– Алексей, я из Вены никуда не тронусь – слишком много чести этому корсиканскому выскочке. Но наша армия уже в России. Пока мы поднимем полки и выдвинемся навстречу Наполеону, пройдёт не один месяц. Англичане сейчас в Бельгии, они да пруссаки быстрее всех смогут мобилизоваться и оказать противодействие Наполеону, а тот, насколько я понимаю, обязательно будет искать битвы как можно ближе к Парижу. Второй раз он не повторит прошлогодней ошибки. К тому же, зная патологическую ненависть Бонапарта к англичанам, именно они станут самой вероятной целью его нападения. Поезжай к герцогу Веллингтону. Будешь моим представителем при его штабе. Станешь ежедневно сообщать мне о том, как развиваются события. В помощники себе возьми молодого графа Печерского. В Министерстве иностранных дел ходатайствовали за него, предлагая отправить военным советником посольства в Лондоне. Я согласился, но теперь английские войска стоят в Брюсселе, так что пусть начинает свою новую службу на поле брани.
Горькая складка пролегла между бровями Александра Павловича.
– Опять всё сначала! – с горечью воскликнул государь. – Франц сказал мне, что, судя по донесениям, Наполеон хитрит – играет на чувствах простых людей. Он обещает французам освобождение от помещиков-эмигрантов и священников, слетевшихся в страну после долгого изгнания. Подобные речи народ встречает с восторгом. Бурбоны ничему не научились, да они, похоже, и неисправимы. Сам Людовик XVIII осторожен и скромен, но его брат и племянники – безмозглые наглецы. Они ведут себя так, что меньше чем через год после Реставрации их уже ненавидят все – и нищие, и парижские богатеи. Неудивительно, что Наполеона встречают, словно триумфатора. Я думаю, что твоя сестра была права: он и Париж займёт без единого выстрела.
В последних словах государя сквозила такая горечь, что Алексею стало не по себе, он хотел было сказать что-нибудь в утешение, но Александр Павлович не позволил.
– Ну, иди, собирайся! – приказал он и тихо добавил: – Я очень на тебя надеюсь!
Алексею оставалось лишь откланяться и покинуть почти опустевший зал. Об отставке больше не могло быть и речи. Начиналась новая война. Бедняжке Европе опять не повезло. Похоже, что Венский конгресс заседал напрасно.
В Вене Михаилу Печерскому повезло: в переполненном русскими дворце Хофбург ему досталась маленькая, но отдельная комната на верхнем этаже. Печки в ней не было, но зато через неё проходила обложенная потемневшими от времени кирпичами каминная труба одной из парадных гостиных, поэтому в комнатке было тепло и уютно.
После ранения, полученного Михаилом под Лейпцигом, его дядя – действительный статский советник Вольский – усиленно хлопотал в Министерстве иностранных дел, добывая для племянника перевод на дипломатическую службу. Пока же Михаил считался военным советником при российской делегации на конгрессе и помогал Вольскому, занятому в переговорах. Самому Николаю Александровичу отвели большую и красивую комнату рядом с покоями графа Нессельроде – главного помощника государя на этом конгрессе. Дядя приглашал Михаила пожить вместе с собой, но Печерскому не хотелось стеснять старика, да и самому грех было отказываться от свободной жизни.
Михаил только что вернулся из оперы, где слушал "Волшебную флейту". Музыка разбередила ему душу и, против воли, мысли, как всегда в последнее время, проторили дорожку в тот памятный день, когда на маскараде в английском поместье он встретил странную девушку, предсказавшую ему судьбу, а потом разделившую с ним постель. Печерский помнил каждый жест, каждое слово, даже звуки и запахи постоянно всплывали в памяти. Но от этого легче не становилось. "Цыганка" была права в своем предсказании: он полюбил женщину – и тут же её потерял.
То, что он любит, Михаил понял уже давно. Однажды, за бутылкой хорошего французского коньяка, который во дворце можно было получить совершенно свободно, граф спросил себя, почему вновь и вновь вспоминает эти глаза цвета бренди и седые, как лунь, волосы. От одного лишь воспоминания о юном теле милой "цыганки", поднималась волна желания. И ответ пришёл сам собой: это – любовь.
Сегодня Моцарт вновь оживил воспоминания. Это становилось уже невыносимым. Любить и быть обречённым на безответность!.. Тоска сдавила холодной лапой сердце. Зачем так жить?! На этот вопрос у Михаила ответа не было, и это пугало его больше всего.
Граф подошёл к окну. Из бутылки, спрятанной от нескромных взглядов за занавеской, он налил себе стакан коньяку, сделал добрый глоток и задумался. Со своей жизнью нужно что-то делать! Но что?..
Легкий стук в дверь отвлёк Печерского. Он пригласил посетителя войти. Дверь деликатно приоткрылась, и Иван Михеевич – старый и особо доверенный дядин слуга – подобострастно согнувшись, просунул в образовавшуюся щель голову.
– Ваше сиятельство, извольте пожаловать к дядюшке, – сладко улыбаясь, пригласил он. – Николай Александрович велел как можно быстрее вас привести.
– Что-то случилось? – удивился Михаил. Приглашение было неожиданным, ведь они с дядей сегодня уже виделись.
– Не могу знать, ваше сиятельство, Николай Александрович вам сами скажут, зачем звали-с, – отнекивался старый слуга.
По хитрому прищуру его глаз Михаил ясно видел, что всё-то верный пёс знает, только раз говорить не велено, то он и будет молчать, как кремень.
– Ну, что ж, пойдём, – решил Печерский и отправился вслед за посланцем.
Идти пришлось долго: огромный дворец сводил с ума многочисленными переходами, коридорами и лестницами. Наконец Иван Михеевич деликатно стукнул в дверь комнаты действительного статского советника Вольского и отступил в сторону, пропуская вперёд графа.
– Добрый вечер, дядя. Звали? – спросил Михаил.
Николай Александрович сидел в тёмном резном кресле с высокой спинкой. Он не поднялся, а лишь махнул рукой, пригласив племянника сесть рядом. Старый дипломат катал в ладонях пузатый бокал, судя по запаху, с коньяком. Это безмерно удивило Михаила. Дядя пил мало, обычно лишь шампанское на дипломатических приёмах и то – самое большее пару бокалов за вечер.
– Садись, Мишель, – предложил Николай Александрович, как-то виновато глядя на племянника. – Выпей со мной, повод у нас с тобой сегодня горький.
– Что же случилось?
– Письмо я получил из Петербурга, что батюшка твой скончался, – печально сказал Вольский.
Он плеснул коньяка в пустой бокал, стоявший на подносе рядом с бутылкой, и протянул его Михаилу.
– Я понимаю, что ты отца почти не знал, но покойный Пётр Гаврилович был неплохим человеком, просто не всегда мог противостоять собственным слабостям. Перед моим отъездом в Вену он попросил о встрече. Батюшка твой был уже тяжко болен и понимал, что больше не встанет. Он назначил меня своим душеприказчиком, при мне же подписал своё завещание и ещё одну бумагу. Они хранятся в моем кабинете в Петербурге и ждут своего часа. Мы с Пётром Гавриловичем договорились, что в случае его смерти мне отправят с курьером сообщение. И вот сегодня этот курьер прибыл, привёз письмо и перстень, переданный тебе отцом.
Михаил замер, пытаясь понять, что же он чувствует. Горе? Нет… Да и откуда бы ему взяться, если сын видел отца лишь несколько раз в своей жизни. А оплакивать незнакомого человека, право, было бы странно. Возникло лишь чувство горького разочарования. Михаил так и не успел узнать отца, понять его, да просто полюбить. А теперь этого уже никогда не случится.
Дядя вложил ему в руку перстень с гербом Печерских и попросил:
– Мишель, ты выпей, тебе легче станет. Нам об очень важных вещах поговорить нужно.
Михаил послушался, сделал большой глоток, и бархатный огонь скользнул по горлу, оставив тёплое послевкусие. Вторым глотком граф допил бокал до дна и глянул на дядю, ожидая продолжения разговора. Вольский заговорил:
– Мишель, отец оставил тебе всё своё имущество, и я обязан проследить, чтобы твоя мачеха Саломея и её сын Иван не получили ничего. Это было основным требованием твоего покойного отца. Вместе с завещанием он оставил мне ещё один заверенный по всей форме документ. Там Пётр Гаврилович утверждает, что никогда не имел со своей третьей женой супружеских отношений – консуммации их брака так и не произошло, а молодой человек, которого твоя мачеха выдаёт за сына графа Печерского, таковым не является.
– Не могу сказать, что не подозревал об этом. Я прекрасно помню горца Косту, жившего в нашем имении зимой, а летом уезжавшего на Кавказ. Ни для меня, ни для Серафима его отношения с Саломеей не были тайной. Но по большому счету, для меня Вано – просто брат Серафима, ну а того, как вы знаете, я очень люблю.
– Я знаю, что и Серафим тебя любит, но это совсем другой разговор. Давай вернёмся к завещанию твоего отца. Пётр Гаврилович взял с меня слово, что после его смерти ноги Саломеи в имении больше не будет. Я пообещал – иначе старик не ушел бы с миром, но если ты, получив наследство, просто выгонишь мачеху и молодого человека, который официально считается твоим братом, то в свете этого могут не понять, а объяснять причины неприлично.
Николаю Александровичу смертельно не хотелось вдаваться в подробности скандальной третьей женитьбы покойного графа, и он с виртуозным дипломатическим мастерством вывернул разговор в деловое русло:
– Я перед отъездом проверил, что приносит Пересветово. Так вот, выяснилось, что доходы с этого имения упали за последние годы в несколько раз. Я послал Ивана Михеевича потихоньку поговорить с тамошним управляющим. Мерзавец во всём сознался. Сказал, что Саломея запугала его до такой степени, что он отдает ей деньги от продажи урожаев. Управляющий даже насплетничал, какое имущество твоя мачеха прикупила на украденные с Пересветова доходы. У неё теперь есть два каменных дома в Ярославле, небольшое имение в шестьдесят душ в соседнем уезде и, самое главное, недостроенная фабрика, а для той уже завезены из Англии новейшие прядильные машины. Правда, с фабрикой дела плохи: ею взялся управлять Вано, что неминуемо приведёт к краху. Но это – их дело. Я предлагаю тебе отправить Саломею с сыном в купленное ею на украденные деньги имение, а после забыть о существовании этой родни.
Вольский поднялся и подошёл к камину. На мраморной каминной полке белел большой пухлый конверт. Николай Александрович взял его, вернулся к племяннику и предложил:
– Я сам поеду в Пересветово и поговорю с этой женщиной. Я – душеприказчик покойного графа и должен выполнить его последнюю волю. А ты в это грязное дело не влезай. Согласен? – Увидев подтверждающий кивок Михаила, он с заметным облегчением улыбнулся и протянул племяннику конверт. – Сегодня вечером мне принесли письмо от начальника Иностранной коллегии. Я думаю, что в нём приказ о твоём назначении в Лондон. Вскрой сам.
Михаил сломал печать и развернул листы. Он увидел витиеватую подпись императора Александра. Это был указ о переводе ротмистра лейб-гвардии Уланского полка Михаила Печерского военным советником чрезвычайного и полномочного посланника в Лондон с сохранением текущего воинского звания. Второй листок оказался приказом по Министерству иностранных дел. Военный советник посла в Лондоне ротмистр Печерский направлялся в штаб командующего английскими войсками герцога Веллингтона в качестве помощника личного представителя российского императора. На рассвете Михаилу надлежало поступить в подчинение светлейшему князю Алексею Черкасскому.
– Как говорится, есть две новости – одна хорошая, а одна плохая, – скептически хмыкнул Вольский, – ты теперь – дипломат, тем не менее едешь на войну. Не сомневаюсь, что Наполеон направится именно к Брюсселю.
– Как "Наполеон"?
– Так ты ещё ничего не слышал? Весь дворец уже три часа гудит об этом. Наполеон высадился на юге Франции, а сейчас идет на Париж. Города сдаются ему без боя, полки переходят на его сторону, народ приветствует его, как бога. Так что впереди новая война. Бонапарт, конечно же, не сможет долго драться, ведь Франция обескровлена. Он не наберёт рекрутов – все молодые мужчины перебиты, а те, что выжили, десять раз подумают, идти ли в армию. Но этот человек искренне верит в своё божественное предназначение. Он не остановится ни перед чем, чтобы только попробовать вернуть власть.
– Господи! Я и не знал! – поразился Михаил. – Но как же так, дядя, ведь всем в Европе ясно, что Наполеон просто не сможет победить. Превосходство в войсках у союзников многократное, и я как военный подтверждаю, что победа французов – это утопия. Как бы Наполеон ни уверовал в величие своего гения – он должен это понимать.
– А он не понимает! Но теперь свершится то, чего уже не миновать, и надеюсь, что война продлится недолго.
Михаил тоже на это надеялся. Он рвался в Лондон – искать свою "цыганку".
Вольский вновь завёл разговор о наследстве, но Михаил уже ничего не хотел слушать. Он обнял дядю и отправился собираться в путь, оставив Николаю Александровичу самому решать, как поступить с обитателями Пересветова.
Глава шестнадцатая. Бунт Вано
Март принёс в Пересветово яркое солнце. И хотя по календарю весна уже должна была вступить в свои права, но морозы не отступали, снег ещё лежал плотным настом, а на укатанных санями дорогах проблескивал ледяной корочкой. Впрочем, небо уже ярко голубело – весеннее, безоблачное и высокое. Ещё чуть-чуть – и начнётся оттепель.
Настроение хозяйки дома было под стать весёлому солнечному утру. Накануне графиня получила наконец-то долгожданное известие: её ненавистный супруг умер и уже похоронен. Кузен Леван не поленился сам посетить похороны и теперь писал, что, кроме старых слуг и пары дальних родственников, в лавре никого не было. Он задал домоправителю Печерских вопрос, где же сын покойного, Михаил, и его дядя, Вольский, и получил ответ, что оба отсутствуют на похоронах по уважительной причине, находясь с государем на конгрессе в Вене.
Даже ехидный намёк кузена, что на панихиде никто не упомянул ни имени вдовы – Саломеи, ни имени младшего сына, Ивана, не испортил графине настроения. Подумаешь, молчанку затеяли, посмотрим, как запоют эти лизоблюды, когда она захватит наследство покойного супруга. То, что наследником станет её сын, Саломея считала пустой формальностью, ведь мальчик так ей предан, да и она, как любая разумная мать, должна контролировать своего ребёнка даже в мелочах.
Саломея чувствовала себя всемогущей. Наконец-то она – девочка из горного села – достигла вершины власти и богатства! Теперь всё будет по-другому. Вот прямо с сегодняшнего утра и начнётся новая жизнь! Прямо с завтрака!
Саломея заняла место во главе стола и с нежностью посмотрела на своего Вано, севшего от неё по правую руку. Гибкий и стройный, с большими чёрными глазами и орлиным носом, Вано ничего не взял от простецкой внешности своего отца. Настоящий красавец! Саломея просто боготворила сына.
– Как ты спал, мой дорогой? – ласково спросила она.
– Как всегда! Хорошо… – сдержанно ответил Вано.
Он очень старался не вспылить. Мать была на удивление непонятливой. Ему уже исполнилось двадцать, а она по-прежнему следила за каждым его шагом. Саломея словно и не понимала, что он – взрослый мужчина. Мать диктовала, что ему носить, чем заниматься, даже требовала от Заиры, чтобы старая нянька каждый вечер приносила молодому графу парное молоко. Все попытки Вано завести интрижку закончились полным провалом. Дворовые девушки, которых он вызывал к себе, ползали на коленях и, рыдая, умоляли их отпустить, ведь хозяйка объявила в девичьей, что тех, кто будет ублажать её сына, она запорет на конюшне. Приживалка Аза – хорошенькая молодка годом старше Вано – тоже отказалась с ним спать.
– Твоя мать предупредила, что если она поймает меня рядом с тобой, то не будет разбираться – было или не было, просто выгонит меня на мороз в чистое поле в одной рубахе, – потупив глаза, объяснила Аза. – Ты уж не сердись, я бы с радостью, ты мне очень нравишься.
Так Саломея на корню пресекла всё попытки сына стать наконец-то настоящим мужчиной, хотя себе не отказывала ни в чём. Вано уже давно догадался, что Коста – материн любовник. Впрочем, он и не осуждал мать. Его отец запер красивую и молодую жену в деревне сразу же после рождения Вано. И если Михаилу с Серафимом достались хотя бы крохи отцовского внимания, то сам он ни разу не видел Пётра Гавриловича Печерского. Разве так отец должен был относиться к сыну?!
Заира и Коста втайне от матери рассказывали Вано о жизни и традициях гор. Вот где всё было просто и справедливо. Мужчина, а тем более князь, считался там наместником Бога на Земле, самодержавным властелином своего рода. А он, Вано, мог дважды считаться властелином, ведь по матери он – князь, а по отцу – граф. На самом деле весь мир должен был лежать у его ног только по праву рождения, а мать (будто и не она родилась в горах Кавказа) считала главной себя. Как же её там воспитали, если она не понимала, что обязана подчиняться мужчине? Если не мужу, который далеко, так хотя бы взрослому сыну. Нет, ей всё это было невдомёк! Мать бесконечно командовала и не давала Вано свободно жить!
Он давным-давно научился её обманывать: все многочисленные учителя, приглашённые Саломеей в Пересветово, встречая стойкое нежелание маленького графа подчиняться и делать над собой малейшие усилия, в конце концов отступались и на уроках занимались лишь тем, что разрешал Вано. Женщины с ним рисовали и делали поделки, с мужчинами он сражался на деревянных мечах и бутафорских шпагах. Боясь разоблачения, учителя стремились поскорее покинуть дом и уверяли Саломею, что её сын блестяще усвоил курс очередного предмета и научить его они уже больше ничему не могут. Каждый из учителей или гувернёров увозил хорошее вознаграждение и восторженное рекомендательное письмо, написанное графиней Печерской. Она считала, что её сын получил блестящее домашнее образование, а он всего лишь запомнил несколько расхожих фраз на трёх иностранных языках и часто, к месту и не к месту, вставлял их в разговор, окончательно убедив Саломею в своих успехах.
Прознав, что мать купила недостроенную фабрику, Вано обрадовался. Корпуса стояли на окраине губернского города, довольно далеко от Пересветова. При фабрике имелся дом для управляющего, а в нескольких верстах лежало небольшое имение Рощино, и теперь Вано собирался перебраться в него на житьё и уйти наконец-то из-под власти матери.
Рощино ему понравилось. Дом был небольшим и уютным, а главное, не требовал ремонта. Мебель, купленная вместе с домом, была не очень модной, но зато добротной и вполне могла ещё послужить первое время, пока Вано не начнёт получать прибыль с фабрики и не сможет тратить деньги по своему усмотрению. В том, что золото потечёт рекой, он не сомневался – самое большее через полгода он уже будет иметь доход. Убедив мать, что хочет ей помогать, Вано предложил отдать ему фабрику. Он переехал в Рощино и первым делом выбрал себе между дворовых девушек фаворитку. Крупная белотелая Рая с большой грудью и широкими бедрами оказалась так хороша, что Вано поначалу не выпускал её из постели ни днём, ни ночью.