И это относилось не только к ковырянию в носу, но и к частой забывчивости, свойственной, как правило, молодым людям, разбрасывающимся своим многочисленными делами и мыслями.
Во время приёма пищи на работе, правда только иногда, и особенно во время праздничного застолья, когда чаще и глупее развязываются языки, он, оговаривал своих коллег, что те, мол, много едят и пьют, а я вот, такой супермен, ем мало и почти не пью, забывая при том, что этим он демонстрирует всем свою естественно пришедшую старость.
По этому поводу въедливая и всё видящая Инна Иосифовна в узком кругу заметила:
– "Дурная голова поганому языку покоя не даёт!".
А дотошный Платон, привыкший всегда приводить свои психологические исследования к логическому концу, добавил:
– "Ваньк! Твоё любопытство к еде другого, что кто ест, имеет глубокие корни. Ты, как проктолог, давно привык невольно исследовать последствия содержимого чужих желудков!".
В этих своих проявлениях Гудин был иногда не столь гнусен, говнист и противен, сколь жалок.
Из-за этого Платон за глаза наградил Гудина яркими и обидными эпитетами:
– "Анусовед ты наш! Доктор анусоведческих наук! Вагиноид! Анусмэн! А в общем, Гутман!".
Говнистость характера Гудина несколько компенсировалась его квази интеллигентным воспитанием.
Поэтому его нельзя было считать ни положительным, ни отрицательным.
Иногда Платону было искренне жаль старика, коим тот совершено не хотел себя числить.
Он часто думал про того: Ни то, ни сё! Ни рыба, ни мясо!
Но, вообще-то, Платон был уверен, что в жизни не бывает людей плохих и хороших, а есть лишь плохие и хорошие поступки, действия, мысли и помыслы.
И в жизни нередко плохим поступкам предшествуют благие намерения и пожелания, и также наоборот.
В семейной жизни у Гудина тоже было не всё в порядке.
Ему пришлось развестись и с Валентиной, оставив ей и младшему сыну Ивану материнскую квартиру.
Даже по такому, в общем-то, печальному поводу Иван Гаврилович любил преподнести себя, как супермена:
– "Я самый настоящий русский мужчина! Отдал жене квартиру!".
Но вскоре он получил однокомнатную квартиру на себя одного.
Хотя он о многом, особенно о том, что его характеризовало не с лучшей стороны, и умалчивал, Платону всё же удалось кое-что разузнать о его семейной жизни и даже понять дальнейший ход событий.
Вскоре вновь испечённый холостяк Гудин нашёл себе 18-летнюю девушку, которую стал обучать всему, что сам знал и умел.
Большая разница в возрасте и безмерное уважение к зрелому мужчине со стороны очень молодой девушки, несформировавшейся, как личность, позволили им прожить месте, бесконфликтно, семь счастливых лет. И хотя годы давали многое, но и брали тоже не мало. Иван это почувствовал. Да и его любимой Надежде пора было рожать.
Хотя и с лёгкой грустью, но всё же и с гордостью, Иван отпустил любовницу на поиски постоянного мужа, семейного счастья. Уже через несколько лет Надежда звонила Ивану Гавриловичу и выражала огромную благодарность за его науку, позволившую стать ей настоящей, любимой и уважаемой женой.
Была у Ивана Гавриловича и очень странная черта характера. Платон даже не знал, как её и обозвать-то.
Суть этой черты была в том, что Гудин, как только начинал разговор о чём-либо, например, о каких-то своих делах, так потом вдруг прекращал вещание чуть ли не на самом интересном месте и совсем замолкал. То ли он боялся в чём-то проговориться, то ли набивал себе цену.
Все последующие попытки Платона всё же услышать, доведённую до своего логического конца, мысль, оканчивались неудачей и возмущённой критикой со стороны Гудина:
– "Ну, что ты всё расспрашиваешь?! Зачем тебе это надо? Меньше знаешь – лучше спишь!" – возбуждённо раскрасневшись, отбивался он в таких случаях от Платона, как от назойливой мухи.
