– "А мы ещё краски купим и покрасим!".
Увидев недовольное удивление на лице Платона, она тут же уточнила:
– "А у Алексея деньги ещё остались!".
– "Так надо их забрать!" – невольно искренне вырвалось у Платона.
Выходя из цеха через незакрытую ею же дверь, из-за чего запах краски распространялся в коридор и офис, Надежда, желая хоть чем-то уязвить Платона, но при этом внешне сохранить свою невинность, оставшись как бы ни при чём, вдруг истерически вскричала, подразумевая его:
– "Какой дурак дверь открыл?!".
– "А это просто умный не закрыл!" – быстро ответил Платон, подразумевая естественно себя.
На следующий день она поинтересовалась у Платона:
– "Ну, что? Не пахнет?!".
– "Ну, как? Пока пахнет!".
– "Ну, это совсем мало!".
– "Да! С ума не сойдешь!" – согласился Платон.
– "А только охренеешь!" – тут же вполголоса внесла ясность Марфа.
И дабы не дышать резким запахом, она пошла пока мыть пол в туалете.
Но не успела Марфа Ивановна закончить свою работу, как семенящими шажками туда, видимо боясь упустить, промчалась Инна Иосифовна, громко вскричав с порога:
– "Марф! Пусти меня в сортир скорее!".
Та, с удивлением видя мучения Инны, пропустила страждущую.
А после её выхода из туалета, Марфа всё же не удержалась от ехидного вопроса:
– "Ну, что? Сортировку закончила?!".
Марфа Ивановна Мышкина (Рыбкина) давно недолюбливала, и даже ненавидела Инну Иосифовну Торопову (Швальбман).
Инна Иосифовна, как многие лица её национальности, все свои ошибки, огрехи и недочёты всегда сваливала на других, в основном, работавших с нею, Марфу и Платона.
И если Платон умело отбивался от её козней, при всех, публично, ставя её на место, из-за чего та стала его побаиваться, то Марфа Ивановна не могла противостоять её изощрённым издевательствам и часто плакала от обиды, причитая при этом:
– "У, морда, жидовская! Как же я её ненавижу!".
Пыталась Инна подставить и Платона.
– "Платон, а почему ты не подготовил…?" – осторожно высказала ему претензию Надежда Сергеевна.
– "А мне никто не сказал!".
По повернувшимся в сторону Инны Иосифовны удивлённым физиономиям коллег, Платон сразу вычислил виновницу недоразумения, пытавшуюся свалить свои огрехи на него.
– "А я говорила ему!" – при всех нагло соврала она, навсегда сделав и Платона своим недоброжелателем.
– "Чтобы больше не было спору, и ты не забывала, пиши теперь всё ему на бумажке!" – подбила итог справедливая Надежда Сергеевна.
И Инна начала записывать заказы. Но лучше бы она этого не делала.
Она буквально поняла задание Надежды. Записывала на обрывке, часто мятой бумажки, кое-как, неразборчиво, не дописывая слова.
Причём часто она перечёркивала написанное, ставила стрелки к другой цифре, иногда прибавляя и убавляя числа. В итоге получалось, как по Владимиру Винокуру: здесь играем, здесь нет!
Когда такой заказ попадал в руки Марфы Ивановны, то старушка путалась, часто раздражаясь до слёз.
К тому же Марфа Ивановна очень примитивно считала: от одного, называя вслух каждое число, и тыкая во флаконы пальцем. Иногда Инна Иосифовна, реже Надежда Сергеевна, чуть войдя в помещение, не видя Марфу, пересчитывающую биодобавки в глубине склада, громко звали её, одновременно что-то по пути спрашивая.
В такой момент Марфа Ивановна, конечно, сбивалась со счёта. Особенно ей было обидно, когда счёт уже почти завершался, или был на больших числах, например, более ста. Тут же Марфа гневно плевалась и материлась на дурных баб-эгоисток, думающих только о себе и своей работе.
