По вечерам сыщик объезжал части. Полицейская служба тяжелая. Каждый вечер в половине десятого чиновники обязаны явиться с рапортом в часть. Включая околоточных надзирателей. После рапорта они получают от пристава приказания, и бдения их могут продолжаться хоть до утра. Все в воле начальства. Но и само оно никогда не отдыхает. Прием посетителей в канцеляриях частей ведется ежедневно до десяти часов ночи. На нем обязан присутствовать или сам пристав, или кто-то из его помощников. Нет покоя даже полицмейстеру! Дежурные при частях телефонируют в городское полицейское управление обо всех произведенных арестах. Так продолжается до одиннадцати ночи. А после этого времени дежурные обязаны сообщать уже лично начальнику полиции, на квартирный аппарат. Даже если в холодную взят жалкий босяк за пьяные дерзости. Вот и будят несчастного полицмейстера несколько раз за ночь. Ничего не поделаешь – служба.
Лыков слушал рапорты околоточных, разбирал вместе с Прозоровым арестованных на ярмарочной гауптвахте. Это не давало никаких подсказок в деле убийства городового Одежкина. Пока не давало. Уже опытный сыщик, Алексей понимал, что он может так ничего и не найти. Но может и отыскать, если будет внимателен.
Благово говорил: когда ведешь дело об убийстве, надо поднять и перевернуть все камни. Следуя этому, Лыков побеседовал с начальством и товарищами Одежкина. Пристав Второй кремлевской части коллежский секретарь Богородский дал покойному развернутую характеристику. Заурядный, добросовестный, немного ленив. Может дать потачку ворам? Ну, не исключено… Вот брат его, Иван, что уехал на похороны – тот, говорят, другой. Мимо не пройдет. А Яков иной раз и на лапу брал. Ну так все берут, когда можно! Правда, послужной список у него хороший. Есть даже благодарность от полицмейстера – за умелую распорядительность при поимке испугавшейся лошади. Рубль награды заслужил. Чего такого мог сделать Яков, чтобы его убили? Непонятно…
Товарищи были еще категоричнее. Человек как человек. Чтобы Яшка голову сунул куда не надо? Такого отродясь не было! Осторожный, даже робкий. Ссор ни с кем не заводил. Давеча с мастеровыми не поладил, и то испугался, не довел до протокола. Иван приходил в часть и стыдил его. Ты, мол, в форме – власть представляешь. Держись бойчее! Лыков захотел поговорить с таким братом, но передумал. Установлено, что в день смерти Якова они с Иваном не встречались. Пусть хоронит…
На третий день курьер привез из Департамента полиции литографированные материалы на Разъезжалова. В том же пакете были и карточки самого убийцы, его помощника Федьки Банкина и московского налетчика Пашки Черемиса. Карточки Алексей сразу же переслал полицмейстеру, а материалы тщательно изучил. И быстро наткнулся на важный факт. По делу о расправе над Поливановыми проходил некто Егор Саласкин. Держатель судной кассы и, видимо, скупщик краденого. При обыске у него обнаружили купоны от процентных бумаг, похищенных с места преступления. Саласкина сначала пытались привлечь как соучастника, потом изменили статус на свидетеля. Но займодавец не стал ни тем, ни другим. Вывернулся. Разъезжалов его не продал. Ну, купил купонный лист у незнакомого человека… На нем не написано, что украден! Оставленный "в сильном подозрении", Саласкин продолжил заниматься ростовщичеством. Его фамилия встретилась сыщику вчера, когда он просматривал журнал происшествий Макарьевской части. Временно-московский второй гильдии купец Егор Саласкин подал заявление о пропаже у него пиджака на ордынской овчине, крытого казинетом. И еще серебряного жетона в память Александра Третьего с надписью: "Весь мир скорбит о Твоей кончине, слезы проливает Твой верный народ". Про жетон, правда, потом исправился, сказал, что отыскал; а пиджак так и исчез… Произведенным дознанием виновные не обнаружены.