Такое его поведение можно было расценить не иначе, как провокационное. Начал тему, увлёк слушателей, и тут же в кусты, односторонне обрывая разговор. Тогда, вообще, зачем его начинать, коли нет желания его продолжать? – невольно задавался немым вопросом Платон.
При этом Иван Гаврилович, непременно волнуясь, видимо больше по детской привычке, ну прям, как маленький ребёнок, нежели по привычке врача проктолога, ковырял пальцем в носу, и рассматривал его содержимое, растирая остатки между двух пальцев и бросая на пол, вызывая естественно брезгливое возмущение уборщицы Марфы Ивановны.
Так, добыв очередную порцию козявок, он и на этот раз внимательно разглядел их на свету своим одним глазом и стряхнул на пол.
– "Гаврилыч! Что ты свои сопли везде разбрасываешь?!" – не на шутку возмутилась Марфа.
Именно за это и многое другое не только Марфа Ивановна, но и остальные коллеги по работе, не сговариваясь, за глаза, прозвали его ещё и "Гавнилыч".
Свойственная, как правило, любому врачу аккуратность и чистоплотность, совершенно не уживались с его личностью.
Это относилось не только к работе и быту, но также касалось и манеры мышления и морально-этической стороны.
Как-то Иван Гаврилович попросил Платона, а, скорее всего, заказал, написать для него, а вернее для его незарегистрированной последней жены Галины, красочное поздравительное четверостишие к её дню рождения.
Он любил Галину и как-то с гордостью заявил сослуживцам, невольно проговорившись о своих социальных корнях:
– "Я сын бухгалтера и жена у меня бухгалтер!".
Платон довольно быстро исполнил заказ Гудина, для себя назвав стихотворение, как:
"Заказное. Первое"
Успехов в жизни и труде,
Любовь, желаю я тебе!
Чтоб в жизни всё преодолеть,
Меня любить и не болеть!
Хотя Платон и исполнил тонко это стихотворение в несколько эгоистичном стиле Гудина, он через несколько дней всё же услышал обращённый к себе восторженный отзыв того. Иван Гаврилович взахлёб повествовал, как несказанно была рада этому четверостишию его Галина.
Из этого Платон сделал вывод, что тот не только недалёк, как, возможно, и его новая жена, если только она не скрывала истинные свои чувства, но и вдобавок выдал это стихотворение за своё.
Как будто трудно было сказать, что его написал другой, но по моей, мол, просьбе. Придётся сделать на будущее соответствующий вывод, – решил про себя Платон.
Ивану Гавриловичу Гудину были также в корне чужды, просто органически им не воспринимаемы, и законы формальной логики.
Гудину, как всем Иванам, было характерно разделение домашней работы на мужскую, которую он всегда делал без напоминаний, и женскую. Он был буяном и непоседой.
А свои кровные интересы защищал твёрдо и упрямо.
Его способностью находить хороших женщин и примазываться к ним не раз удивляла и даже возмущала справедливую Марфу Ивановну Мышкину, считавшую Гудина примаком:
– "Гаврилыч, как пиявка ко всем присасывается!".
– "А он вообще, Альфонс! Мсье Доде!" – витиевато и непонятно вторил ей Платон.
С годами и так поверхностные знания Ивана стали постепенно выветриваться, покидая его голову и оседая в головке.
Даже его былые школьные познания, например, в географии и физике, со временем трансформировались в тривиальное "Ветер дует потому, что деревья качаются!".
Как после оргазма во время секса с нелюбимой женщиной у мужчины происходит смена полярности в психике с "+" на "-", так и у Ивана Гавриловича Гудина происходила смена мнений в зависимости от мнения начальства и авторитетов.
Наступила очередная весна расцвета всего и вся.
– "Я смотрю, даже Гаврилыч, – наш доцент хренов, – и то, как-то помолодел!?" – удивлённо сообщила Марфа Платону.
