Виктор отошел к окну: за кисейными занавесками он разглядел кусочек Ботанического сада с несколькими голыми деревьями и царившим над ними вековым кедром. Дым из труб тюрьмы Сент-Пелажи и больницы Питье поднимался в небо и сливался со свинцовыми тучами, которые, будто крышкой, накрывали кипящий котел города. На другой стороне улицы подручный булочника с накрытой белой тряпкой корзинкой в руках прокладывал себе путь сквозь сплошной встречный поток прохожих. Виктор представил, как этот парень поднимается в тесную холостяцкую квартирку под самой крышей, где его поджидает старик военный в отставке, и ему стало тоскливо. Тем временем в приемной появился еще один пациент - прикованный к инвалидному креслу грузный мужчина. Виктор решил было почитать газеты, сваленные на столике, но сосредоточиться не получалось - мысли перескакивали с одного на другое. Тогда он стал рассматривать картину над камином: преподаватель обследует больного в аудитории, полной студентов-медиков. Виктор подошел поближе, чтобы разобрать подпись художника, но услышал мужской голос:
- Мсье Пиньо?
Виктор вспомнил, что ради конспирации присвоил себе фамилию Жозефа, и повернулся. Кабинет доктора, в отличие от гостиной, был почти пуст: тут стояли только заваленный книгами стол и три стула. Если бы не несколько гравюр на стенах, можно было подумать, что вы оказались в кабинете чиновника. Доктор Оберто встретил Виктора дежурной улыбкой и приветливым жестом пригласил сесть. Лицо у него было моложавое, хотя в волосах уже пробивалась седина. Виктору показалось, что он уже где-то видел этого человека, но где именно, он не мог припомнить.
- Фамилия, имя, дата рождения, род занятий? - Оберто взял лист бумаги и окунул ручку в чернильницу.
- Пиньо Жозеф, 14 января 1860 года, предприниматель, - бодро солгал Виктор.
- На что жалуетесь?
- Ну… я… трудно описать…
- Головные боли?
- Случается, но…
- Бывает ощущение, будто голову сжало как тисками? Тяжесть в желудке?
- Да, особенно после еды.
Врач искоса на него посмотрел.
- А как с потенцией?
- Никаких проблем.
- Раздевайтесь.
- Послушайте, я вас обманул, - решил приступить к делу Виктор. - Я репортер и пишу серию статей о чрезмерном интересе публики к некоторым видам преступлений. Особенно меня интересует мотив мести. Я хотел бы узнать ваше мнение как психиатра, но вижу, вы очень заняты…
- Раз видите, зачем было отнимать у меня столько времени зря? Представьте себе, я тоже не чужд журналистики и отлично знаю, что главное в этой профессии - краткость!
Оберто отложил ручку, встал и подошел к окну.
- Ладно, я скажу вам, что знаю. Но учтите, я не специалист в области криминалистики. И даже если сталкиваюсь с человеком, способным совершить преступление, я далеко не всегда могу составить представление о мотивах, которые им движут.
- И все же, может, вам попадались такие, кто одержим жаждой мести?
- Великое множество. Но редко кто переходит от слов к делу.
- А что, по-вашему, может заставить человека отомстить обидчику через много лет?
- Убеждение, что не будь его, жизнь сложилась бы по-другому. Чем сильнее он пострадал, тем большую боль стремится причинить тому, кого считает виновным.
- Скажите, бывают ли другие причины для такого стремления покарать?
- Неизбежное следствие всякого страдания - ненависть. Сильное чувство, которое толкает к разрушению.
- И что испытывает человек, решившийся на месть? Ведь она не исправит причиненный ему вред!
- Нет, конечно, прошлого не воротишь. И в то же время, отомстив на деле или, что случается чаще, мысленно, человек пытается вернуть себе самоуважение. Эта тема часто становится сюжетом популярных романов - ведь люди любят читать о сильных чувствах. С незапамятных времен возмездие считалось священным: око за око, зуб за зуб. И будь то правосудие или десница Господня, факт остается фактом: в результате возникает порочный круг. На международном уровне желание отомстить часто ведет к войнам. Да что я вам рассказываю, вы и без меня все это прекрасно знаете. Если среди моих пациентов и есть потенциальные убийцы, то их мотивы слишком сложны, чтобы свести их к одной красивой фразе: "Я испанец, и нет для меня ничего слаще мести".
Доктор Оберто вернулся за стол и открыл медицинский словарь. Виктор понял, что разговор окончен.
В приемную они вышли вместе. Посетители следили за ними настороженными взглядами. Виктор указал на картину над камином и спросил:
- Это работа кисти Готье?
- Нет, фамилия художника Жобер, он не слишком известен. Это полотно я храню в память о далеких временах, когда учился у профессора Жардена в Лионе. Я тут третий слева, вон, видите - тощий, с бородкой. Давно это было.
- Я слышал, что медицинский факультет в Лионе - один из лучших.
- Так оно и есть. Если вам интересно, приходите в Сальпетриер, я там читаю лекции по средам во второй половине дня. Заодно расскажете, как продвигается ваша статья…
Виктор взял наемный экипаж. "Ли-он, Ли-он"… Все вертелось вокруг этого слова. Даже гибель Базиля Попеша. Но какое отношение ко всему этому может иметь психиатр? Может быть, тот факт, что он некогда жил в Лионе, - всего лишь совпадение? Нет, это не может быть случайностью. Если имя Оберто, как и Шарманса, упоминается в загадочной записке Гастона Молина, значит, доктор тоже связан с этим делом. Осталось только это доказать. Виктор решил положиться на интуицию.
Он выглянул в окно экипажа и увидел прямо под надписью "Согласно закону от 29 июля 1881 года расклеивать объявления запрещено" плакат Эжена Грассе с рекламой чернил. Жирные черные буквы напомнили Виктору толстого кота, который жил в кабаре у Родольфа Сали, и он вдруг вспомнил, где видел доктора Оберто: в "Ша-Нуар" накануне того дня, когда был обнаружен труп Ноэми Жерфлер. Именно тогда Луи Дольбрез показал ему на какого-то человека, кажется, это и был Оберто. Только тогда его звали иначе. "Нет, я, наверное, обознался, - решил Виктор. - Ну что известному психиатру из Сальпетриер делать в кабаре? Дольбрез говорил, что этот человек занимается журналистикой…"
Виктор вспомнил, что в приемной доктора лежало много газет, в том числе номера "Эко де Пари". Да, Дольбрез упоминал именно эту газету после того, как о чем-то переговорил с Оберто, который тогда представился… Какое он назвал имя? Надо расспросить Дольбреза. Но где узнать его адрес? "Если спросить у Таша, она решит, что я возомнил Дольбреза своим соперником и хочу с ним разобраться… Нет, лучше обратиться к Эдокси Аллар. Правда, она снова начнет строить мне глазки… Что ж, на какие жертвы не пойдешь ради дела!" Эдокси оставляла ему свою визитку. Виктор точно помнил, что положил ее в папку, где держал свои бумаги. Нельзя терять ни минуты, ведь Оберто тоже может вспомнить про их встречу в "Ша-Нуар". Виктор отпустил экипаж на набережной Малакэ.
В книжной лавке никого не было. Виктор уже собирался пройти к себе в лабораторию, как услышал какой-то шорох в кладовой. Он осторожно подкрался и заглянул внутрь. У застекленного шкафа, где Кэндзи хранил свои книги и сувениры, привезенные из дальних странствий, на приставной лесенке сидели рядышком Айрис и Жозеф. Они листали красный том с золотым обрезом. Виктор разглядел название на обложке: "Опасные связи". Он знал, что это издание проиллюстрировано весьма фривольными гравюрами, и счел неуместным не только сам выбор книги, но и то, как близко друг к другу сидели молодые люди. Общение с простым приказчиком из книжной лавки может повредить репутации Айрис - девушки из приличной семьи, получившей прекрасное образование.
- Жозеф, кто позволил вам отлучиться из лавки?! - рявкнул он, и бедняга Жожо чуть не свалился с лесенки. А вот Айрис ничуть не смутилась.
- Что это вы кричите? - с лукавой улыбкой спросила она. - Чем мы провинились?
Виктор, не ответив, накинулся на Жозефа:
- Вы не слышите? Вам здесь за что платят? А ну марш на рабочее место! - И он перевел суровый взгляд на Айрис: - Кэндзи здесь?
- Нет, уехал к кому-то из клиентов.
- Айрис, в отсутствие вашего крестного ответственность за вас лежит на мне.
- И что? Я проводила время в приятном обществе.
- Я видел. И впредь советую вам держаться в рамках приличий, мадемуазель.
Виктор развернулся на каблуках и направился к себе. Жозеф бросил ему вслед красноречивый взгляд и проворчал:
- Конечно, кричать на меня легко! Хотя сам в магазине почти и не бывает. А как же тогда свобода? А равенство? Или это только слова: "Свобода, равенство, братство"?! Нет никакой справедливости!
Виктор раздраженно вытряхнул на стол содержимое папки для писем, но тут за его спиной послышалась музыка. Он резко обернулся. Покачивая головой в такт мелодии, Айрис держала в руке часы на цепочке - Виктор подарил их Кэндзи на день рождения два года назад.
London bridge is falling down,
falling down, falling down…
- Приятная мелодия, - сказала Айрис. - Она играет каждый час. В детстве я часто под нее засыпала. Эти часы принадлежали вашему отцу, потом - вашей матери, а затем достались вам.
Виктор оторопел, а Айрис продолжала:
- Вы никогда не задумывались, что сталось с тетушкой Глорией, которую Дафнэ навещала трижды в месяц?
- Откуда вы об этом знаете?!
Имя, которое произнесла девушка, вызвало у Виктора смутные воспоминания: вот мать склоняется к нему, целует в лоб и поручает заботам Кэндзи. А вот она рассказывает Кэндзи о состоянии здоровья мисс Глории Далвич, своей дальней родственницы из Хэмпшира, особы крайне болезненной.
- Глория умерла через некоторое время после моего возвращения во Францию, где-то в 1879 году. Она ненадолго пережила мою мать, - пробормотал Виктор. - Мне рассказал об этом Кэндзи.
- Держу пари, его рассказ был предельно лаконичен.
- Но, позвольте… что все это значит?
- В раннем детстве я жила в маленьком уютном домике неподалеку от Уинчестера, с кормилицей. Ее звали Глория, она была родом из Далвича и часто рассказывала мне, что своими глазами видела Хрустальный дворец, который, как вам, вне всякого сомнения, известно, выстроили к первой Всемирной выставке в 1851 году.
- Глория Далвич, - повторил Виктор изменившимся голосом.
- Трижды в месяц нас навещала красивая дама, она осыпала меня подарками. Но больше всего на свете я любила играть с ее часами. Я прикладывала их к уху и представляла себе, что внутри живут крошечные феи, которые играют эту мелодию специально для меня. Когда мне исполнилось четыре года, красивая дама вдруг перестала приезжать. Глория крепко обняла меня и сказала, что моя мама умерла, но плакать не нужно, потому что она попала в рай. В моей жизни появился элегантный сдержанный господин, который называл себя моим крестным. Крошечные феи не оставили меня, я никогда не знала недостатка в нежности. Вскоре Глория тоже умерла, и Кэндзи отправил меня в Лондон, в пансион мисс Доусон. Там меня звали мисс Эббот…
Виктор смотрел на девушку, не в силах произнести ни слова. Айрис его разыгрывает? Нет, не может быть.
- То есть вы хотите сказать, - промямлил он, - что вы моя…
- Я собиралась постепенно подготовить вас к этому, но ваш менторский тон настолько меня взбесил, что я не сдержалась. Поверьте, я очень рада, что у меня есть брат и что это именно вы. Но мне надоела постоянная опека. Сначала мисс Доусон, потом мадемуазель Бонтам, теперь вы…
- А вы уверены, что Дафнэ была вашей…
- Да. И получила этому подтверждение, обнаружив и вскрыв два запечатанных конверта, которые отец хранил в шкатулке у себя под кроватью. Знаете, что там оказалось?
- Нет, - ответил Виктор и добавил: - Я не позволяю себе рыться в личных вещах Кэндзи.
- Не надо меня упрекать. Я имела право знать правду. Так вот, в конвертах я обнаружила свое свидетельство о рождении, фотографию Дафнэ со мной на руках, а еще справку о моем крещении по англиканскому обряду.
Виктор поймал себя на том, что внимательно вглядывается ее лицо. Айрис говорила очень серьезно. А значит, ему придется свыкнуться с мыслью, что его мать была любовницей Кэндзи.
- Все очень просто, - продолжала Айрис, не отводя взгляда. - Дафнэ взяла с Кэндзи клятву хранить молчание, потому что хотела избежать скандала - когда я родилась, вам было четырнадцать, со свойственным этому возрасту максимализмом вы могли осудить ее. Помните, в 1874 году Дафнэ уезжала на четыре месяца? Тогда я и родилась. Представьте себе, как сильно должен был Кэндзи любить ее, чтобы согласиться хранить все в тайне… Потеряв любимую женщину, он мог бы утешиться, рассказав нам все, но… Он стал называть себя моим крестным… И я ему подыгрывала. Хотите верьте, хотите нет, мне будет не хватать этой игры.
- Иными словами, он вынужден был пожертвовать интересами своей дочери ради чужого ребенка? Да он должен был меня возненавидеть!
- Напротив, он очень привязан к вам.
- И к вам тоже!
- Естественно, но мы с ним мало общались. Он во что бы то ни стало хотел избежать огласки. Эта тайна тяжким грузом лежит у него на сердце. И я считаю, что мы с вами должны ему помочь. Лично я рада, что у меня есть брат, правда, предпочла бы, чтобы он не был таким тираном и пуританином. Тем более, что мы с Жозефом не делали ничего предосудительного. Он очень милый. Виктор, ну будьте же ко мне снисходительны… Кстати, Таша вряд ли понравился бы ваш интерес к судьбе девушки в красном…
- Вы и это знаете?
- Ну я же не слепая! Переживания Кэндзи, ваши настойчивые расспросы, мой скоропалительный переезд на улицу Сен-Пер - все это лишь подтвердило мои догадки. Я читала газеты. Бедняжка Элиза, она так мечтала о большой любви… Надеюсь, вы найдете того, кто ее убил. И не переживайте, я никому, кроме вас, ничего не рассказывала.
Виктор растерялся. У него голова шла кругом. Его мать и Кэндзи… Абсурд какой-то! Этой девчонке книжки бы писать! С чего начался их разговор? Ах, да, с часов.
- А часы… вам их Кэндзи пода…
- Он каждый вечер кладет их в изголовье кровати. Сегодня утром я их стащила. А когда хотела вернуть на место, они заиграли эту мелодию. - Айрис улыбалась, но в глазах у нее стояли слезы.
Виктор выбежал вон. Он шел по улице Сен-Пер, пытаясь прийти в себя. Как мог Кэндзи столько лет скрывать от него правду? Хотя кто знает, как он отнесся бы ко всему этому тогда, в юности? Вряд ли с пониманием.
Виктора терзали противоречивые чувства: он восхищался выдержкой приемного отца и в то же время злился на него. А еще его охватила нежность по отношению к новоявленной сестре. Она, такая хрупкая на первый взгляд, нашла в себе силы открыто сказать о своих чувствах.
Виктору хотелось поговорить с Кэндзи начистоту, чтобы раз и навсегда избавиться от мучительных подозрений. Вот только как решиться на такой разговор?.. "Что же я ему скажу?" - думал он. Ему вдруг вспомнились произнесенные с легким английским акцентом слова, которые услышал год назад от медиума Нумы Уиннера: "Любовь. Я ее нашла. Ты поймешь. Подчинись зову сердца. Ты возродишься, если разорвешь цепь".
