О чём мне дяде написать.
Ему сейчас не до меня.
Отметил было про себя.Решил тогда я позвонить,
С днём ангела поздравить.
И дяди голос уловить,
И свой вопрос подправить.Короткий срок с тех пор прошёл.
И дяди больше нету.
Навеки он от нас ушёл.
Кого привлечь к ответу?Нарушил родственников ряд.
И даже очерёдность.
Да и семьи своей уклад.
Скорей всего… дородность.Он сын и брат, и дядя тоже.
Начальник и любимый муж.
Отец и дед – всего дороже.
Семейных открыватель душ.Искатель нашей родословной.
Хранитель он семейных уз.
Историк Края безусловный.
Да и любимец многих муз.Крестьянский сын и глас народа.
Был самым младшим из семьи.
В нём Комаровская порода.
Был лидером он в бытии.Впечатлительный безмерно.
Чуток, тонок и раним.
И работал он чрезмерно
Вдохновением гоним.Во всех вопросах щепетильный.
Да и телом не субтильный.
Уважаем всеми, всюду.
С уваженьем сам он к люду.Во всех делах всегда старательный.
А к окружающим внимательный.
И как работник – исполнительный.
А собеседник – изумительный.Был всегда он в дружбе верным.
И всегда в семье любим.
И товарищем примерным.
Помним, любим и скорбим!Берёзовцам желанный друг.
Да и почётный гражданин.
Обеих мастер своих рук.
И образцовый семьянин.Чистый, честный, непорочный.
И начальством всегда чтим.
Ведь в делах всегда он точный.
Хоть в разведку иди с ним.Примером должен стать для нас,
Как надо Родину любить!
О нём прошу, друзья, всех Вас
Навечно память сохранить!
Это стихотворение он первым делом отослал вдове и брату покойного. Вскоре те по телефону поблагодарили внимательного племянника.
Платон также считал, что книга дяди Жени была слишком уж перенасыщена, добросовестно нарытыми им фактами. Но в этом он своего дядю очень даже понимал.
Ведь автору всегда очень трудно выбросить из окончательного текста такой дорогой и с трудом добытый, переработанный и осмысленный, просто выстраданный им, материал.
И в этом они с Евгением Сергеевичем тоже оказались соратниками.
Весь прошедший год Платон писал первую часть своего большого романа-эпопеи, книги под названием "Папирус". Ему пришлось переработать и проанализировать большое количество исторического материала, зачастую противоречивого. В качестве иллюстраций он решил использовать один уже готовый рисунок младшего сына, и попросить того выполнить новые рисунки. Иннокентий принял заказ отца на новые, дополнительные картинки, и кое-что успел нарисовать, но приключившаяся с ним позже любовь, лишила его желания и возможности рисовать далее.
Надо же?! Как и я, тоже бросил рисование в пятнадцать лет! Да и причины у нас аналогичные. Меня тогда отвлекло другое увлечение – Варя! А у Кеши этим увлечением стала Кира! – мысленно слегка сожалел отец.
Практически все свои домашние вечера и редкое свободное время на работе Платон использовал для писательской работы.
– "А что ты всё время записываешь?" – дружески поинтересовалась Марфа Ивановна.
– "А мысль приходит и уходит, а запись остаётся!" – мудро заметил Платон.
Конец года прошёл в ударном труде.
Одним из крупнейших клиентов ООО "Де-ка" стали белорусы. И это показалось Платону символичным. Ведь они получали товар из Нижегородской области, откуда родом была мать Платона, а отдавали его в Белоруссию, почти, что родину его отца. И всё это происходило через Москву, где после заключения брака жили его родители и их дети.
Платон вообще уважал символы, и даже немного преклонялся перед ними. А они его сопровождали всюду. Правда, может это было так же, как и со всеми людьми. Но зоркий взгляд Платона и его пытливый ум всё время и везде находили что-то для него символичное. И это касалось, как крупных дел и событий, так и всякой другой несущественной мелочи, даже дряни.
Как-то раз Платон повстречал свою давнюю сослуживицу Людмилу Владимировну Савельеву. Та, конечно, уже заметно постарела, но характер-то не изменился.
