– "Воруешь?!" – как-то раз, совершенно без задней мысли, в шутку спросил он, копошащегося в коробках, Гаврилыча.
Так Платон вызвал у того такую бурную защитную истерику, как будто этим риторическим вопросом попал ему не в бровь, а в его единственный глаз. Иван Гаврилович всегда стремился урвать себе лишних денег даже по мелочам.
– "Курочка клюёт по зёрнышку!" – любил говаривать он в таких случаях.
– "Хороши зёрнышки!?" – удивлялась Марфа.
– "Каков же клюв у этой курочки, если такую банку враз склевала?!" – в тон ей вторил Платон.
– "А Гавриле всё неймётся!" – подвела итог Марфа.
Обидевшись, дед на побегушках ушёл к Ноне на посиделки. Той, вскоре, видимо в очередной раз надоел этот пустобрёх, и она решила поиметь с паршивой овцы хоть шерсти клок. Взяв с собой текст для отправки по факсу, она вывела под руку гостя за дверь своего кабинета и продефилировала с ним до офиса ООО "Де-ка", делая вид, что продолжает слушать его бредни.
Показывая Гудину на факс, Нона, видимо находясь ещё под впечатлением от его визита, неожиданно попросила:
– "Отправь мне фак!".
Тот, засмеявшись на невольно удачную оговорку комендантши, попытался изящно отмазаться, но перемудрил:
– "Ой,… Мне это, как… кинжал под… яйца!".
Имея, как пенсионер-инвалид, бесплатный проезд на городском транспорте, Иван Гаврилович поначалу всё равно мелочился и всегда брал деньги у Надежды Сергеевны на проезд по работе.
Когда же и Платон заимел такую возможность и перестал брать проездные, закрылась кормушка и для курочки Гудина, из-за чего он ещё больше возненавидел Платона. Гудин разозлился на него, как на причину потери им, хоть и мелкого, но зато дополнительного заработка.
Тогда изобретательный хапуга решил брать деньги за проезд на маршрутном такси, якобы с целью сокращения времени ожидания общественного транспорта.
Крохоборство Гудина не знало пределов.
Он никогда не пользовался своим мобильным телефоном по работе.
Более того, он никому, и никогда не давал звонить со своего телефона, даже в экстренных случаях.
Платон в такие моменты не стеснялся наедине делать Ивану Гавриловичу замечание, что мол, делаем общее дело, иногда нужна срочность, и не стоит из-за этого мелочиться. К тому же Надежда всегда компенсирует расходы и издержки, особенно случившиеся для убыстрения работы и её качества.
– "Вань! Ты, наверно, в своё время был даже членом партии? Строил коммунизм и ускорял прогресс всего Человечества?! А сейчас мелочишься! Пора тебе расти над самим собой!".
Гудин, обидевшись на Платона, почти взвизгнул:
– "Ты ещё не дорос до меня!".
– "А я и не собираюсь книзу расти и идти в прошлое! Расти надо вверх, а идти вперёд!" – философски заметил Платон.
– "Гибче надо быть в жизни! Гибче!" – высокомерно поучал Гудин своего младшего и слишком правильного, принципиально-наивного коллегу, неосторожно тут же объявившего о своей идейной принадлежности к коммунистам.
– "Да я тоже был членом!" – вызывающе-возмущённо опоздал Гудин.
– "Так это даже сейчас видно, что ты член! КПСС потому, наверно, и развалилась, что держалась на таких, как ты, слишком гибких членах!" – поставил победную точку Платон.
– "Ну, я пойду, покурю!" – попытался было сохранить мину приличия Иван Гаврилович, и тем самым смазать эффект от слов Платона.
– "А то я ещё не ел!" – попытался удержать его на морально-ироничной дистанции Платон.
Но оппонент быстро засеменил к выходу, разминая на ходу сигарету.
Культура Ивана Гавриловича Гудина всегда заканчивалась там, где она вступала в противоречие с его интересами.
– "А почему у тебя кончик галстука жёлтый?!" – начал, было, он хитрую комбинацию по отношению к Платону.
– "А это он, наверно, когда садится обедать, то окунает его в суп!" – попыталась объяснить глупцу догадливая Марфа Ивановна.
– "Да, нет! Это он когда ссыт, то струёй по нему попадает! Видишь, какой конец длинный?!" – продолжил пересмешник.
– "Чего?!".
– "Галстука, конечно!".
Не смотря на все его многочисленные и изощрённые ухищрения, Гудин всё же всегда оставался мещанином во дворянстве.
Один только беглый набор его литературных перлов легко доказывал это:
– "Персона нон гранта, или нон гранда; Неправильный ракрус; Попал, как кур во щи; Бабуины (Бедуины); Она сердобольна́я; Улица Клары Цеткиной; На Даун-стрит; Пешкодралом; Тихий Дом; Елисеевский дворец!" .