Лыков отправился поглядеть на барыгу. Тот был прописан в гостинице "Двухсветная" Ермолаева. Там же держал кассу и выдавал ссуды. Саласкин оказался у себя в номере. Полный, с красным лицом и бегающими хитрыми глазами – типический блатер-каин!
– Что желает ваша честь? – спросил он, оглядывая гостя с подозрением.
– Я чиновник особых поручений при губернаторе, надворный советник Лыков. По поводу вашего заявления о пропавшем пиджаке. Его превосходительство велел проверить деятельность сыскной полиции. Поступают жалобы на ее нераспорядительность. Вот и вашу вещь не нашли… Желаете подать претензию?
– Какую претензию? – насторожился Саласкин.
– Ну, что дознание провели поверхностно. Оно ведь так было? Сыскные не очень-то и старались?
– Никак нет, ваше высокоблагородие! – испугался барыга. – Старались! Правда, пиджака не вернули. Ну так не всегда ж находят! Нет, никаких претензий к сыскной полиции я не имею.
– Верно ли? – прищурился Лыков. – Может, вас запугали? Скажите правду, мы вас защитим.
– Повторяю, что действиями сыскных я совершенно удовлетворен!
Алексей заставил Саласкина сделать о том приписку на собственной жалобе – он хотел сравнить почерк (рука не совпала). И ушел. Впечатление от беседы осталось такое, что за блатер-каином нужно последить. Хитрый и скользкий, но на шарапа не возьмешь.
Из "Двухсветной" надворный советник сразу направился в сыскное отделение. На время ярмарки оно переезжало из здания Рождественской части на 2-ю Пожарскую улицу, в корпус 3-й и 4-й линии, занимая комнату над лавкой номер 10. Прозоров, по счастью, оказался на месте. Алексей рассказал ему о своем открытии и попросил список всех нижегородских блатеркаинов. Он решил подвести к московскому гостю его коллегу, но чтобы был полицейским осведомителем. И подловить Саласкина на скупке слама, а потом прижать.
Владимир Алексеевич вынул "Реэстр приемщиков краденого, известных Сыскному отделению лиц, дающих приют ворам". Петербуржец раскрыл его и присвистнул: все знакомые фамилии! Шестнадцать лет прошло, как они с Благово уехали в столицу, а барыги в Нижнем Новгороде так же трудятся…
– Проститутка Пашка, Кизеветтеровская улица, дом Лямасова. Как же, помню! Фрол Вайкус, Зелинский съезд, номера Прокудина. Жив, курилка! Ему уж за семьдесят!
– Жив и все так же маклачит, – радостно сообщил Прозоров.
– Так… Гораль Пушкин. Он же по паспорту Озорович! Или я путаю?
– Так и есть, Озорович. Но фамилию уж позабыли, привыкли его все Пушкиным звать.
– При мне этой клички не было!
– А его поймали, когда он сочинителя известного, Александра Сергеевича Пушкина, купил у Стремихи.
– Ворованного?
– А то! Три месяца арестного дома получил, и новое прозвище, хе-хе!
– Владимир Алексеевич, а вызовите мне его на секретную встречу. Есть одна мысль, как нам гостя прищучить. А то, вишь, заявления пишет… пиджак у него украли…
– Что вы задумали, Алексей Николаевич? – насторожился коллежский регистратор. – Без ведома начальства у нас такого не делают.
– Вы правы, – спохватился Лыков. – Пошли срочно к полицмейстеру.
Он привык принимать решения такого рода самостоятельно. Департамент обычно давал ему полную свободу в методах дознания – и получал результат. Здесь же была сложная иерархия, и ее следовало соблюдать. Ведь за порядок в городе отвечал полицмейстер, и через его голову действовать не стоило.
Яковлев выслушал столичного сыщика настороженно. Пожевал бороду и сказал:
– Я правильно вас понял? Вы хотите подбросить московскому маклаку ворованные вещи и потом его же за это арестовать?
– Не подбросить, а вынудить купить.
– Руками уже нашего мошенника?
– Да. Гораль Пушкин старый осведомитель полиции, он провернет все ловко.
– Но… Алексей Николаевич! Это же провокация!
Лыков начал потихоньку выходить из себя. Тут полиция или благородный пансион?
– Петр Яковлевич, вы хотите поймать беглых каторжников или нет?
– Хочу. Но не любой ценой!
– А что вас не устраивает в этой цене?
– Как что? Во-первых, ваши методы… бессовестны. Во-вторых, этот Пушкин потом веревки из нас вить станет. Когда поймет, что оказал нам услугу и имеет теперь право на ответную от полиции любезность!
– Насчет моей бессовестности. Я готов пока оставить это без последствий… для пользы дела. А насчет ответной любезности – так ведь оно каждый день и в каждой полиции происходит, господин коллежский советник. В том числе и в вашей.
– Это так, Прозоров? – зло покосился на подчиненного полицмейстер.
– А как же иначе, ваше высокоблагородие? – ответил тот, отводя взгляд. – Другого способа и нету.
– Ну я положу этому конец!
– И оставите сыскную полицию без глаз и ушей? – съязвил Лыков. – То-то преступники обрадуются!
– Это мы еще посмотрим! А я все думаю: за что нас все так не любят? Вот теперь понятно за что! Сами провокируем, кого хотим – ловим, кого хотим – отпускаем…
Тут Лыков встал:
– Я отказываюсь вести дознание в таких условиях. И объясню губернатору, почему.
Яковлев переменился в лице.
– Подождите, подождите, ради бога! Поймите, ведь голова не принимает… Как же так? Неужели по-другому нельзя?
– Петр Яковлевич, вы ведь недавно в полиции?
– С апреля месяца.
– А до того были чиновником особых поручений при губернаторе. Чем занимались?
– Да чем только не занимаются чиновники особых поручений! Вам ли не знать! С голодом боролся, воинскую повинность надзирал…
– Полицейских дел мало касались?
– Разве иногда, и то в уездах.
– Как же вы хотели служить в полиции, когда дали согласие на эту должность? Делать дело хорошо и при этом в дерьме не запачкаться?
Яковлев молчал.
– Так я вам скажу, что иначе не бывает. Или надо службу менять, или засучить рукава и мести этот сор вместе со всеми.
– Но… ведь нечестно, чтобы известный нам маклак под нашим же покровительством краденое скупал!
– Петр Яковлевич. А что, если Разъезжалов со своими подручными человека убьют? Например, сегодня ночью. Пока вы тут чистоплюйством занимаетесь.
Готовы такой грех на душу взять? А могут и не одного зарезать, а как тогда, целую семью!
– Хорошо. Я даю разрешение на операцию. Поступайте как хотите.
– Ну уж нет! – Лыков перестал сдерживаться. – Вы должны присутствовать при договоре с маклаком Озоровичем и лично дать ему гарантии.
– Зачем это?
– А затем. Давеча вы сказали, что мои методы бессовестны…
– Я готов извиниться!
– К черту ваши извинения! Опять хотите легко отделаться? Выяснилось, господин исправляющий должность полицмейстера, что вы не понимаете самой сути вашей службы. От такого толкования будет больше вреда, чем пользы. Придется вас кое-чему поучить. Как с агентурой работать, какой ценой результат добывать. Как испачкаться, но дело сделать и обывателей защитить. Как, в конце концов, убийц ловить! Я понятно излагаю?
Яковлев был старше Лыкова и чином, и возрастом и совершенно не зависел от Департамента полиции. Но он понимал, что надворный советник сейчас пойдет к Баранову и все расскажет. А тот, конечно, примет сторону петербуржца. Губернатору важен исход дела. Чтобы в городе было спокойно. Яковлев лишь исправляет должность. И вопрос о том, станет ли он полноценным полицмейстером, отложен на осень. Когда закроются и выставка, и ярмарка, и начальство начнет делать выводы. И тогда рапорт Лыкова может оказаться решающим.
В итоге через час в кабинет полицмейстера вошел старик семитской наружности.
– Здравствуйте, Гораль Хаимович!
– Какая радостная встреча! Алексей Николаевич, таки сколько лет прошло!
– Шестнадцать, Озорович, шестнадцать.
– Как быстро летят годы… Вы уже, я слышал, надворный советник? И были даже камер-юнкером?
– Все верно.
– А Павел Афанасьевич умер, светлая ему память?
– Умер.
– Ах, как жаль! Весьма-весьма достойный был человек. Всегда умел войти в положение бедного еврея!
– Гораль Хаимович, а ведь вы нам снова нужны!
– Я? Старый-пожилой, никому не интересный человек?
– Именно. Дело вот в чем: надо нам изловить одного… вашего коллегу. Тоже блатер-каина, как и вы.
– Ну я вас умоляю, Алексей Николаевич! К чему эти обвинения?!
– Таки я продолжу. Он приехал из Москвы. Фамилия его Саласкин.
– Саласкин? Не знаю такого.
– Надо, чтобы узнали. И чтобы он купил у вас вещи.
– А… По-ни-ма-ю!
– Вот. Сообщу также, что указанный Саласкин – маклак известного убийцы Разъезжалова.
– Того, что лично задушил маленького ребенка?
– Да.
– Ой, какой нехороший, какой подлый человек!
– Вот вы нам и помогите его поймать. Разъезжалов бежал из Нерчинска. Он сейчас в городе, и с ним еще двое каторжных. А Саласкин может нас на них вывести.
– Алексей Николаевич, но мне-то это зачем?
– Ну как же! Уберете нашими руками конкурента. Ишь приехал сюда краденое скупать! Так и вам ничего не останется.
– Это понятно. А еще для чего?
– Чтобы полиция и дальше смотрела сквозь пальцы на ваши старческие безобразия.
– Вот! – Блатер-каин просиял. – Я хотел, чтобы эти слова произнесли в присутствии господина полицмейстера.
Яковлев, красный как рак, натужно просипел:
– Я подтверждаю слова господина Лыкова.
– Теперь можно работать, – констатировал Озорович-Пушкин, поворачиваясь к Алексею. – Вы сказали, он из Москвы?
– Да.
– Тогда я знаю, как к нему подойти.
– Учтите, вещи должны быть очень хорошие.
– Молодой человек! Вы будете учить меня торговать?!
После этого события завертелись с невероятной быстротой.
Саласкин цедил чай с ромом в трактире "Тулон", когда к нему вдруг подсел пожилой, чисто одетый еврей.
– Егор Савватеевич?
– С кем имею честь?
– Меня зовут Озорович Гораль Хаимович. Может, слышали?
– Не приходилось.
– Ай-ай! Старею. Но это не важно. Я здешний купец по ювелирной части. А об вас знаю от Бернштама.
Саласкин сделал почтительное лицо. Иуда-Шмуль Бернштам был крупнейший московский блатер-каин.
– Он мне сказал, что с вами можно делать дело, – продолжил собеседник. – Если быть точным, Иуда отозвался так: жадность Саласкина имеет разумные границы.
Москвич улыбнулся. Выражение было в духе знаменитого маклака.
– Что-то имеете предложить?
– Да. Пять серебряных вещичек от закусочного прибора, очень изящных. В Нижнем за них не дадут настоящую цену.
– Они у вас с собой?
– Да. Но не здесь же!
– Извольте пройти в мою кассу ссуд.
– Учтите, Егор Савватеевич, – нахмурился Озорович, вставая. – Я пожилой человек, мелочами не занимаюсь. Сейчас в городе много хорошей аржентерии. Лучшую несут мне. А покупателей хороших совсем мало! Мне нужен помощник, который будет пересылать эти вещицы в богатые столицы. Иуда не приехал, Воронин не приехал… Возможно, этот помощник будете вы. За свой хороший гешефт, разумеется! Я решу это после первой сделки.
– Я все понял, Гораль Хаимович. Цену дадим подходящую.
Два маклака уединились в номере москвича. Вскоре Озорович-Пушкин вышел и быстро удалился. А к Саласкину ворвались сыскные агенты. Через четверть часа Лыков уже приступил к допросу арестованного.
– Ну что, Егорка, на этот раз ты влип основательно. Вещицы от закусочного прибора краденые. Похищены у статской советницы Тимченко четвертого дня.
– Откуда ж я знал? Пришел почтенный человек, купец по ювелирной части. Оказывается, он краденым торгует!
– Озорович ведь тебя предупредил, что вещи ворованные. Это означает скупку заведомо краденого. Сидеть тебе теперь в тюрьме.
– Ничего он мне не говорил! Поклеп это! Не докажете. Его слово против моего – мировой не примет.
– У вас в Москве не примет, а здесь, в Нижнем, милое дело! Опять, у нас и свидетель имеется.
– Какой еще свидетель? – взвился Саласкин. – Мы один на один торговались!
– Ну как же ты запамятовал? – Лыков явно издевался над маклаком. – Был свидетель. Известный в здешних краях вор Панкратов по кличке Рябой. Вот его собственноручное в том признание. Гляди. – Сыщик протянул арестованному лист бумаги. Там корявым почерком было написано, что Панкратов украл серебряные вещи у статской советницы и продал их Саласкину при посредничестве Озоровича.
– Узнаешь руку?
– Что я должен узнать? – затравленно выкрикнул Саласкин. – Никакого Рябого в глаза не видел! Это обман!
– А сравни.
И Лыков дал москвичу на прочтение анонимку, полученную губернатором. Она была написана тем же почерком, что и "признание" Панкратова. Почерк на "признании" был ловко подделан счетным чиновником полицейского управления Доброзраковым, мастером на такие штуки.
Саласкин дважды перечитал анонимку и ничего не понял.
– Ну и что? Я адвоката найму! Он вскроет на суде все ваши обманы!
– Дурак. До суда еще дожить надо.
Арестованный осекся и впервые посмотрел на сыщика внимательно.
– Ваше высокоблагородие, объясните, христа ради! Какой-то Панкратов, теперь вот Разъезжалов! А я тут при чем?
– Объясняю. Нам надо эту сволочь поймать. Ишь приехал в Нижний! На ярмарке с выставкой решил поживиться? Хрен ему!
– Ну и ловите. Я для чего занадобился?
– Ты нам скажешь, где его искать.
– Да не знаю я, где его искать! После суда не видал. Сам до смерти боюсь этого человека. Да он и не человек вовсе…
– Ты меня так и не понял, Саласкин. Вот письмо, которое получил губернатор. Там написано, что Разъезжалов с бандой приехали сюда. Рука сам видишь чья – Панкратова. А написал он это под твою диктовку.
Маклак выпучил глаза и некоторое время сидел так. Потом спохватился:
– Что за чертовщина? Под мою диктовку? Зачем?
– Сам сказал, что боишься этого человека. Вот и решил сдать его полиции. А сообщить поручил сообщнику, вору Панкратову по кличке Рябой, чтобы твой почерк не узнали.
– Ва… ваше высокоблагородие! Ведь это же неправда!
– Как неправда? Вот у меня и признание Рябого имеется. Смотри. Очную ставку вам устроить?
Лыков вручил третью бумагу, написанную тем же корявым почерком. Никакого Панкратова-Рябого на самом деле не существовало, но сыщик играл ва-банк.
– Это подло, бесчестно!
– Что? И ты еще будешь меня чести учить, сволочь? Ты живешь краденым, торгуешь вещами, на которых кровь! Ну, чума, погоди. Разозлишь меня – сам будешь не рад!
– Ваше высокоблагородие, – жалобным голосом сказал Саласкин. – Зачем это? Для чего вы меня мучаете?
– Уже ведь объяснил. Нам нужно найти Разъезжалова с ребятами. Вопрос его поимки – дело времени. Вот нынче пришли фотокарточки его, и Банкина, и Пашки Черемиса. Размножим и пойдем по номерам да гостиницам. Вскорости и поймаем. Тогда я ему покажу письма, что под твою диктовку писаны, и устрою очную ставку с Рябым. Он подтвердит. А потом… потом посажу тебя в одну камеру с Разъезжаловым. Как думаешь, сколько ты после этого проживешь? И что там на суде вскроет твой адвокат?
Саласкин затрясся.
– Но есть и другой путь, – промолвил Лыков.
– Ка-какой?