Обменявшись новостями и рассказав о своём, она на похвальбу Платона об его успехах, вдруг неожиданно заметила:
– "А это характерно для людей Вашей национальности!".
– "Какой?!" – поначалу удивился, ничего не подозревающий Платон.
– "Да еврейской!" – с ехидной улыбочкой просто ошарашила его она.
Вот, тебе, и на!? Никогда ранее эта уроженка Рязанской земли, переводчик с английского языка, бок о бок проработавшая с Платоном почти пятнадцать лет, ранее даже не давала намёка на такую свою позицию?! За что боролся… – сильно обидевшись на неё, заключил он, быстро прощаясь.
Да! Прошедший год оказался для Платона насыщенным всякого рода переживаниями, настоящими городскими "страданиями", большую часть из которых ему неожиданно доставил шильник Гудин.
Глава 7. Гудин
– "Ну, я ж тебе говорил! А ты, как дурачок!".
Платон поначалу опешил от таких слов Гудина. Ведь это он, Платон, а не Гудин, изложил правильную версию, которую тут же подтвердили другие, более осведомлённые в этом вопросе, коллеги по работе.
Вот, тебе, на! Каков лицемер!? Всё с ног на голову поставил. Это значит, не он, а я дурачок!? Ну и ну! Ну, и Иван Гаврилович! Совсем от своей закомплексованности старик голову потерял. Да и лицо тоже! – мгновенно пронеслось у Платона в сознании.
Но он, как всегда, сдержался, слегка и чуть ехидно, лишь краешками губ, улыбнувшись улыбкой Мефистофеля. Его доброта, воля и моральная сила и на этот раз предоставили ему такую возможность.
Но теперь оскорбление со стороны Гудина было нанесено публично, хотя и, как бы, невзначай, походя, как само собой разумеющееся.
Платон, якобы по делам, быстро отошёл от открытой двери кабинета, в дверном проёме которого он только что стоял, задавая этот злополучный вопрос коллегам, с целью разрешения спора с Гудиным, который в мгновенье до этого быстро, желая опередить Платона, прошмыгнул, чуть ли не у того под мышкой, мимо в кабинет, чтобы скорее услышать ответ и, в зависимости от него, быстро среагировать, обеляя и оправдывая себя, "вешая всех собак" на Платона. Как он боялся выглядеть глупым, и мало знающим! И, как всегда, в своём репертуаре – мелькнула у Платона ещё не полностью, и неокончательно, сформировавшаяся мысль.
Его постоянный оппонент – Иван Гаврилович Гудин – родился 25 августа 1942 года в посёлке Калач Воронежской области, куда его мать эвакуировалась из небольшой деревушки Курской области, оккупированной немцами в конце осени 1941 года, а затем ненадолго освобождённой в результате короткого зимнего контрудара Красной армии.
Отец Ивана был малоизвестен. Мать почти никогда не рассказывала о нём, лишь изредка ссылалась на то, что знакомство с ним было недолгим и завершилось гибелью того на войне.
Однако с годами во всём облике Гудина, его характере и манере поведения всё явственнее стали проступать черты и признаки германской расы. Особенно это касалось лица и черепа.
Состарившись, его всегда загорелое, в меру холёное, хотя и довольно морщинистое лицо придавало ему строго-величавый вид, чем-то даже напоминающий впечатлительному Платону типичный облик врача-эсесовца. Недаром он мысленно окрестил Гудина за его характер: "Наш доктор Менгеле".
Платон почти был уверен, что отчество Гудина было не Гаврилович, а какой-нибудь Гансович, Густавович или Генрихович.
Да и имя ему, Иван, мать, скорее всего, дала в искупление своего греха, своей вины перед Родиной, перед народом, перед партией, перед Сталиным.
Так и жил Гудин, не ведая, из какого он рода и племени, каких он кровей. Возможно, со временем, он стал наверняка и сам догадываться о своём происхождении. Ибо этот вопрос всегда волнует нормального человека. Но, поняв это, и сожалея об этом, он всё-таки принял официальную материнскую версию о рано погибшем советском отце-герое. Однако иногда, а к старости всё чаще, его охватывала, на первый взгляд необъяснимая, злость к окружающим его людям и событиям. Его скверный характер в дальнейшем не раз мешал ему в работе и общении с другими людьми.