В таких случаях Платон успокаивал бедную женщину и сам брался быстро всё заново пересчитать. Он обучал Марфу Ивановну быстрому счёту, и не безуспешно. Она поняла, что проще флаконы укладывать в коробку в виде прямоугольника, и не считать, а просто перемножать стороны. Кроме того, он учил её считать тройками и пятёрками: три – пять, три – десять, три – пятнадцать, и так далее.
Но это обучение оказалось безрезультатным.
В таких случаях подвоха со стороны Инны, сопровождавшимися вдобавок и лёгким хамством, Марфе Ивановне ничего не оставалось, как жаловаться начальнице на нерадивую, или даже вредную сотрудницу.
И Надежда принимала меры, вновь выговаривая Инне своё недовольство её наплевательским отношением к коллегам и выполняемой ими работе.
В очередной раз схлестнувшись с Инной, Марфа не выдержала и ответила той на её очередное хамство:
– "Ты была ещё с горошину, когда я уже… по-хорошему!".
А как-то раз Платон обнаружил, что возможно из-за этого, а может из-за отсутствия внуков, или ещё из-за чего-либо, но Марфа Ивановна украдкой начала попивать на работе спирт, предназначенный для протирки станка.
И коллеги за глаза стали называть её не Мышкиной, а Чаркиной.
А ненавидеть Инну Иосифовну были основания и у других сотрудников ООО "Де-ка". С начала этого года они взяли в аренду одно из помещений склада, принадлежавшего любовнику Инны Владимиру Львовичу, за глаза, но любовно, ею же прозванному Вованом.
На склад для длительного хранения разгрузили значительное количество коробок. Спустя почти месяц часть этих коробок понадобилась для продажи.
Платон, Иван и Алексей были направлены Надеждой на склад за продукцией. Какого же было их удивление, когда они обнаружили свои коробки во влажном полуподвальном помещении почти в аварийном состоянии. Из-за этого пришлось забирать сразу все.
При этом, находившийся поблизости Вован, не испытывал хоть какие-нибудь угрызения совести, а украдкой следил за мыканьем дружной троицы.
А те, недолго думая, сами предприняли необходимые действия.
Грузовой лифт, нужный в данный момент для подъёма коробок, оказался вдруг почему-то занятым не вывезенным местным мусором.
Немного поворчав, Платон с коллегами спокойно подняли его на лифте наверх, вывезли поддон с ним на площадку, а затем проделали то же самое со своим грузом, возвратив затем мусор восвояси.
В отместку за такое хранение важного груза, на прощание, троица дружно помочилась в одном из пустующих, тёмных и без того сырых подвальных помещений склада Вована.
Коробки пришлось привести на основной склад и в цехе протирать каждую заплесневелую банку, возвращая товарный вид, перекладывая в сухие коробки. Значительную часть банок всё же удалось спасти.
Дело было сделано, но мнение об еврейских кознях Инны и Вована против их коллектива сформировалось.
Через несколько дней Платон поехал на помощь к Гудину на ВДНХ, где проходила православная выставка, на которой выставлялись и некоторые биодобавки их ООО "Де-ка". Все выставки, где демонстрировалась продукция для лечебного питания, с некоторых пор стали считаться вотчиной Ивана Гавриловича, так как именно он стал их постоянным активным участником. До него там поработали все сотрудники их ООО, кроме Марфы Ивановны. Но больше всех это занятие понравилось именно Гудину. И было ясно, почему. Во-первых, при отсутствии надзора со стороны начальницы, он мог спокойно повысить цену на демонстрируемый товар, а разницу положить себе в карман.
Во-вторых, он сам себе был там начальником, мог говорить посетителям всё, что ему заблагорассудиться, выставляя себя научным работником, представителем одного из НИИ РАМН, тем самым не лишний раз теша своё больное самолюбие.
На данной православной выставке их ООО выставляло свою продукцию, иногда используемую для сохранения своего здоровья, всё же не надеющимися на бога верующими.