– "Ну, что ты хочешь? Весна! Всё расцветает! Помнишь, как в песне из старого фильма: и даже пень в весенний день… доцентом тоже стать мечтает!".
– "И вправду, что пень!" – засмеялась довольная Марфа Ивановна.
Иван Гаврилович Гудин панически боялся Московского метро. По-видимому, он в какой-то степени страдал клаустрофобией. Особенно это проявилось после известных взрывов. Он бы с удовольствием не пользовался бы им. Но без метро в Москве было просто не обойтись.
И надо же такому случиться? Как это часто бывает: кто очень чего-то боится, тот и попадает в критические ситуации, с тем как раз и случаются различные печальные и комичные истории.
25 мая 2005 года совершенно неожиданно для всех произошла сенсационная, небывалая авария в энергосистеме, обеспечивающей Центральный, Южный и Юго-Восточный административные округа Москвы, южные районы Московской области, а также Тульскую и Калужскую области.
На длительное время суток многие районы остались без электроэнергии.
Не работало метро, не ходили трамваи, троллейбусы и электрички. В домах остановились лифты, не было подачи воды. Перестали работать многие предприятия. Оттаяли холодильники, и испортилось огромное количество продуктов. Начались сбои в телефонной сети.
Отказали и различные другие электронные системы и сети Москвы и области. Из-за сбоя в непрерывных технологических процессах многие предприятия понесли огромные убытки.
Большие массы людей долгое время метались в неведении, пытаясь добраться на работу или до дома. Кое-где людям становилось плохо.
Однако уже устойчивое к современным катаклизмам население Москвы не поддалось панике. В городе, в общем-то, было весьма спокойно.
Особенно неприятно чувствовали себя пассажиры поездов метрополитена, застрявших в тоннелях.
В их число попал и бедный Гудин.
В течение почти часа их поезд, шедший в северном направлении, стоял в совершенно тёмном тоннеле на перегоне "Коломенская" – "Автозаводская", без какой-либо информации для пассажиров.
Наконец машинисты объявили о случившемся в Москве, вообще, и в метро, в частности, и началась стихийная эвакуация.
Люди сначала пошли на север, к брезжившему вдали просвету. Но вооружённая охрана не пропустила их на опасный мост, совершенно необорудованный для прохода пешеходов.
Пришлось повернуть обратно на юг, благо до "Коломенской" было каких-нибудь четыреста метров.
При эвакуации пассажирам пришлось спрыгивать из аварийно открытых дверей вагонов непосредственно на шпалы, с высоты несколько больше метра.
Пожилые люди совершенно не могли этого сделать, потому остались сидеть на опустевших скамьях вагонов.
Сильно испугавшемуся Гудину очень хотелось жить, и он весьма резво покинул вагон в числе самых первых пассажиров.
Присев на пол у открытой двери сначала на корточки, потом, не боясь испачкать свои белые брюки, на ягодицы, почувствовав при этом неприятную влагу в промежности, свесил свои уже сильно дрожавшие ноги, с трудом отжался на почти непослушных руках, неуклюже, вразнобой, не то спрыгнул, не то сполз, в темноту на шпалы, слегка потянув при этом голеностопный сустав левой ноги.
Обречённо вздохнув, чуть прихрамывая, поковылял по шпалам сначала, как и все, к казавшемуся спасительным просвету, потом, как баран в стаде, поплёлся со всеми в противоположном направлении.
Наконец он достиг спасительной платформы, практически находящейся в полной темноте, станции "Коломенская".
С облегчением перевёл дух, хотя при этом пульс был почти бешенный.
Затем он вышел на свежий воздух и нервно, с какой-то неведомой ранее жадностью, закурил, с досадой разглядывая, испачканные мазутом и ещё какой-то дрянью, брюки и рубашку.
После всего пережитого ему очень захотелось еще и выпить чего-нибудь крепенького, от стресса.
Весь какой-то помятый, бледный и измождённый, прибыл Иван Гаврилович на работу, вызывая к себе неподдельную жалость коллег.
Устало и взволнованно поведал он сослуживцам о случившимся с ним.
– "Я смотрю, Гаврилыч в последнее время как-то осунулся, весь сморщился! Как старый хрен!" – обобщила свои впечатления сердобольная Марфа Ивановна.
Хотя взволнованный рассказ Гудина и вызвал у Платона сочувствие к старику и даже какую-то жалость, он всё же оказался верен себе и не удержался от неожиданного, невольно пришедшего на ум, стихотворного комментария по этому поводу, назвав его:
"25.05.2005.":
Сердце колит, печень жмёт,
А Гаврилыч курит, пьёт.
Душу страхом надрывает.
И Чубайса проклинает!
Однако Гудин тут же бесцеремонно перебил его:
– "Тебе всё хихоньки, да хаханьки! А людям страшно было! Кому-то даже плохо и больно! Тут уж, поверь, не до смеху!".
– "А рыжего действительно проклинали! Всё сокрушались, что покушение на него не удалось!" – сразу ещё и резюмировал он.
– "Так слушай дальше!" – не унимался Платон.
– "Давай!" – заинтересовался Иван Гаврилович.
Хочет ехать на метро –
Не работает оно!
Что случилось здесь, в Москве?
Что предшествует тоске?Света больше нигде нет!
От того и много бед!
Ни троллейбус, ни трамвай
Здесь не ходят! Ай-я-яй!На работу опоздали,
И экзамены не сдали!
Все испортились продукты:
Тухнет мясо, гниют фрукты!Кто-то в темноте бредёт.
А другой судьбу клянёт,
Выбираясь из тоннеля,
Шаря в поисках портфеля.И бед других уже не счесть.
Страны потерянная честь
Не даст нам получить заёмы:
Дерьмо попало в водоёмы.Москва страдает от Чубайса.
Ну, что, злой гений, теперь кайся!
Такое "чудо" сотворил!
Лужков о том ведь говорил.Претензии к нему в избытке.
Одни кругом теперь убытки.
Ущербов и не сосчитать.
Пора и меры принимать.Чубайс же просто извинился.
Перед народом повинился.
И начал меры принимать…
Тарифы снова повышать.Москвы система вся в износе.
Всё дело в этом лишь вопросе.
Как будто только что узнал.
А деньги, куда раньше гнал?
Закончив свои поэтические излияния на злобу дня, Платон перешёл на прозу жизни:
– "Вань! А ты не подумал, почему такой "катаклизьм" произошёл именно в этот день?".
– "Нет! А, кстати, почему?".
– "Число то, какое было? 25.05.2005!".
– "Ну и что?".
– "Как, ну и что?! Давай-ка оценим работу РАО-ЕЭС на 2, видимые результаты для народа на 0, а его терпение на 5. И что в итоге имеем?:
25. Это: 2 – Чубайс работал для народа; 5 – а народ в ожидании терпел; 05. Это: 0 – результат пользы от работы Чубайса для народа; 5 – но народ это пока стерпел; 2005. Это: 2 – Чубайс всё также работает для народа; 0 – а всё также нет результатов пользы от работы Чубайса для народа;
0 – и их не будет никогда в будущем; 5 – но народ и это всё стерпит!".
– "Во, даёт! Ты, Платон, прям,… не знаю, как и сказать-то!".
– "Так это ещё не всё! Слушай дальше! Чубайс-то родился в 1955 году! Ему в этом, 2005 году будет 50! Так ещё и день рождения у него будет, кажется, чуть ли не через 25 дней после 25.05.2005! Сплошные 0, 2 и 5 (!?). Во, как!".
Заискивающе и подобострастно улыбающийся Гудин взглянул в сделанные Платоном записи. Из-за своей близорукости он низко наклонился над текстом, хотя и был, как всегда в очках, и, наклонив голову на бок, начал сканировать написанное поворотом её слева направо.
Поначалу это очень рассмешило Платона, но тут же он осекся, вспомнив, что у Ивана не хватало одного глаза. Взамен того, что было практически незаметно, был стеклянный.
