- Чертовски хороша. К тому же ты, по-моему, в ее вкусе.
- Скажи мне, ты долго с ней общался? Минуту или две?
- Вы оба - темные лошадки. Ты такой же скрытный, как она. Да, я так и вижу, как вы развлекаетесь.
- Ошибаешься. Твое знаменитое шестое чувство дало сбой.
Гарри пожал плечами:
- Может быть. Да. Если подумать… Трахать ее - почти то же, что забавляться с тетушкой Джоан.
- Ну, она вовсе не такая старая.
Адам слишком поздно понял, что попал в искусно поставленную братом ловушку.
- Я так и знал! - воскликнул торжествующе Гарри.
- Не ори, тут рядом спальня синьоры Доччи.
Гарри оглянулся и сделал большие глаза.
- Что, и ее тоже?
- Гарри… - прошипел Адам.
- Ну ты ловкач. А она роскошная женщина и, судя по всему, далеко не безгрешная.
Поддаваться на провокации брата Адам не собирался.
- Ну же, поделись деталями.
- Нет.
- Ну хоть чем-то.
- У тебя с этим так плохо?
Гарри коротко хохотнул.
- Вообще-то да.
Его интересовало, намерен ли Адам рассказать о своих приключениях Глории. Не в первый уже раз он отозвался о ней как о девушке, которой "нравится убивать животных".
- Ее семья - охотники да стрелки.
- А твоя живет в Пэрли, известном также как задница Кройдона.
- И что?
- Так ты расскажешь ей?
- Она со мной порвала.
Гарри задумчиво кивнул.
- Что ж, не могу сказать, что я так уж расстроен. Она никогда мне не нравилась.
- Знаю. Ты сам ей об этом сказал.
- Я?
- Не помнишь? А она помнит.
Гарри тяжело вздохнул.
- Это почти то же самое, что родители и дети. Они слишком близки и не в состоянии увидеть, насколько уродливы эти маленькие паршивцы. - Он закурил. - Любовь не слепа - она ослепляет.
- Какая глубокая мысль. И кто же ее высказал?
- Наверное, Джеймс Бонд.
- В один из редких моментов меланхолии.
Гарри рассмеялся, но Адам не позволил себе расслабиться и понизить бдительность. Как и ожидалось, Гарри попытался перевести разговор на других университетских друзей Адама.
- Посмотри в лицо фактам и признай очевидное - ты не один из них. Они все такие… такие, черт бы их побрал, богатенькие.
- Но все равно люди.
- Да, люди. Люди, которым нравится, когда они нравятся людям. Да, их устраивает, что ты такой красавчик, что у тебя есть кой-какие мозги и даже чуток чувства юмора. Но тот хмырь, с которым ты водишься, как его там? Тот, с большими ушами и глоткой, как пожарный шланг? У него еще папаша прибрал к рукам половину Херефордшира…
- Таркуин.
- Точно, Таркуин. Неужели ты не видишь, что он смеется над тобой? Потешается.
- Ты видел его всего только раз.
- Говорю тебе, он позабудет про тебя, как только выйдет в настоящий мир. А ты будешь продавать страховки.
- Я буду работать у Ллойда.
- Вот и я про то.
Адам постарался сдержаться.
- Ты ничего не знаешь о моих отношениях с друзьями.
- Я видел все, что хотел.
- И ты не можешь вот так запросто списать два года моей жизни.
- Это еще почему? Ты же их списал.
- Отвали, Гарри.
Гарри подался к столу и ткнул сигаретой в пепельницу.
- Пожалуй, на этом я тебя и поймаю. Забыл уже, когда спал, а завтра рано вставать.
- Уезжаешь?
- Размечтался. Смотаюсь во Флоренцию.
Поднимаясь наверх, Гарри спросил, не найдется ли для него какой-нибудь одежды. Натянув брюки, рубашку и пиджак, он встал перед зеркалом.
- Господи, просто маленький лорд Фаунтлерой. И немного мелочишки.