Косвенным подтверждением его истинной национальности были некоторые неосторожные, зачастую спровоцированные ситуацией, высказывания за немцев, но против евреев и славян. Он часто подтрунивал над ними, а иногда и открыто издевался, тут же критикуя свой порыв демагогическими высказываниями, что, мол, так говорить нельзя, нехорошо. А по поводу развязанной немцами второй мировой войны, он вообще прямо таки отчубучил:
– "Немцы шли на Восток с хорошими намерениями социальных реформ, только вот ошиблись с геноцидом!".
Видимо, именно ощущение себя частично арийцем, придавало его самосознанию и облику некую горделивую напыщенность. Из всех славян он уважал только поляков, считая их более близкими к арийцам, чем других, и имея, вслед за немецкой и русской, частицу их крови тоже.
Поэтому и к Платону, в чьих жилах также был значительный процент западно-белорусской крови, чей идеальный череп своей формой и размером явно указывал на него, как европейского человека, он относился с большим уважением и даже пиететом, чем к другим своим коллегам по работе.
Однако, понимание, что в отличие от Платона, ему всё время приходится скрывать своё истинное происхождение, часто, из-за зависти, приводило Гудина в ярость, иногда ведущую к неуклюжему подшучиванию над ним и даже умеренным оскорблениям его, в том числе при посторонних лицах.
Платон всё это понимал, и относился к его выходкам по-философски спокойно и снисходительно. А что с него, сирого и убогого, возьмёшь?! – не раз повторял он мысленно.
Через несколько выходных и праздничных майских дней, связанных с празднованием 60-летней годовщины Победы в Великой Отечественной войне, коллеги вновь собрались на своих рабочих местах. Платон даже с каким-то интересом и нетерпением ждал встречи с Гудиным. Как-то тот поведёт себя на этот раз? Наверно, как всегда, как ни в чём не бывало?!
За это время вокруг нашей страны произошло много, хотя и небольших, но заметных событий, в том числе и политических.
Иван любил иногда обсудить некоторые из этих новостей с Платоном, пытаясь при этом показать свои, якобы, знания, и поставить в тупик, или просто обидеть, своего более молодого, но и более знающего, глубже понимающего и рационально мыслящего, уверенного в себе, вежливого и уравновешенного коллегу.
Платон же, больше по привычке, всё ещё иногда любил анализировать международные события и высказывания политиков, давая им свою оценку.
Вот и на этот раз, неожиданно войдя в комнату, не здороваясь, Гудин, видимо, решил поставить его в неловкое положение, прямо с порога лицемерно ласково задавая свой вопрос, на который наверняка уже имел готовый ответ:
– "Платош! А ты как думаешь, зачем Буш поехал к Саакашвили?".
Платон, на мгновение оторопев, тут же нашёлся и, прекрасно понимая подоплеку вопроса, будучи готовым к козням Гудина, неожиданно для него и самого себя, весело перехватил инициативу, отвечая с улыбкой:
– "Конечно, знаю! Он поехал туда по просьбе Путина!".
Недоумение и опасливое ожидание какого-то подвоха со стороны Платона исказило какой-то жалкой и заискивающей гримасой сильно загорелое, за дни невольного отпуска, лицо Гудина. Добившись первоначального эффекта от неожиданного поворота разговора, Платон, сам ещё не зная, что скажет в следующий момент, саркастически, экспромтом, выпалил следующую анекдотическую тираду:
– "Путин просил Буша переадресовать Саакашвили претензии прибалтов к России на их оккупацию сталинским режимом!".
Оценив юмор и прозорливость Платона, а больше от радостного облегчения, что он его понял, Иван Гаврилович удовлетворённо, умеренно заулыбался.
Он в глубине души был искренне благодарен Платону за то, что тот не держит на него зла и ведёт с ним весьма задушевную беседу.
Гудин относился к той категории людей, которые после нанесения ими оскорблений, тем более, невольных, никогда не извинялись и даже к своей, как им казалось, выгоде, забывали о них.
– "А вообще-то грузины меня удивляют!" – вошёл во вкус Платон:
– "Несмотря на свою гиперболизированную национальную гордость, персонально проявляющуюся почти у каждого грузина, они давно привыкли, в целом, как нация, в масштабах страны лизать чью-то жопу! Так теперь они решили поменять одну жопу, советско-российскую, на другую, более крупную, американскую! Только не учёл дурачок Саакашвили, что большую жопу надо больше и дольше лизать! Да и говна из неё, и вони от неё будет побольше!".
Последние слова били не в бровь, а в глаз, так как Гудин в своё время работал врачом проктологом, и Платон в шутку, за глаза, называл Ивана Гавриловича ещё и "Наш практический логик".
Неожиданно в памяти его вдруг всплыл диалог того с, более чем семидесятилетней, сотрудницей Марфой Ивановной Мышкиной, которая в их ООО "Де-ка" выполняла обязанности младшего технического персонала, в основном связанные с уборкой помещения.
Как-то та, как всегда с народным юмором, наивно и без задних мыслей, одновременно что-то делая руками, бесцеремонно спросила Гудина:
– "Гаврилыч! А Вы, почему обручальное кольцо перестали носить?".
Тот, немного смутившись, и при этом, не задумываясь о последствиях ответа, довольно быстро нашёлся:
– "Да оно мешает мне в работе!".
– "А-а!" – протянула догадливая и въедливая Марфа Ивановна.
– "Я так и подумала! Под ним от пациентов говно остаётся, когда ты там пальцем шуруешь!" – уточнила она, показывая, как он это делает.
Иван Гаврилович, от такой простоты и тупой наглости, просто оторопел. А та, совершенно не заметив реакции Гудина, увлёкшись данной проблемой, и с удивлением рассматривая свои пальцы, вдруг искренне поинтересовалась:
– "Так ты ж, каким пальцем в жопу-то лазишь!".
Тут уж, внезапно густо покрасневший Гудин, просто вскипел от возмущения, чуть ли не подпрыгнув на месте.
К тому же разговор происходил в присутствии некоторых других членов коллектива, среди которых был и Платон. Он же тогда быстро и неожиданным образом разрядил обстановку, переводя разговор в другое русло:
– "Марф! Ты, что? Он же всегда наверняка на палец презерватив надевает! Какая тебе разница, каким пальцем он…".
Любящая правду и досказанность мысли, настырная Марфа Ивановна тут же перебила:
– "Да не скажи! На какой палец он надевает! Знамо дело, на какой… презерватив-то!".
Все присутствующие, насколько им позволяло воспитание и чувство юмора, по-разному засмеялись. Воспользовавшись спасительной паузой, предоставленной ему мудрым и прозорливым Платоном, Гудин быстренько перевёл разговор на беспроигрышную для него тему, как всегда адресуя провокационный и даже обидный вопрос постоянному и верному психологическому и эмоциональному громоотводу в любом коллективе:
– "Платон! Ну, ты, как всегда, всё переводишь на секс!".
Тот, не став раздувать костёр полемики, быстренько закруглил разговор:
– "Ну, куда ж без него, родимого? Секс, как известно, дело всенародное!".
Последние слова Платона как бы подвели черту, и все присутствующие в хорошем и игривом настроении тогда резво разошлись по своим рабочим местам.
Особенно это касалось Ивана Гавриловича, искренне считавшего, что именно он сам всё-таки вышел с честью из такой "говённой" ситуации.
Другое мнение было у Марфы Ивановны. Дождавшись, пока они останутся одни с Платоном, она в тот раз искренне заметила:
– "Платон! Ну вот, опять ты пожалел Гавнилыча! Ну, всё время он на тебя нападает! Сказал бы ему…".
– "Марф! Ну, зачем старика обижать? Надо будет, так скажу непременно! У меня не задержится, если меня достанут!".
– "Знамо дело! Тебе на язык лучше не попадаться! Обсеришь с ног до головы! И не отмоешься никогда!".