Тут же в памяти всплыла рассказанная Гудиным история.
В после перестроечные годы, когда многие оголтело кинулись заниматься частным бизнесом, Ивана также попутал бес треклятый. Его тоже не обошло преклонение перед "жёлтым дьяволом". Но за всё, как известно, приходится платить. Вот Гаврилыч и расплатился своим глазом за чрезмерное рвение в получении сверх прибыли.
Как-то раз он вёз очень большую сумму денег из одного города, возможно даже Ташкента, в Москву. Он должен был за что-то расплатиться наличными с одним из многочисленных в то время ТОО.
Во время переговоров с принимающей стороной, он не придал значение тому факту, что оплату за предоставляемые контрагентом услуги перенесли на следующий день.
А по пути в гостиницу к своим компаньонам, с целью передать им деньги и не хранить их дома, на Гудина сзади напали неизвестные, внезапно ударив его арматурным прутом по голове и отправив свою невинную жертву в глубочайший нокаут.
При том его, лежачего, продолжали избивать тем же прутом по голове, лишив не только глаза, но и оставив довольно глубокий шрам на лбу рядом с виском.
Очнулся Иван Гаврилович только рано утром, не сразу поняв, что с ним произошло, и, залитый кровью, тяжело поплёлся домой.
При нём не оказалось не только денег, но и всех документов. На этом его занятие большим бизнесом закончилось.
Хорошо, хоть жив остался! – нередко повторял он.
Сиамская кошка Маркиза, пять лет до этого ревностно гонявшая Гудинских шлюх, встретила хозяина, рухнувшим за порог. Даже через много лет он с волнением рассказывал об этом случае:
– "Когда меня чуть не убили в 1995 году, она меня и оживила – слизывала кровь и сидела рядом, пока я не очнулся! Я накормил её, и уж только потом позвонил в скорую!".
Ивану повезло. Ведь бандиты, потом не обнаружившие его труп на месте, шли по его пятам с целью добить. Соседи рассказали ему:
– "У Вас тут убийства не было?" – спрашивали подозрительные люди – пассажиры красных Жигулей, стоявших на следующий день во дворе.
А это наверняка были те самые Тверские крутые люди.
Но всё-таки Иван Гаврилович вспоминал ту пору с некоторым чувством ностальгии:
– "Когда я от перепродажи золота за один раз получал за партию около двадцати тысяч рублей, сразу и девки откуда-то появлялись!".
Но с, якобы, сладкой жизнью пришлось всё-таки завязать.
Его идолом и любовью на некоторое время стала Маркиза.
И какого же было переживание Ивана Гавриловича, когда после отпуска вместо нежданно сгинувшей любимой кошки сыны подарили ему собаку, которую он тут же им и вернул обратно.
Однако по версии осведомлённых людей всё было совсем не так, как рассказывал сам Гудин. В те времена он увлекался карточной игрой на деньги. И, как большинство мужчин-мальчишек, был очень азартен и, как все самолюбивые люди, необоснованно оптимистичен на счёт своей удачи.
Как-то раз он проиграл в карты очень большую сумму денег. А отдавать-то было нечем. Да и совершенно не хотелось. Такая сумма наверняка полностью бы разорила его, лишила бы, длительное время собираемых накоплений, радужных перспектив в жизни.
И он попросту слинял с игры, хитро заметая за собой следы. Но не тут-то было.
Его неверное тело было, кем надо, выслежено, отбито, очищено, и замешано в крови, и, якобы, действительно, сам Гудин доплёлся до дома и вызвал скорую помощь.
Такой двойной позор естественно скрывался Гудиным. Но он всё же как-то проговорился:
– "Я отдал долг – десять тысяч долларов, и всё!" – подвёл тогда черту под своим рассказом Иван Гаврилович.
А вместо этого он придумал легенду, что было не впервой, обеляющую его и делающую его чуть ли не героем-страдальцем.