- Я ведь уже послал!
- Поверь, тебе этого лучше не знать.
- И все-таки хотелось бы узнать.
- Та девчонка, швейцарка, вернулась.
- Ты прав, я и слышать не хочу.
Брат уже выходил из комнаты, когда Адам спросил:
- Зачем ты здесь, Гарри? В Италии?
Гарри замялся:
- Знаешь, я не уверен, что ты готов это услышать.
- Послушайте, Холмс, это же не Гигантская крыса Суматры?
Его лицо расплылось в улыбке. Это была их давняя, еще с детства, шутка: ссылка на один из рассказов Конан-Дойля, в котором Холмс мимоходом упоминает об ужасном случае с Гигантской крысой Суматры, "истории, к которой мир еще не готов".
- Черт бы вас побрал, Ватсон, - бросил в тон брату Гарри, - я же просил никогда о ней не вспоминать.
Глава 18
Верный слову, Гарри поднялся рано, так что, когда Адам наконец проснулся, брата на вилле уже не было.
Перспектива провести целый день без оглядки на непредсказуемого родственника немало его порадовала. В последнее время работа затормозилась и почти остановилась, а чтобы сосредоточиться, нужны время и уединение.
Накануне он допоздна читал "Божественную комедию", вместе с Данте проходя через Рай к поэтическому финалу. В отличие от поэта Адам не удостоился ни божественного прозрения, ни откровения вроде того, что пережил Савл по пути в Дамаск. Аполлон упоминался только раз - после того, как Данте и Беатриче поднялись из Чистилища в Рай, поэт обратился к солнечному богу с просьбой помочь ему на последних стадиях путешествия.
Последние надежды на то, что утром вся ситуация предстанет в новом свете, растаяли очень скоро. После завтрака Адам обратился к примечаниям и комментариям, рассчитывая обнаружить какие-то пропущенные связи, но и тут его ждало разочарование. Отправившись в сад, он бесцеремонно прорвался через живую изгородь и, демонстрируя полное равнодушие, торопливо прошел по знакомым дорожкам. Но и хитрая логика, основанная на том предположении, что, если отнестись к саду с показным безразличием, он заговорит и, может быть, даже откроет свои тайны, не сработала. Более того, сад как будто замкнулся упрямо, ушел в себя и вообще не отвечал ни на какие сигналы. Даже статуи выглядели скучными, словно устали от своих ролей, как труппа измученных актеров в конце затянувшегося тура.
Завершая обход, Адам остановился у грота, а потом и вошел. Низкие лучи восходящего солнца уже проникли сюда, рассеяв стигийский мрак. На фоне темной, холодной стены статуи Аполлона, Дафны и Пенея проступали белесыми, как старая кость, силуэтами участников драмы, миг которой поймал и воплотил в мраморе неведомый и довольно неловкий скульптор.
Разворачивающаяся перед ним сцена, похоже, мало интересовала Пенея, растянувшегося вдоль края мраморного резервуара и вполне довольного собой. Выражение на лице речного бога никак не могло принадлежать родителю, только что откликнувшемуся на просьбу дочери превратить ее в лавровое дерево. В застывших чертах проступала усталая покорность, та самая, с которой отец Адама брался за какую-нибудь унылую домашнюю работу.
Что касается Дафны, то она, похоже, прекрасно сознавала, что на свете есть вещи пострашнее случившейся с ней метаморфозы. Скульптор изобразил нимфу в тот момент, когда она оглянулась на преследующего ее Аполлона. Возможно, лицо ее и должно было выражать облегчение - как-никак она ускользнула от докучливого бога, - но в изгибе губ читалось нечто большее, нечто восторженное, экстатическое. Нечто, дающее понять, что ей это нравится.
Адам внимательно присмотрелся к Аполлону, последнему звену, соединявшему его с "Божественной комедией". Он еще тянулся к Дафне, но ни отчаяния, ни безнадежности в этом жесте не было - в отличие от знаменитой скульптуры Бернини, посвященной той же теме и украшающей виллу Боргезе. Здесь, в гроте, эти двое напоминали играющую в салки юную парочку.
Взгляд упал на единорога, стоящего с опущенной головой над пустой мраморной канавкой. Адам прошелся пальцами по обломанному рогу и вспомнил вдруг рисунок из папки с документами, собранными отцом синьоры Доччи. Выполненный чернилами, он представлял собой набросок грота и датировался концом шестнадцатого века, то есть мог считаться едва ли не ровесником сада. Анонимный художник не страдал избытком таланта, но рисунок убедительно демонстрировал, что рог у единорога был сломан уже тогда.
А если его никто не ломал? Если с самого начала вместо полноценного рога существовал только обрубок? Но тогда что это означает? Если единорог с опущенным в воду рогом символизирует чистоту питающего сад источника, то что символизирует безрогий единорог? Нечистую, непригодную для питья воду?
Что-то подсказывало: в гроте нет ничего случайного, каждая деталь тщательно продумана и является необходимой частью другой истории, скрытой в композиции согласно указаниям Федерико Доччи.
Чем пристальнее всматривался Адам в застывшую сцену, тем глубже прятался зашифрованный смысл. В какой-то момент он поймал себя на том, что разговаривает со скульптурами, заклинает поделиться с ним секретом.
Тени дрогнули, и Адам понял - за спиной кто-то есть - и оглянулся.
Судя по висевшей на руке плетеной корзинке, Мария собирала полевые цветы. Скользнув взглядом по гроту, она моментально установила, что англичанин там один и что он, похоже, свихнулся.
- Хороший денек, - сказал Адам.
- Да.
- Не так душно, как вчера.
- Не так. - Мария посмотрела на лежащие в корзинке цветы. - Их надо поставить в воду.
Глядя ей вслед, Адам виновато моргнул. По щекам растеклась теплая краска смущения, на подбородке выступили капельки пота. Он попытался взглянуть на ситуацию под другим углом и увидеть в ней что-то смешное, но не смог. А вот Мария никаких трудностей с этим, похоже, не испытала, потому что через мгновение до него донесся приглушенный смешок.
Подождав немного, Адам выбрался тайком из грота и зажмурился от яркого света. Достал сигарету. Закурил. Сигарета была первая за день, и после затяжки у него закружилась голова.
Он хмуро посмотрел на Флору, замершую в провокационной позе над своим царством, и вдруг подумал, что виновата во всем она. Это она, богиня, наложила на своих подданных обет молчания, она приказала им не внимать его просьбам. Но почему? Зачем приоткрывать одну часть истории и скрывать другую?
Ответ мог быть только один.
Ладно, сказал себе Адам, давай сделаем по-твоему.
Он подходил к вилле, все еще обдумывая, как лучше подойти к разговору на столь деликатную тему, когда увидел на нижней террасе синьору Доччи, которая, стоя у балюстрады, смотрела в сторону оливковой рощи. Уж не потому ли, что Мария успела рассказать хозяйке о странном поведении гостя в гроте?
- Доброе утро, - приветливо, как обычно, сказала она, когда Адам подошел ближе.
- Доброе утро.
- Хороший денек. Не так душно, как вчера.
Так и есть, рассказала. Он бледно улыбнулся.
- Вам уже лучше? - осведомилась она.
- Я и тогда хорошо себя чувствовал, и сейчас.
- У меня есть племянница, Алессандра… ее забрали за то же самое.
У нее появился повод развлечься за его счет, и она не собиралась упускать такой шанс.
- Ваша племянница разговаривала со статуями?
- С картинами.
- Напрасная трата времени. Им и сказать-то особенно нечего.
Синьора Доччи рассмеялась.
- А где Гарри?
- Отправился во Флоренцию.
- Необычный молодой человек.
- Трудные роды.
- Правда?
- Нет. Но сколько я помню, всегда был такой. Ему безразлично, что думают о нем люди. Он… он… Он просто Гарри.