Платон давно предполагал жульничество Гаврилыча на выставках, и теперь решил это проверить. Пока его коллега несколько раз выходил покурить, до ветру и пошляться по выставочному залу, Платону естественно удалось кое-что продать. На этот раз он решил проверить Гудина, сделав вид, что забыл ему отдать часть выручки. Он предполагал так: если Иван Гаврилович всё делает честно, то после окончания выставки, при отчёте перед Надеждой Сергеевной, он обнаружит недостачу и доложит о ней начальнице, с которой Платон согласовал этот свой ход троянским конём.
Уж очень ему хотелось вывести лжеца на чистую воду, но больше всего разобраться в его характере и поведении самому.
И, как всегда, работа двух пожилых охальников на пару постоянно толкала их к, зачастую, злому юмору и насмешкам над окружающими.
Видя проходящую мимо их стола молодую монашку с коробом для пожертвований, Платон попросил Ивана:
– "Вань! Кинул бы ей копеечку!".
А, уже сильно уставший и мало чего понимающий, да еще и плохо слышавший, Гудин автоматически начал, как-то полу боком, высматривать её ноги, пытаясь своим одним глазом разглядеть их через длинные, чёрные полы одеяния монашки.
– "Вань! Я сказал копеечку…!" – чуть ли не голосом Жеглова – Высоцкого вскричал Платон, вызывая смех уставшего коллеги.
Как и предполагали Платон с Надеждой, Иван Гаврилович полностью отчитался за выставку.
Из этого следовал естественный вывод, что он повышал цены и на этом наживался.
Причём эта его денежная дельта была столь существенна, что несданные ему Платоном деньги жуликом были даже незамечены.
Вскоре Надежда Сергеевна пригласила весь коллектив на очередной бизнес-ленч, как всегда по-обезьяньи назвав его "бизнес-ланч".
– "А что такое ланч?" – спросила любознательная Марфа.
– "Это второй завтрак!" – с гордостью ответила начальница.
– А как тогда будет называться третий!" – с хитрецой и издёвкой за то, что все всё знают, а она нет, спросила слегка уже поддатая, неугомонная Марфа Ивановна.
И только находчивый Платон сумел быстро сориентироваться и положить конец дальнейшим расспросам, заодно повеселив коллег мудрой мыслью:
– "Сранч!".
А во время застолья с пивом, развеселившийся Иван Гаврилович не удержался:
– "Весна! Уже раз… – икнув – … бухают почки!".
На что не менее весёлая Марфа Ивановна тут же, к месту, вставила:
– "Так уже два бухают!".
Весёлые разговоры коллег внезапно прервала, взволновавшаяся по поводу мужа, Надежда Сергеевна.
Она, засидевшись в ресторане, испугалась потом претензий с его стороны:
– "Ой! Андрюсик меня, наверно, ищет! А я здесь с Вами сижу! Он меня ведь в этом упрекнёт!".
– "А мы Вашему мужу скажем, чтобы он на Вас не пёр!" – успокоил её, всегда находящий выход из любого положения, Алексей.
– "А он никогда не прёт!" – опрометчиво оправдала мужа Надежда Сергеевна.
До этого слегка прикорнувшая Марфа, очнувшись и удивившись только что услышанному, недоумённо спросила:
– "Как это? А как же Вы… без этого?!".
Тут же оживился, и было затихнувший от хмельного, Иван Гаврилович, резво подхватив любимую урино-половую тему.
Всё время, желая хоть как-то, при всех, опорочить конкурента Платона, показать, что состояние его здоровья лучше, чем коллеги, и не быть, поэтому предпоследним, Гудин опять перешёл грань приличия, как когда-то, но теперь совершенно не к месту, повторившись:
– "Что-то ты стал часто в туалет бегать?!".
Поначалу, не заподозривший задней, нижней мысли у коллеги, Платон удивлённо и простодушно возразил:
– "Да, вообще-то, нет! Сейчас вот ещё не ходил!".
– "Тебе, наверно, от избытка выпитого пива приснилось!" – продолжил он.
Тут же возразили и некоторые возмущённые коллеги.
– "Всё чёрт видит! Всё гад замечает! Хоть глаз и один!" – услышал Платон, подводящий его, возмущённый, но тихий голосок "Чаркиной".
И почти тут же, уже вспомнив и поняв подоплеку слов "Гадина", целенаправленно, не повторяясь, "писатель" уточнил:
– "Но это же лучше, чем держать мочу в себе, и ждать пока она тебе в мозги не ударит!" – при этом он, кивая на Ивана Гавриловича, сделал особый голосовой упор на слове "тебе" .
И тут же возмущённая Марфа, чувствуя общественную поддержку, обращаясь к Гаврилычу, добавила и своё резюме:
– "Ты всё за всеми смотришь! Вон и мочу уже считаешь! Скоро и говно будешь…! Говновед ты наш!".
– "Как говоришь? Несчастный говноед?!" – саркастически-услужливо переспросил Платон, делая вид, что не расслышал слов Марфы.
Но тут же в полемику резко вмешалась Надежда:
– "Ну, хватит, Вам…!" – не успела договорить она.
– "… старичьё!" – победоносно завершил её мысль Алексей.
Возникшую паузу вновь заполнили сопение и лячкание, увлечённо закусывающих дармовщиной, коллег.
Через несколько минут Платон постарался безобидно констатировать Гудину:
– "Вань! У тебя слишком обострённое чувство собственного достоинства!".
– "Не надо уподобаться…" – начал было отбиваться Гудин.
Но тут же, встрянувшая в разговор Марфа, добавила:
– "Да! Всё время он со своим большим достоинством!".
А Платон, сразу поняв, куда клонит народная мудрость, сразу дополнил её мысль:
– "Хоть бы показал его народу… – и, после короткой паузы, добавил – свой вагиноид!".
– "Платон! Опять ты за своё?!" – вновь попыталась усмирить всех Надежда Сергеевна.
Ошибочно оценив эти слова начальницы, как косвенную поддержку, Иван Гаврилович поспешно решил поставить все точки над "и":
– "Платон! Не забывай, что я всегда вращался в культурной среде!".
– "Ты вращался всегда в очень ограниченной среде, культуролог, ты наш!" – не дал ему развить эту заблудшую мысль Платон.
– "Тебе ещё поискать таких высокопоставленных людей, каких видел я, с кем общался!" – не унимался бахвал.
– "Так это и видно, что ты вращался в культурной среде среди высоких людей! То-то у тебя голова от этого всё время кругом идёт!".
– "И зуб неймёт!" – вдруг очень мудро добавила Марфа Ивановна.
– "Вон, как они с Марфой спелись!?" – подвёл итог, несколько успокоившийся Гудин, интенсивно жуя недостаточно прожаренное мясо своими искусственными зубами.
– "А я вот, как настоящий мужчина, и выпиваю, и мясо ем! И ерунду не говорю!" – гордо, но опрометчиво, добавил он.
– "Ванёк! В твоём возрасте надо не мясо есть и этим кичиться, а больше растительной пищи, или хотя бы мясо птицы!".
Гудин тут же, как всегда не дослушав, возразил.
Тогда Марфа доходчиво углубила мысль Платона:
– "Хотя бы птицы нешиздицы!".
– "Давайте лучше не о птице!" – теперь уже вмешалась в бурную беседу Инна Иосифовна, которой стало стыдно за своих сослуживцев перед другими присутствующими в зале.
Перешли на другие темы. Вспомнили о подруге Алексея Ольге.
– "А он с ней спал, что ли?" – вполголоса допытывалась Марфа у Платона о похождениях Алексея.
– "Да нет! Только дремал!".
На следующий день не пришёл на работу, приболевший от переизбытка съеденной дармовой пищи и плохо прожёванного полусырого мясо, Гудин.
В его отсутствие Марфа дала волю своим чувствам.
Этому способствовало и некоторое затишье в работе. Делать было нечего. Платону невольно пришлось поддержать разговор на не интересную для него тему.