А его цинично-философские сентенции просто убивали:
– "П… а тоже денег стоит!".
– "Спасибо в карман не положишь!".
– "Крахмалом семью не накормишь!".
– "Падать, так с коня!".
А в качестве сексуального совета своим сослуживцам, особенно самому молодому, он любил повторять:
– "У врачей есть такое выражение: Закон Моргана – упражнение органа!".
– "Это круто!" – иронично согласился Алексей.
– "Нет! Это всмятку!" – саркастически возразил Платон.
Другой раз Платон, за прилюдно данный совет упражнять свои органы, отплатил старцу сторицей.
Когда Ивана Гавриловича, зашедшего в ближайший туалет, попросили перезвонить жене Галине на работу, Платон лихо обыграл эту ситуацию:
– "Ты где?" – громко спросил он в нужном направлении пространства:
– "В туалете!".
– "Как кончишь, позвони!".
Надеясь, что дни Гудина в их коллективе не вечны, мудрая Марфа Ивановна как-то прошептала вслед уходящему и как всегда что-то горланящему Ивану Гавриловичу:
– "Шизди, шизди, Красная шапочка, серый волк уже близко!".
Так и мотался Иван Гаврилович в течение рабочего дня из комнаты в комнату, непременно перебивая говорящих, встревая в чужие разговоры, стремясь льстиво поддакнуть Надежде, Инне и Алексею, пытаясь уколоть и тем унизить Марфу и Платона, одновременно избежав их едких ответов, а при случае и утащить что-нибудь.
Он носил в себе и передавал всем, кто его слушал, различные сплетни и слухи, устраивая иногда мелкие склоки.
По всему было видно, что он старается быть на виду, в центре внимания и событий, быть в курсе всего и вся. Этим он как бы вселял в подсознание сотрудников мысль о своей нужности, важности и даже незаменимости.
Иван Гаврилович Гудин как-то незаметно стал составной, и даже в чём-то незаменимой, частью интерьера офиса ООО "Де-ка".
И действительно, со временем, когда он долго отсутствовал на работе по своим курьерским обязанностям, складывалось ощущение нехватки чего-то навязчиво-шумного и липуче-назойливого.
Всегда острая на язык Инна Иосифовна даже не преминула как-то раз прокомментировать такую ситуацию:
– "Как же мы теперь без Гавнилыча… Кого травить будем?!".
Гудин являлся ложкой дёгтя в бочке мёда их коллектива. Хотя Платон считал, что не ложкой, а целым черпаком, половником.
Когда гадости Гудина достигли критической массы, Платон аккумулировал их в крик души:
Есть в русских селеньях такие Гаврилы!
Вдруг вспомнил Некрасова как-то в тоске.
И вроде культурны, но духом дебилы.
Осели такие давно и в Москве.И знают они, что почём и откуда.
Об этом я позже ещё напишу.
И принципы их: "Ведь добра нет без худа!
Хоть я и ворую, но сам отношу!".
И чтобы с работы быстрее им смыться.
Коллег по работе им всех обмануть.
И "Быть у воды, и чтоб не напиться?!".
Украсть с неё малость, ну хоть что-нибудь.Такому Гавриле всегда всё неймётся.
Он против товарищей начал войну.
Ему ведь за это слеза отольётся.
Он выбрал, конечно, себе сам судьбу.Но опустить он нас не сможет
До уровня, до своего.
А мне лишь только тем поможет
Столкнуть Гаврилу до него.Теперь о нём я всё узнал,
О чём поведал белу свету.
А что ещё не рассказал,
То плюну на затею эту.Дороже всё, всегда себе,
Я мысль свою закончу,
Писать стихи мне о дерьме.
И этой фразой кончу.
Иван Гаврилович Гудин всегда и везде хотел быть первым, хотя чаще всего и необоснованно.
Это, в итоге, и погубило его, как незаурядную личность.
Он променял весь свой потенциал, весь свой интеллект, все свои знания и амбиции на пустую трату драгоценного для всех людей времени, на ненужные псевдо соревнования по поводу, в общем-то, всякой ерунды.
Его противный характер неизменно портил личностные отношения с коллегами и окружающими.
И, если бы не всеобщая российская терпимость к ближнему, помноженная на традиционное советское воспитание в духе: "Человек человеку друг, товарищ и брат!", он вполне мог бы считаться изгоем общества.
Из-за чего его вполне можно было бы назвать, и не только за глаза, но и в глаза, не Гудин, а Гадин.
И это в полной мере проявилось и в последующий период.
Глава 8. Гаврилиада
Зима 2005 – 2006 года выдалась необыкновенно лыжной: длинной и снежной. Встав на лыжи ещё в декабре, Платон впервые в жизни завершил сезон аж под 1-ое апреля! И то, он не вышел на лыжню в день смеха лишь по "этическим" соображениям.
В течение трёх с половиной месяцев, вдоволь накатавшись, а то и просто набегавшись, Платон несколько расслабился. А тут ещё и весна нагрянула с её метаморфозами: слякотью, сыростью, промозглостью, лужами и мокрыми ногами, ощутимо ударив Платона по его костям, жилам, мышцам и суставам. Началось обострение.
Особенно боли стали ощущаться во время длительного покоя, ночью, пробуждая поэта, и побуждая его к невольному творчеству:
Сам про себя напишешь с дуру
Какую-то фигню.
Начнёшь тем самым процедуру,
Себя представив "Ню".Опять проснулся я от боли.
Опять та мучает меня.
И в непослушные ладони
Сквозь темень вглядываюсь я.Опять я пальцы разминаю.
Опять массирую плечо.
Но наперёд всегда я знаю,
Что боль отпустит всё ж его.В, разорванные болью, ночи грёзы
Вношу стихом своим метаморфозы.
К утру написанному горько усмехнусь.
Невольно своей боли низко поклонюсь.Я от движения страдаю.
И движением лечусь.
От нагрузки я страдаю.
И нагрузкой же лечусь.Чем меньше думаю об этом.
Тем лучше чувствую себя.
Особенно прекрасно – летом.
А, в основном, так… иногда.
Получив некоторое удовлетворение от написанного и долгожданное, облегчающее удовольствие от руками размятого, автор, наконец, заснул.
Только через полтора – два с половиной часа после пробуждения Платон входил в свою обычную форму, позволявшую ему работать фактически без ограничений. За это время он успевал дома собраться: умыться, побриться, сделать зарядку, позавтракать и принять лекарства, одеться; и на метро и трамвае, а то и вместо него сразу пешком, добраться до своего офиса ООО "Де-ка" в Большом Николоворобинском переулке.
За исключением сердобольной и понимающей Надежды Сергеевны, да пожалуй, и много повидавших на своём веку, мудрых старичков Марфы Ивановны и Ивана Гавриловича, остальные двое не очень-то понимали трудности Платона. Он никогда не скулил, никогда не отказывался ни от какой работы, в отличие, например, от Гудина, ссылавшегося то на отсутствие данной обязанности, квалификации и умения, то на здоровье и самочувствие, а то и просто на нежелание.
Платон был практически мастером на все руки. Это можно было бы сказать и об Алексее, но зачастую его мастерство опиралось лишь на желание попробовать сделать незнакомую работу, победить. И в условиях большой занятости самого молодого сотрудника, основная тяжесть дел всегда ложилась на плечи Платона.
Вот и в этот раз Надежда Сергеевна попросила его опять, как и четыре года назад, сделать косметический ремонт в цехе, дабы комиссия Санэпидемнадзора, при продлении разрешения на фасовку биодобавок, не смогла бы к чему-нибудь придраться.
Платону очень не хотелось делать пустую работу, так как пронизавший стены старинного здания грибок обычным путём вытравить было уже невозможно.
Но ничего не поделаешь, начальство приказало!
Надежде Сергеевне выгодно было использовать умение и безотказность Платона – не надо было тратиться на дорогих рабочих.
И при этом она ещё и не платила ему самому за эту работу, выполняемую им в рабочее время.
Надежда дала Платону деньги на покупку необходимых для ремонта расходных материалов и инструмента, а также выделила в помощь Гудина.
Как тому было не лень ехать с Платоном в магазин стройматериалов, но всё-таки пришлось. Иван Гаврилович прекрасно понимал, что Платон со своими больными руками всё это просто не смог бы довезти до офиса. По пути, как обычно, два пожилых насмешника принялись злословить по поводу увиденного. И тон этому, по обыкновению, задавал всегда желчный Гудин.
– "Смотри, какие девки стали толстожопые! На таких и не встанет!" – как обычно завистливо подивился молодости Иван Гаврилович.
– "А у нас всё через жопу! Даже лишний вес!" – съехидничал Платон.
Тут же, развеселившийся таким ответом Иван, настроившись на лирический лад, решил попробовать себя и в поэзии:
– "Что-то стали пятки зябнуть!" – видимо вспомнил он давно забытое.
– "Не пора ли нам дерябнуть?" – ловко подхватил Платон.
– "Или лучше взять перчатки…" – продолжил задумчиво Гудин.
– "Натянуть себе на пятки!" – скорее перебил его Платон, ставя победную точку в, пока не загубленном коллегой, четверостишье.
Записывая, он услышал встревоженный вопрос Ивана Гавриловича:
– "А что ты всё время записываешь?".
– "А я всегда записываю всё смешное, глупое и некультурное! Потому, что это просто невозможно придумать! Мой мозг и воображение даже не в состоянии до этого опуститься! Ты для меня в этом отношении такой драгоценный, просто бездонный кладезь!".
По насупившемуся лицу коллеги, Платон понял, что обидел внезапно замолчавшего старца. Ну и хорошо! Ему давно надоели Гудинские умничанья и юмор ниже пояса.
Вскоре прибыли на место, и Платон один сразу принялся за работу.
Бедолаге пришлось опять скоблить, сдирать, шкурить, шпатлевать и красить окна их полуподвального помещения, придавая им товарный вид.
А в то же самое время Иван Гаврилович Гудин ходил поблизости, руки в боки, и с умным видом начальника-знатока давал "ценные" указания и советы, иногда открыто, в глаза, посмеиваясь над добрым дурачком, не смогшим отказать начальствующей даме.
Гудин и раньше всё время поучал Платона не высовываться с работой и не показывать всем свою работоспособность и способности.
– "Я тебя всё учу, учу!" – не унимался тогда Иван Гаврилович, сам себя поднимая в своём одном глазе.
– "Мучитель ты мой!" – хохмил в ответ Платон, лишая того гордости.
Гудин, конечно, боялся, что по Платону будут и его, несчастного, ровнять и также загружать работой. Особенно он боялся, не дай бог, сделать что-нибудь больше Платона.
Но опасения профессионального лодыря были напрасны. Он никак не мог даже сколь-нибудь приблизиться к Платону по разнообразным умениям, мастерству, трудолюбию и совестливости.
А на его предложение отказаться от этой работы Платон гордо и даже высокопарно возразил:
– "Великие люди, сделав шаг вперёд, не возвращаются назад!".
Тут же в разговор, защищая Платона, вмешалась, разозлившаяся на бездельника-пустобрёха, Марфа Ивановна:
– "А под лежачий камень… хер не засунешь!".
А на возмущение Гудина таким словам уборщицы, та вообще отмочила:
– "Да пошёл ты… на хрен… с бантиком!".
– "Марфа! А ты вообще сиди в своей норке и не высовывайся!" – в отместку, тонко обидел Мышкину Гудин.
Но, всё-таки боясь показаться ненужным, Иван Гаврилович суетился вокруг красившего окно Платона, пустыми советами и комментариями имитируя своё активное участие в процессе, подсказывая коллеге, как, по его мнению, лучше сделать:
– "Да! Здесь нормально! Да! Вот так! Молодец!".
– "Вань! Ну, ты прям, как комар-пискун! Пищишь, и пищишь!" – отбивался от его постоянных комариных наскоков Платон.
– "Да не пищит он, а гудит! Недаром Гудин!" – опять вмешалась недовольная Марфа.
И тут же Платон добавил мешавшемуся под ногами Ивану Гавриловичу:
– "Ваньк! Ну что ты всё мотаешься, как… в проруби! Найди себе дело по душе!".
– "Если она у тебя есть!" – съязвила догадливая Марфа Ивановна.
Через день Платон закончил ремонт, оставшись довольным его качеством.
Для принятия работы собрался консилиум почти из всех его коллег. Отсутствовал лишь отвозивший товар Алексей.
Больше всего восхищалась заказчица Надежда.
На завистливое брюзжание Гудина, подобострастно и заискивающе указывавшего начальнице на огрехи удачливого соперника, та, защищая работу Платона, неожиданно загадочно улыбнувшись, ответила подхалиму:
– "Так он, как всегда, хотел, как лучше…, но получилось, …как никогда!".
Помня, что Платон часто объяснял ей иносказательный смысл многих слов и выражений в зависимости от контекста, Марфа Ивановна радостно согласилась с начальницей о, как всегда, качественной работе Платона:
– "А у него всегда всё в образцовом… – но, подумав, что это уж слишком, уточнила, под всеобщий лёгкий хохоток, скорректировав свои слова – … в иносказательном порядке!".
После того, как все разошлись, Платон поделился с Марфой о Гудине:
– "Он всё воображает из себя супермена, а сам… хиляк форте!".
– "А что это такое?!".
– "Это значит, что у него хилые силы! А если серьёзно, то это я так назвал лекарство "Хилак форте" от дисбактериоза!".
– "А оно от чего?" – попыталась всё-таки уточнить любознательная Марфа Ивановна.
– "Наверно, от вздутия живота!" – снова пошутил Платон.
– "Скорее всего, от сдутия совести!" – решила, применительно к Гудину, справедливая Мышкина.
На том и порешили, и Платон стал собираться домой:
– "Теперь я умываю руки и делаю ноги!".
А на следующий день, вошедшая во вкус, неугомонная Надежда Сергеевна, вдруг решила кое-где ещё подкрасить, публично заявив: