- Вот что писал Дюрер своему другу Якобу Геллеру об одной из своих картин. "И когда я приеду к тебе - через год, или два, или три, - картину надо будет снять со стены и проверить, высохла ли она. Если да, то я покрою ее новым слоем особого лака, который никто, кроме меня, готовить не умеет, и это добавит ей еще сотню лет жизни. Но не позволяй никому делать это за меня. У всех остальных художников лак желтый, и он загубит картину. А если вещь, над которой я трудился больше года, будет испорчена, я очень огорчусь". - Сэр Фредерик снял очки. - Видите, какая забота, какое внимание - и все ради того, чтобы поддержать иллюзию! Когда-то Тициан вернулся из Венеции в Феррару - а в те годы это было серьезное путешествие, - чтобы поправить последний слой лака на своем полотне "Вакх и Ариадна", которое теперь висит в нашей Национальной галерее. Деятели мира искусства - реставраторы, торговцы, хранители музеев - любят казаться такими же безупречными, как эти произведения. Прекрасные манеры, костюм с иголочки - короче говоря, иллюзия совершенства. Они словно надеются, что отблеск славы великих творцов ляжет и на них. Однако внутри все по-другому. Под внешним великолепием, под яркими красками и лаком скрывается совсем иной мир. Давным-давно, когда художники еще сами смешивали краски, а не покупали их в магазине, они старались изо всех сил и порой изобретали краску, которой еще никто никогда не пользовался. Но результат мог оказаться плачевным. Воздух, пыль, вся окружающая атмосфера портили картину, и лет через тридцать - сорок от нее оставался один только голый холст. Изображение исчезало, как улыбка чеширского кота. Поэтому вам, новичку в мире искусства, я настоятельно советую не забывать слов Горация: caveat emptor, что означает "берегись, покупатель". Здесь все не такое, каким кажется.
- Неужели то, о чем вы говорили, может привести к гибели человека? - спросил Пауэрскорт.
Сэр Фредерик поднялся со стула и подошел к окну. Двор освещали жидкие лучи октябрьского солнца.
- Я уже старик, Пауэрскорт. За последние три года я не написал ни одной картины. Врачи говорят, что мне недолго осталось жить. Скоро меня унесет, как уносит течением мусор по нашей Темзе, и выкинет где-нибудь далеко, на неведомом берегу. Поэтому я могу говорить свободно. Я слишком много знаю о мире искусства. Уверяю вас: больше всего он похож на восточный базар или на торговое предприятие какого-нибудь нещепетильного воротилы из лондонского Сити. Мне просто стыдно рассказывать вам обо всех темных делах, которые там творятся. Но я хочу дать вам одно обещание. - Сэр Фредерик повернулся и посмотрел на Пауэрскорта сверху вниз, как благосклонный дядюшка, дающий непрошеный совет нерадивому племяннику. - Я искренне надеюсь, что мир искусства в том виде, в каком он существует у нас в городе, не имеет отношения к смерти Кристофера Монтегю. Надеюсь, что ее вызвали другие причины. Но если в ходе своего расследования вы встретитесь с чем-нибудь подозрительным, касающимся его профессиональной деятельности, непременно возвращайтесь ко мне, и я помогу вам. Я не пожалею для этого ни времени, ни сил, потому что мне очень нравился Кристофер Монтегю.
4
Уильям Аларик Пайпер шел на встречу с Гладстоном. Он доехал на поезде до железнодорожного моста Барнс и отправился дальше по берегу реки. На нем были длинный плащ и надвинутая на глаза шляпа. Он настороженно озирался кругом, точно боялся, что за ним следят.
Гладстон отвечал за секретность. Разумеется, по-настоящему его звали иначе. Все важнейшие агенты Декурси и Пайпера действовали под вымышленными именами. Осторожность лишней не бывает, повторял Пайпер в пору организации своей системы. Одно слово о том, с кем ты встречаешься, одна случайная сплетня могут расстроить сделку. А это приведет к потере барыша, с чем Пайпер отнюдь не намерен был мириться.