- Хороший скульптор?
- Не знаю. Наверное. В прошлом году, после окончания колледжа, ему предлагали остаться на преподавательской работе.
- Тогда что-то в нем есть.
- Да, есть. Дурацкое желание потратить остаток жизни на ржавые железяки.
Адам и сам понимал, что это всего лишь дешевый выпад, месть брату за вчерашнее, но синьора Доччи посмотрела на него с интересом:
- Вы напоминаете мне молодого Криспина. Он тоже меня смешил.
Именно такой зацепки Адам и ждал.
- Хочу спросить вас о нем.
- О Криспине?
- Да. Это личный вопрос.
- О…
- Очень личный.
Она взяла новую трость, прошла к скамейке и медленно опустилась.
- Хорошо. Но с одним условием - сначала вы позволите мне задать вам личный вопрос.
- О'кей.
- Вы влюблены в Антонеллу?
- Да.
- Почему?
- Это уже два вопроса.
- Вам будет позволено задать столько же.
- Я не знаю почему. Мы едва знакомы.
- Да, верно.
- У меня нет объяснения.
- Физическое влечение - это необъяснимо.
- Тут что-то большее. - Он попытался найти подходящие слова и не сумел. - Думаю, я мог бы быть счастлив с ней.
- А если бы я сказала, что она уже сделала несчастными нескольких молодых людей?
- Я бы спросил себя, зачем вы это говорите.
- Вы не верите мне?
- Я этого не сказал. Но может быть, я еще успею не только наделать ошибок, но и остаться в живых.
- Ошибки, совершенные в любом возрасте, окрашивают жизнь навсегда. Даже если ошибок всего одна.
- Эмилио, например.
Шаг сделан, подумал он, и повернуть назад уже невозможно.
- Эмилио? - насторожилась синьора Доччи.
- Он был вашим сыном?
- Ну конечно, он был моим сыном.
- Я имею в виду… от профессора Леонарда.
Синьора Доччи отвела глаза. Какое-то время она смотрела вдаль, а когда повернулась к нему, ее глаза повлажнели от слез. Голос, однако, прозвучал ровно и бесстрастно.
- Я хочу, чтобы вы ушли.
- Ушел?
- Сегодня.
- То есть…
- Да. Я хочу, чтобы вы уехали отсюда.
В ушах застучала кровь. Ничего больше он не слышал.
- Прошу прощения, если обидел.
Она отвернулась:
- Уходите.
Кабинет выглядел так, словно здесь прошел бумажный вихрь. Адам сложил разбросанные листки в более-менее аккуратные стопки и за три раза перенес собранные материалы наверх, в свою комнату. Шок еще не прошел, и он делал все автоматически, как оглушенный. Вытащил из-под кровати чемоданы. Начал складывать вещи. Остановился. Подошел к окну. Выкурил одну за другой две сигареты.
Итак, что же дальше?
О том, чтобы возвратиться в пансион "Аморини", не могло быть и речи - слишком близко. Лучше уж снять комнату во Флоренции, пофотографировать, задержаться на денек-другой.
А Гарри?
Черт. Как же он мог забыть о Гарри. Придется подождать у дороги, пока братец вернется из города. И что ему сказать? Правду? Нет, правду нельзя. Не скажешь ведь, что без крова над головой они остались из-за того лишь, что, насмотревшись на классическую статую богини, он счел себя вправе задавать хозяйке виллы непочтительные вопросы о ее убитом сыне.
Успокаивало только одно: возможное объяснение прозвучало бы в том же стиле, что и многочисленные оправдания Гарри. Скорее всего, брат пожал бы плечами и поинтересовался, где тут ближайший бар.
Может, поехать вместе с Гарри в Венецию? А почему бы и нет? Они еще ни разу не путешествовали вместе.
Уверяя себя, что все не так уж плохо, Адам перебирал варианты, когда в дверь тихонько постучали.
- Да?
Синьора Доччи прошла к стоявшему возле камина креслу и устало в него опустилась.
- Эмилио не был ошибкой. Я прекрасно понимала, что делаю. Даже если Криспин не понимал… - Она помолчала. - Мы были влюблены. Я и сейчас чувствую силу той любви. Любви на пределе. То, что я сделала… что допустила… тогда оно представлялось совершенно естественным и правильным. Естественным и правильным с точки зрения молодости. А я была тогда очень молодой, примерно вашего возраста. Не думаю, что вы это поймете, но Эмилио стал для меня подарком самой себе, потому что я не могла быть с Криспином.
- Почему?
- Из-за денег, конечно. У него их не было, а у семьи Бенедетто они были. Много денег. Поместье переживало не самые лучшие времена. Отец очень переживал - Криспин ему нравился, - но не мог позволить нам быть вместе. - Синьора Доччи опустила глаза. - Бенедетто был хорошим человеком. Я прожила неплохую жизнь.
- Он знал?
- Никто не знал. Даже Криспин. Я ему не сказала.
- Вы ему не сказали?
Она вздохнула:
- Его бы это сломало. Когда это случилось, я только-только вышла замуж. Криспин очень расстроился - Бенедетто ему нравился. Потом, уже после смерти Эмилио, я написала Криспину письмо. Но так и не отправила. Порвала. Зачем? Я бы только сделала хуже. - Она перевела дыхание. - Ну вот, теперь вы все знаете.
Адам промолчал. Что он мог сказать?
- Как вы догадались? - спросила синьора Доччи.
Он рассказал о семейной фотографии, Грегоре Менделе и мочке уха.
Она кивнула.
- Я ничего этого не знала, а вот знал ли Бенедетто..
- Может быть.
- Если и знал, мне он ничего не сказал.
Ей - нет, а кому-то другому? Например, Маурицио? Может быть, Маурицио знал, что Эмилио, наследник, брат только наполовину?
Синьора Доччи протянула руку. Адам подошел и взял ее.
- Не уезжайте. Я бы хотела, чтобы вы остались.
Ему бы порадоваться, но настойчивый голос шептал: Собери вещи и, пока не поздно, убирайся отсюда подальше.
- Теперь вы меня наказываете? - спросила синьора Доччи, неверно истолковав его молчание.
- Нет.
- Извините. Мне не следовало так себя вести. Не следовало вас прогонять. Я… я была в шоке.
- А мне не нужно было задавать вам такой вопрос.
Она приняла его слова как извинение, хотя на самом деле он всего лишь корил себя за несдержанность.
Глава 19
- Что-нибудь еще, синьора?
- Спасибо, Мария. Все, что нужно, у меня есть. И не укутывай ты меня так, я же не ребенок.
- Вы плакали.
- Это ничего. Воспоминания нахлынули, вот и расчувствовалась. А ты знаешь, как я не люблю раскисать. Гарри уже вернулся из Флоренции?
- Еще нет.
- Надеюсь, с ним все в порядке.
- Думаю, вам не стоит о нем беспокоиться.
- Не стоит, но уж очень он эксцентричный.
- Фамильярный больно.
- Другими словами, он тебя не боится.
- Как скажете, синьора.
- Вот я и говорю. А еще, по-моему, тебе это нравится.
- Я тут подумала…
- Не уходи от разговора, Мария.
- Я только подумала, что им обоим и надеть-то на вечеринку нечего.
- Гарри тоже будет?
- Ну, так он мне сам сказал за завтраком.
- А вы, значит, и завтракали вместе?
- Может, достать старые костюмы? Те, что Эмилио носил?
- Если их моль не побила.
- Я проверила - не побила.
- Брюки придется подкладывать.
- Адаму не придется. Может быть, для Гарри… Я сама этим займусь.
- Да, займись. Спокойной ночи, Мария.
- Спокойной ночи, синьора.
- Мария…
- Да, синьора?
- Ты правильно подумала.