Почему он вспомнил их именно сейчас? Неужели мать и впрямь говорила тогда с ним? Может, она пыталась поведать о своей тайной любви к Кэндзи? Как бы там ни было, если рассказать об этом спиритическом сеансе японцу, это поможет пробить брешь в панцире его невозмутимости и вызвать на откровенность. Несмотря на весь свой прагматизм, Кэндзи верит в духов предков и послания с того света.
Жозеф стоял спиной к прилавку, скрестив за спиной руки, в позе святого мученика Себастьяна на известной картине. Виктор кашлянул, переложил книги с места на место, разгладил ладонью газету - никакой реакции.
- Жозеф, мне жаль, что так получилось…
Приказчик продолжал изображать великомученика.
- Ну как хотите, становиться перед вами на колени я не буду! - потерял терпение Виктор. - Я был неправ и готов это признать!
- Вы приказали мне вернуться на рабочее место. Вот он я, на месте, - подал голос Жозеф.
- Вольно, черт возьми! Где мадемуазель Айрис?
- Она пошла наверх и больше не выходила.
- Она сказала, что вы ей очень симпатичны.
- Вас это удивляет?
- Отнюдь нет. Я уверен, что вы вели себя как джентльмен. Нужно… приглядеть за ней.
Жозеф немного оттаял, но старался не показывать, что удовлетворен.
- Со мной ей ничто не угрожает. А как там наше расследование? Продвинулось хоть немного?
Расследование… Последние события отодвинули его на второй план. Жозеф прав - чтобы поймать преступника, действовать надо быстро.
- Мне нужно еще кое-что выяснить. Если мсье Мори не вернется к пяти часам, попросите мадемуазель Айрис подменить вас в лавке, отправляйтесь к ломбарду и идите за Шарманса. Я вернусь в лавку к закрытию.
- Будет сделано, патрон! - щелкнул каблуками Жозеф, вытягиваясь по струнке.
Худенькая горничная проводила Виктора в гостиную и скрылась. Он огляделся - мебель красного дерева, обитые бархатом кресла и целые джунгли комнатных растений - и хмыкнул при виде расстеленной на кушетке медвежьей шкуры. Похоже, Антонен Клюзель прав, и Фифи Ба-Рен действительно удалось подцепить какого-то русского князя. Среди густого меха что-то блеснуло.
Виктор подошел поближе и увидел на шкуре трость со знакомым нефритовым набалдашником в форме лошадиной головы. Кэндзи здесь?! Виктор поспешно направился к выходу, но тут в гостиной появилась Эдокси в домашнем платье из розового шелка.
- Какой сюрприз! Я рада, что вы пришли!
Виктор поклонился и поцеловал ей руку. Она оставила дверь в спальню полуоткрытой, и там мелькнул черный сюртук в полоску и сиреневый шелковый галстук. Ошибки быть не может: это Кэндзи. Кровь бросилась Виктору в голову, и он, забыв о приличиях, рванулся в спальню, но там уже никого не было. Когда к нему вернулось самообладание, он вернулся в гостиную и увидел, что трость исчезла, а Эдокси протирает уголком шали лист фикуса.
- Ох уж эти слуги! На них невозможно положиться. Так что вам угодно? - спросила она, закрывая дверь спальни.
- Мне необходимо встретиться с Луи Дольбрезом. В пятницу в "Мулен-Руж" мне показалось, что вы с ним довольно близкие друзья, и я подумал…
- Что застанете его у меня в постели?
- …Что вы знаете, где он живет. Он предлагал мне написать статью для одного из своих друзей, редактора "Эко де Пари", и я хотел сказать ему, что согласен.
- И только-то? А я-то подумала, что вы взялись блюсти мою нравственность.
- Дорогая моя Эдокси, я бы никогда не осмелился вмешиваться в вашу личную жизнь, - ответил Виктор и вдруг увидел пропавшую трость - теперь она стояла в углу, за фикусом. Он сделал движение в ту сторону, но Эдокси встала в него на пути.
- Рада вам помочь… Вот, - сказала она и, быстро набросав несколько слов, протянула ему клочок бумаги, - надеюсь, вы будете хранить молчание. Луи, конечно, душка, но бывает весьма вспыльчив.