Имена бывших премьер-министров носили только те, кто занимался установлением подлинности картин. Некоторые из этих усопших государственных деятелей путешествовали после смерти гораздо активнее, чем при жизни. Ливер-пул добрался до самой Флоренции, Дизраэли вновь демонстрировал чудеса дипломатического искусства в Берлине, а Пиль не продвинулся дальше Парижа. Но слово этих людей - предпочтительно в письменной форме, а не в устной - порой добавляло к стоимости шедевра десятки тысяч фунтов. Если они говорили, что отданный им на экспертизу Веласкес - подделка, полотно можно было выбрасывать. Но если они объявляли его подлинным, банкиры Уильяма Аларика Пайпера торжествовали. Самое главное заключалось в том, что между экспертом и фирмой, которая занималась перепродажей картин, не было никакой видимой связи. Если бы стало известно, что торговцы платят эксперту, его заключения потеряли бы всякую ценность. Незаинтересованность, высокий статус истинного ученого, стремление к научной объективности - все это служило золотыми фишками в игорных залах мира искусства. Вот почему Пайпер дал своим помощникам вымышленные имена, вот почему он сегодня вечером оглядывался вокруг, направляясь знакомой дорогой в Мортлейк-Хаус. Гладстон был специалистом по Возрождению.
Гладстон жил в прекрасном георгианском доме на Мортлейк-Хай-стрит; окна его огромной гостиной со стороны, противоположной фасаду, выходили прямо на реку. Всего несколько лет тому назад, до встречи с Пайпером, его постоянным обиталищем был крохотный домишко в Холлоуэе. Теперь многое изменилось. Слуга, маленький человек, старающийся не проронить лишнего слова, провел Пайпера в кабинет. Шторы здесь были плотно задернуты. На мольберте у окна стоял ярко освещенный Рафаэль Хэммонд-Берка. Сам Хэммонд-Берк, выглядевший в Лондоне еще мрачней, чем в своем Уорикшире, привез его в столицу на прошлой неделе. Спустя два-три дня один из носильщиков Пайпера тайно доставил картину в Мортлейк-Хаус.
- Ну, Джонстон, - ибо таково было настоящее имя Гладстона, - что вы об этом скажете?
Джонстон улыбнулся.
- Через минуту вы услышите мое мнение. А может, и нет. Все зависит от условий.
- Что значит "от условий"? - устало отозвался Пайпер, отлично понимая, что сейчас снова начнется торговля. Все эти специалисты одинаковы - к такому выводу он пришел уже давным-давно. Среди них нет ни одного, которого нельзя было бы купить. Вопрос только в цене.
Внешность Джонстона полностью противоречила расхожему мнению публики о том, как должен выглядеть искусствовед или музейный работник. Он был на шесть дюймов выше Пайпера и по крайней мере на фут шире в плечах. Пайпер частенько думал, что с Джонстона удобно было бы писать одного из тех мускулистых христиан - посох в одной руке, Библия в другой, - которые решительно шагают куда-то на фоне пейзажей, навеянных "Путешествием пилигрима", и пользуются такой огромной популярностью у не слишком разборчивых потребителей живописи. Или Голиафа до его схватки с Давидом.
- Давайте обсудим условия позже, - сказал Пайпер, не сводя взгляда со "Святого семейства с агнцем" и в который раз поражаясь тому, сколько невинности в глазах взирающего на мать младенца Христа. - Судя по вашим предварительным замечаниям, это подлинник?
- Да, - ответил Джонстон, внезапно сообразив, что этим он может ослабить свою позицию. - Это, несомненно, Рафаэль, - возможно, он написал картину во Флоренции, прежде чем вернуться в Рим. Она упоминается у Вазари и у некоторых других историков. Сами знаете - ничто так не убеждает публику в подлинности картины, как ее почтенное прошлое.
- Так что там насчет условий? - спросил Пайпер с улыбкой. Никогда не ссорься с этими людьми - таков был принцип, которым он руководствовался с самого начала своей деятельности. Никогда не обижай их, ни в коем случае не груби. Не соглашаться - пожалуйста, но грубость обойдется тебе по меньшей мере в пять процентов от общей цены сделки.
- Согласно нашему уговору, - быстро сказал Джонстон, - в обмен на ваши ежегодные выплаты я должен выносить заключение по всем итальянским картинам стоимостью менее десяти тысяч фунтов. Эта, я уверен, стоит гораздо дороже.
- Есть еще путешествия, Джонстон, не забывайте о них, - напомнил Пайпер, пуская в ход один из мелких козырей. Фирма "Декурси и Пайпер" оплачивала регулярные экскурсии Джонстона во Францию и Италию.
- Что вы скажете о двадцати процентах от цены картины? - пошел в атаку Джонстон. - Я имею в виду не ту цену, которую вы за нее заплатите. Я говорю о продажной цене. - Он обещал жене начать торг с этой цифры, но в душе сомневался в успехе.
Пайпер взял лежащую на столе шляпу. Потом он медленно двинулся к двери гостиной.
- Это абсолютно невозможно. Я крайне сожалею о том, что вынужден прервать свой визит и распрощаться с вами. Но вы выдвигаете нереальные требования. Завтра утром я попрошу банк прекратить ежегодные выплаты в ваш адрес.
Пайпер был уже на пороге, но отчего-то не спешил уходить.
Джонстон вспомнил отрепетированный накануне урок.
- Если вы это сделаете, - сказал он, - я объявлю, что ваша картина - подделка. А я - один из ведущих специалистов по Рафаэлю и его школе во всей Европе.
- Если вы действительно объявите, что этот Рафаэль - подделка, мой дорогой Джонстон, - откликнулся Пайпер, по-прежнему не покидая комнаты, - ваша карьера на этом закончится. - Уильям Аларик Пайпер снова устремил взгляд на Рафаэля. - На свете всегда найдутся эксперты, которые установят его подлинность, - грустно сказал он, надеясь, что эти препирательства не осквернят девственной чистоты картины. - Кроме того, - продолжал он, взявшись за ручку двери, - я буду вынужден написать попечителям вашего музея и сообщить им, что один из их самых ценных работников ежегодно получал деньги от торговца произведениями искусства, удостоверяя взамен подлинность его картин. Боюсь, что они немедленно распрощаются с вами. А найти другое подобное место будет нелегко. - Он открыл дверь и сделал шаг в коридор, аккуратно надевая на голову шляпу. - Желаю вам приятного вечера, Джонстон. Мне искренне жаль, что наше сотрудничество, до сей поры столь плодотворное, завершается таким плачевным образом.
- Стойте! Подождите! - Джонстон был повержен. Его жена не предвидела того, что он может потерять не только ежегодные выплаты, но и свое положение в обществе. Он знал, что никогда не посмеет явиться к ней с такими новостями. - Пожалуйста, вернитесь!
Пайпер с неохотой подчинился. Он закрыл дверь, но шляпы не снял.
- Да? - сказал он.
- Я уверен, что мы можем прийти к какому-нибудь другому соглашению относительно Рафаэля, - осторожно сказал Джонстон, надеясь, что пайперовская курица снесла еще не все золотые яички.
Пайпер понял, что пора называть свою цену. Теперь он мог унизить Джонстона в его собственной гостиной. Какой бы соблазнительной ни казалась эта перспектива, он знал, что такое развитие событий плохо отразится на бизнесе. Джонстона следовало поставить на место как можно мягче. Впереди наверняка будут и другие Рафаэли. Впрочем, заветной мечтой Пайпера всегда оставался Леонардо - и если, паче чаяния, его мечта сбудется, снабдить столь чудесную находку официальной печатью одобрения сможет только Джонстон.
- Я полностью согласен с тем, что ваши ежегодные выплаты покрывают лишь картины стоимостью менее десяти тысяч фунтов, - великодушно сказал Пайпер, все еще не торопясь снимать шляпу. Отправляясь сюда, он освежил детали прежнего договора с Джонстоном с помощью своей записной книжки. Никаких официальных документов на этот счет у него не было. Даже переписки с банкирами и юристами, которая могла бы придать их отношениям законную форму, они не вели: это значило бы подвергать себя слишком большому риску. - Так что вы могли бы предложить? - спросил Пайпер, снимая наконец шляпу и бережно кладя ее на стол.
- Может быть, - Джонстон говорил неуверенно, чуть ли не с запинкой, - будет удобнее, если вы сами назовете цифру, от которой мы могли бы оттолкнуться?
Пайпер выдержал паузу. Подойдя к окну, он слегка отодвинул штору и выглянул наружу. Ветер крепчал. Потемневшая река мирно катила свои воды к морю. Пяти процентов, пожалуй, маловато. Может, семь с половиной? Нет - это чересчур большое унижение для Джонстона и отсутствующей здесь миссис Джонстон. Десять? Что и говорить, приличный куш - возможно, целых десять тысяч в карман Джонстона. А если пятнадцать? Он вздрогнул, подумав о том, какую огромную сумму может недополучить фирма "Декурси и Пайпер".
- Что вы скажете, Джонстон… - Он помедлил, снова взглянув на Рафаэля. Джонстона замутило при мысли о том, что ему сейчас придется перенести. - Что вы скажете о двенадцати с половиной процентах от продажной цены? Думаю, это вполне справедливое вознаграждение.
У Джонстона словно камень с души упал. Всего несколько минут назад крах его карьеры казался неминуемым.
- Прекрасно, - ответил он. - И я непременно порекомендую руководству музея предложить вам за эту картину самую достойную цену.
Уильям Аларик Пайпер хлопнул его по спине. Затем мужчины обменялись рукопожатием.
- Великолепно, просто великолепно, - сказал Пайпер. Он знал, что теперь ему предстоит долгая битва за максимальный барыш, построенная на предложениях и контрпредложениях. Он может сказать музею Джонстона, что богатый клиент из Америки предложил ему за картину семьдесят пять тысяч фунтов или около того. Потом он скажет богатому американцу, что музей готов заплатить восемьдесят тысяч. Эта игра будет продолжаться столько, на сколько у него хватит смелости.
Джонстон подумал, что он, наверное, сможет приобрести симпатичную виллу где-нибудь в тосканских холмах. Это позволит держать в узде миссис Джонстон.
Направляясь обратно к железнодорожной станции в надвинутой на глаза шляпе, Пайпер улыбался про себя. Гладстон, он же Джонстон, был главным хранителем отдела искусства Италии и Возрождения Лондонской Национальной галереи. И его услуги - Пайпер невольно усмехнулся - обошлись фирме довольно дешево. При необходимости Пайпер не пожалел бы и двадцати пяти процентов от продажной стоимости картины. Теперь, когда заключение о подлинности Рафаэля было, можно сказать, у него в кармане, он мог сделать Хэммонд-Берку окончательное предложение о покупке. Тридцать тысяч? Тридцать пять? Сорок? Сев в поезд, он поудобнее устроился в уголке отделения и погрузился в мечты о пропавших Леонардо.
- Я обдумал то, о чем вы мне писали, лорд Пауэрскорт. - Томас Дженкинс из оксфордского Эмманьюэл-колледжа пил чай в гостиной Пауэр-Пауэрскортов на Маркем-сквер. Пауэрскорт предлагал встретиться с ним в Оксфорде, однако Дженкинс собирался в Лондон по делам: у него просили консультации по каким-то старинным документам из Британского музея. - Должен признаться, я не располагаю сведениями о том, над чем именно Кристофер работал накануне смерти. Свою книгу он закончил. Это я знаю точно. Сегодня утром я говорил с издателями. В последний раз я виделся с Кристофером недели три-четыре тому назад. Кстати, - продолжал он, сунув руку в портфель, - я захватил с собой его фотографию. Вспомнил, что сыщики всегда интересуются такими вещами.
- Весьма вам благодарен, - сказал Пауэрскорт. На фотографии были запечатлены двое молодых людей во дворе оксфордского колледжа. В левом из них Пауэрскорт узнал Томаса Дженкинса. Справа стоял Монтегю, заметно более юный и цветущий, чем на той свадьбе, где Пауэрскорт увидел его впервые. Светловолосый и невысокий, хрупкого сложения, он уже тогда носил короткие, аккуратно подстриженные усики. Глядя на сидящего напротив Дженкинса, Пауэрскорт подумал, что он-то как раз вовсе не изменился: те же вьющиеся русые волосы, то же робкое выражение лица, что и тогда, перед объективом фотоаппарата. Такой же хрупкий, как его друг, Дженкинс имел облик типичного оксфордского преподавателя. Зато Монтегю, казалось, скорее подошло бы более светское окружение, чем идеально подстриженная лужайка и увитые плющом стены университетского колледжа.
- Давно вас снимали? - поинтересовался Пауэрскорт, опустив фотографию на стол перед собой.
- Кажется, несколько лет назад, - ответил Дженкинс. - Кристофер приезжал в Оксфорд на званый вечер.
- Позвольте мне пробежаться по биографии Кристофера Монтегю, называя лишь голые факты, которые мне известны, - сказал Пауэрскорт. - Потом вы заполните пробелы, нарастите на эти кости немного мяса, если сможете. Итак: родился в Лондоне в тысяча восемьсот семидесятом. Отец, преуспевающий адвокат, ныне покойный, оставил ему скромный доход. Образование - Вестминстер-Скул и оксфордский Нью-Колледж, где он познакомился с вами. По специальности - историк, получил степень бакалавра с отличием. Несколько лет преподавал во Флоренции, где научился бегло говорить по-итальянски. Четыре года назад написал свою первую книгу об истоках Возрождения. Она хорошо продавалась, сейчас вышла вторым изданием. Новая книга, посвященная искусству Северной Италии, должна скоро появиться в магазинах. Не увлекался азартными играми. Жил по средствам. Занимал вместе с сестрой дом на Боуфорт-стрит. Работал в маленькой, снятой в аренду квартирке на Бромптон-сквер. Там его и убили. Не женат. На мой взгляд, вполне безупречное существование. Зачем кому-то понадобилось его убивать?
Дженкинс покачал головой.
- Я не перестаю задавать себе этот вопрос с тех самых пор, как услышал о его гибели, лорд Пауэрскорт. И у меня, так же как и у вас, нет на него вразумительного ответа. В последний раз я видел Кристофера почти за три недели до убийства. Он собирался приехать в Оксфорд примерно на неделю.
- А как насчет его личной жизни? Простите, что задаю этот вопрос: такая уж у меня профессия. Ответ на него может помочь нам найти убийцу.
Дженкинс снова покачал головой.
- Кристофер Монтегю был самым нормальным человеком из всех, кого я знал, - сказал он. - Случалось, что он влюблялся, но до женитьбы дело не доходило. Он говорил, что работа над книгами отнимает у него слишком много времени и ему некогда крутить романы. Но я знаю, что он хотел жениться и завести детей. Он их очень любил. Ему нравилось с ними играть. Иногда он целыми часами возился со своими маленькими племянниками - они живут в Шотландии, и Кристофер регулярно их навещал.
Пауэрскорт попытался вспомнить, не состоит ли он сам в родстве с этими племянниками, - может, они тоже входят в гигантский клан его жены, представители которого рассеяны по всем уголкам Великобритании? Надо будет спросить у Люси.
- Вы сказали, что он влюблялся, и не однажды. Не осталось ли у его бывших пассий каких-нибудь шрамов, сердечных ран - вдруг это имеет отношение к его смерти?
На сей раз Томас Дженкинс улыбнулся.