Обсуждая Ивана Гавриловича, он поделился с Марфой своим мнением о политических взглядах Гудина:
– "А он…, ебирал! И, вообще, пион! По-гречески, значит гнилой!".
– "Да он просто говно большое! Мелочный!" – не согласилась Марфа.
– "А говнецо в человеке как раз и проявляется через мелочи в его поведении!" – закончил совместную незатейливую мысль Платон.
– "И хохот у него, знаешь какой?! Гомеопатический!".
– "Гомерический, наверно?!" – уточнил Платон.
– "Да, точно, он!".
Их беседу перебил репортаж из Киева, с Майдана.
Послушав новости, Платон вдруг рассмешил мрачную Марфу возгласом:
– "Превратим Майдан в Майданек!".
Развеселившаяся, она спросила знатока Платона, удивив его:
– "А что это по радиу сейчас сказали про какое-то педеральное собрание?".
После объяснения Платона, Марфа, смеясь, сделала свой вывод:
– "Так это нашего Гаврилыча надо избрать в Педеральное собрание!".
На следующий день появился Гудин, но выглядел он неважно, был какой-то вялый и помятый. К Марфе и Платону заглянул ненадолго.
– "Что-то Гаврилыч сегодня опять какой-то смурной пришёл?! Видать опять Галя ему шиздюлей навешала?!" – довольно достоверно предположила Марфа Ивановна.
– "Наверно?" – вяло и безразлично согласился Платон.
– "Присосался чёрт к бабе-дуре!" – заключила вдруг Мышкина.
Перед обедом появился и Гудин, сразу небрежно и бесцеремонно бросивший Платону:
– "Платон! Сходи в магазин!".
– "Может мне ещё за тебя и твою Галю трахнуть?!" – резко возмутился тот такой наглости нахала.
– "Так ты ж не сможешь! У тебя…" – пытался продолжить оскорбление Платона Гудин.
– "Так она же поможет! Ей ведь не привыкать!" – ловко вывернулся Платон, нанося хаму ответный удар ниже пояса, но выше коленей.
Поняв, что с Платоном трудно состязаться в красноречии даже злословием, покрасневший Гудин быстро удалился.
– "Ох, как же меня достал этот подлец!" – чуть ли не застонал ему вслед Платон.
Марфа Ивановна согласилась с ним. Платон полез в свою сумку и достал блокнот. Полистав его, он показал Марфе стихотворение о Гаврилыче.
Марфа начала читать и тут же покатилась со смеху:
Вот из Галиной, из спальни,
Одноглазый и глухой
Выбегает Гудин Ваня,
И качает головой:"Ах ты, мерзкая девчонка!
Не далась опять ты мне!
Сморщилась моя мошонка,
И буёк прилип к шизде!Я не вижу и не слышу.
Что ты шепчешь в темноте?
У меня свернуло крышу,
Заложило уши мне.Приступ от радикулита
Тазовую часть сковал.
А вот кашель от бронхита…
Чуть в подушку не сблевал.Только палец мой умелый,
Как проктолог я скажу,
Заменил мой член не смелый.
Как могу его ввожу!От такого поворота
Галя вдруг пришла в себя.
И под жопу, за ворота,
Прогнала совсем меня!".Тем Гаврилыч речь закончил,
Раскрасневшийся, в слезах.
Он опять не смог, не кончил.
И остался на бобах!
– "А что значит, на бобах?" – неожиданно для Платона вопросила Марфа Ивановна.
– "Ну, это значит… без всего!".
– "Стало быть, впустую, как нищий?!".
– "Да!".
– "А, кстати о нищих! Около моего метро, в одном и том же месте, каждый день стоит старуха, примерно моего возраста, и всё время просит деньги "Подайте люди добрые на хлебушек!".
И люди ей дают! А я её как-то раз спросила: "Сколько ж ты хлеба жрёшь?!".
Её фразу почти перебил громкий голос Надежды по телефону: