– Мадемуазель! – воскликнула она. – Теперь все понятно! Я его узнала! Это человек, ходивший к Николетте!
Женщины загудели. В лицо Помье одновременно уставились восемь пар глаз.
– Кажись, похож…
– Да, вроде помню…
– Точно он! Ходил, о ней выведывал…
– А через меня письма передавал!
– Да он и в людскую к ней приходил, развратник!
– Врал, будто женится! Что, удивлен? Да, Колетта мне все рассказала! Про то, как ты ее обесчестил! Бедняжка…
– Да будет земля ей пухом…
– Я правда жениться хотел! – взволновался писатель. – Если б ее не убили…
– Да ты же убил, негодяй!
– Я?! Да что вы?!
– Еще-то кому?!
– Точно! Он и убил!
– Ходил-ходил, а потом взял да исчез! После того как Николь на тот свет отправил!
– Это у них, у бандитов, такое правило: сначала девушку опозорить, а потом еще и горло ей перерезать, чтоб от ответственности уйти!
– На что только не готовы, чтоб не жениться!
– Да не я это! – оправдывался Помье.
– А кто же тогда?
– Покуда ты не завелся, была Николетта жива-живехонька…
– …а как появился, так сразу отъехала на тот свет!
– Был бы ты хорошим человеком – разве бы стал проникать в чужой дом?
– Да тут ясно все! Что разбираться-то? Надо бежать за полицией!
Нет, нет, только не за полицией!
– Клянусь, я не убийца! – воскликнул испуганный литератор. – Ведь я же… любил Николетту!
– Если б ты действительно любил, – важно произнесла опекунша, – то не стал бы вовлекать ее в смертный грех! Истинно любящий человек позволил бы Николетте дожить жизнь в невинности и через это спасти свою душу! А ты – искуситель! Преступник! Пособник Антихриста!
Служанки посмотрели на опекуншу как на безумную, но, помня, кто есть кто, не замедлили согласиться:
– Вот именно!
– Антихрист!
– Совратитель!
– И гореть тебе в аду с твоим хозяйством!
– Николетту укокошил, а теперь еще за нами явился!
– Стойте! – закричала опекунша. – Мне все ясно! Это оборотень! Он перекинулся в другое обличье, чтобы увлечь меня! Он демонстрировал мне чудеса, сотворенные силой не Бога, но дьявола! О, я несчастная! Как я могла так жестоко обмануться! Как я могла позволить сбить себя с Твоего истинного пути, Отец Небесный?!
Помье совершенно перестал понимать, что происходит. Оборотень? Чудеса? Чертовщина!
– Он убил старушку! Убил Николь! А теперь явился убить меня! – продолжала причитать опекунша.
– Оборотень, оборотень! Дьявол! – заголосили служанки.
– Но теперь ты попался!
– Теперь не уйти тебе!
– Позовите Тьерри!
– Позовите Лорана! Пускай его свяжут!
– Тьенетта, беги за полицией!
– Нее-е-е-ет! – заныл Помье. – Я не убийца! Я… я просто вор!
– АХ, ТЫ ЕЩЕ И ВОР?! – хором спросили женщины.
"Облажался, – подумал писатель. – Теперь уж мне точно головы не сносить".
Стоило ему это подумать, как на лестнице послышались шаги. В покоях Софи повился мальчишка-слуга.
– Сударыня… – начал он, запыхавшись. – Там… в саду… Тьерри поймал какого-то человека!
– Кого?! – закричали женщины.
– Тьерри говорит… – взволнованно сказал мальчик, еще не восстановивший духание после бега. – Тьерри говорит, что это тот самый, которого несколько раз видели возле дома… И тот, который однажды залез в окно!
Помье не представлял, о ком речь. А вот женщинам, кажется, все было ясно.
– Я должна взглянуть, – сказала опекунша.
– И мы, и мы! – заголосили любопытные служанки.
– А что делать с этим?
– Запремте его пока!
– Точно! Двери на ключ – и не убежит!
Через минуту литератор был уже в пустых покоях. Вот так везение!
Не теряя драгоценного времени, он кинулся к своей лестнице, убрать которую никто так и не удосужился.
Только добравшись до дому, писатель сообразил, что, оставшись в покоях Софи в одиночестве, не додумался воспользоваться шансом поискать инкрустированную раковинами шкатулку. Так перетрусил, что сразу дал деру. Даже не вспомнил, зачем пришел.
На чердаке в тупичке Собачьей Канавы Помье, как всегда, не ждало ничего хорошего. Из комнаты слегка тянуло дымом: если на дворе май и топить печи для обогрева больше не надо, значит, Тереза что-нибудь варит на очаге, заключил литератор. К сожалению, он ошибся. На ужин была лишь вода, а дым шел из утюга, которым прачка гладила чьи-то простыни.
– Где шатался? – спросила она, пристально рассмотрев сожителя, так, словно пыталась прочесть мысли у него в голове.
– Гулял, – сказал Помье.
Тереза хмыкнула. Видно было, что она не верит, но ввязываться в свару и тратить силы на выяснение правды не хочет. Помье тоже не был настроен на оправдания. Глупой бабе не объяснишь, что сегодня он потерял свой последний шанс завладеть мировым господство! Потерял, да еще так нелепо!
Можно было бы усесться за роман, но стол был занят глажкой. О том, чтобы завести второй или, к примеру, конторку, в комнате размером в два туаза на полтора, и речи быть не могло. Судя по куче свежевыстиранного белья, глажка была надолго. Помье не оставалось ничего другого, кроме как лечь на кровать и поразмышлять о бренности всего сущего.
– Ишь развалился! – прервала его философствования Тереза. – Я пашу как лошадь, а он даже не изволит пошевелиться! Черт бы тебя побрал! Когда ты найдешь работу, Люсьен?!
– Я работаю, – ответил литератор. – Я пишу стихи.
– Стихи он пишет! Матерь Божья! Сколько раз я это слышала! И много тебе приносят эти стихи, а? Ответь мне!
Помье промолчал. Какой смысл распинаться перед неграмотной прачкой, которая все равно никогда в жизни не сможет понять гениальности сочинений Мольера и Буало? Сегодня Помье был у самой цели. Он бросил вызов судьбе и могущественному ордену, попал в ловушку, вырвался из нее, был в шаге от богатства, от величия… И не сделал этого шага! Вот черт! Сейчас все могло бы быть по-другому! Сейчас бы Тереза его не пилила. Он ел бы с ней пулярку… Или даже кого-нибудь пожирнее… Или даже с кем-нибудь покрасивее…
Дьявол! Ну почему он не сообразил?! Надо было там хоть брошку прихватить! И то бы польза.
– Кстати, к нам тут люди откупщика приходили, – буркнула женщина. – Интересуются, скоро ли ты собираешься подати заплатить.
– Подати? Это проявление деспотизма и произвола, – вздохнул писатель, раздавив клопа под правым боком. – Тереза, ведь я говорил тебе, что из принципа не желаю вносить эти гнусные платежи, не оправданные никаким общественным благом! Жан-Жак Руссо не платил поголовной подати, потому что считал ее унизительной! И в конце концов его освободили от поборов!
– Но тебя-то никто не освободит, – сказала Тереза. – Еще неделя-другая, и вооруженные люди явятся сюда, чтобы начать отбирать за долги наши вещи! Ты этого добиваешься?
Помье умолчал об одной подробности. Руссо не только не платил налогов, но и запрещал своим близким делать это вместо него. Люсьен такого запрета не делал. Вероятно, именно поэтому его ежегодные неприятности с откупщиками постепенно исчезали сами собой.
– Да какие у нас вещи? Что с нас взять? Разве только сундук? Да и в нем одни мыши.
– В нем не мыши, а твой зимний плащ! Вот явятся приставы, схватят его да прямо на улице и продадут за бесценок! Что тогда будешь делать? Всю зиму в комнате просидишь? – Тереза взмахнула пятнадцатифунтовым утюгом, чтоб разжечь угли внутри него. Дым пошел с новой силой. – Ты же получил что-то за поэму. Отдай им эти налоги, чтоб отвязались!
– И не подумаю. Не для того я писал свое гениальное сочинение, чтобы финансировать деспотизм! Я этих налогов не одобрял – а стало быть, и платить не обязан! Вот им! – Помье показал кулак. – Я и соль покупать не желаю!
В нормальных, цивилизованных странах, где правили просвещенные короли и царицы, соль стоила в шестьдеят раз дешевле, чем в деспотической Франции, где косвенный налог на этот продукт был основной статьей доходов казны. Помье и правда никогда не покупал соли. Если литератор и бывал на рынке, то разносчиков ее специально обходил стороной. Правда, еда, которую готовила Тереза и поглощал Люсьен, не была пресной… Но в тонкости поварского искусства Помье не вдавался.
– Узнай, который час, – сказала женщина.
– Это тебе зачем? – встрепенулся Помье, неожиданно позабыв о налогах и деспотизме.
– Прошу, значит, надо! А ну, подымайся! Хватит бока-то пролеживать!
Часов у писателя не было. Имелись когда-то, да сперли на рынке, когда зазевался. Теперь, если была нужда узнать время, Терезе или Помье приходилось ходить к жильцам с нижнего этажа – единственным обладателям хронометра во всем доме.
Зачем прачке знать время? Тем более уже позно, скоро ложиться, думал Помье. Впрочем, никакого благовидного предлога, чтобы отмазаться от похода к соседям, у него не было. Кряхтя, писатель слез с сенного тюфяка и пошел на лестницу.
– Без пятнадцати девять, – сказал он, вернувшись.
Женщина чертыхнулась.
– Последи за утюгом, чтобы не загорелся, – сказала она, быстренько обуваясь. – А если хочешь позавтракать утром, погладь, не лежи.
– Ты куда? – удивился Помье.
– На прогулку, – ответила прачка, набросила шаль и ушла.
15
Виконт пробудился в дурном настроении, но в чем причина этого недовольства, вспомнил не сразу. Потом разглядел особу подле себя, узнал в ней Софи и сообразил. Сегодня у него свадьба!
Церемонию должен был совершить знакомый священник в одной небольшой церквушке. Никакого пышного празднества, разумеется, не предполагалось: невозможно было подготовить свадьбу столь скоропалительно; кроме того, д’Эрикур не особенно уважал институт брака, равно как институт Церкви, так что подробности глупого и фанатического обряда, рожденного предрассудками, его абсолютно не волновали.
Отец узнал о скором венчании вчера, перед отходом ко сну. Виконт, конечно, не рассчитывал на то, что старик обрадуется, но и особого гнева не ожидал. Граф д’Эрикур, разумеется, прочил своему сыну более родовитую и богатую партию, но какой смысл ругаться, когда ничего уже не изменишь? В конце концов, законная женитьба должна была показаться графу не самой худшей из выходок шалопая-виконта. Он мог бы даже возблагодарить Небеса за то, что сынку не пришло на ум венчаться с какой-нибудь горничной или актрисой… Однако отец, узнав о планах виконта, разразился получасовой тирадой о никчемности современных нравов, а затем заявил, что ноги его не будет завтра в церкви. Сюзанна, разумеется, поддерживала мужа. Если бы эта ссора не была всего лишь эпизодом в нескончаемой череде скандалов, происходивших между отцом и сыном, у виконта могли бы возникнуть опасения относительно наследства.
Простыня была чистой. Впрочем, жених и не ожидал, что на ней возникнут следы невинности. Д’Эрикур был уверен, что его вольнодумная избранница, так часто и так нарочито бросавшая вызов приличиям, давно уже потеряла главную часть своего девичьего приданого. Он ошибся! При попытке виконта отрепетировать исполнение супружеского долга выяснилась совершеннейшая неопытность мадемуазель в постельных делах. Четырежды д’Эрикур решался пойти в наступление, но всякий раз вынужден был останавливать атаку из-за протестов Софи, оказавшейся столь же нетерпимой по отношению к боли, как и по отношению к старым модам. Раздраженный, д’Эрикур бросил эту затею и, повернувшись спиной к невесте, уснул.
Ему снились магический свиток и прежние женщины.
После пробуждения Софи и двухчасового совместного туалета (виконт мог тратить на прихорашивание и больше времени – когда угодно, но не сегодня!) д’Эрикур велел закладывать карету. Ему не терпелось войти в дом Жерминьяков в качестве хозяина и с полным правом получить заветный свиток. Софи не торопилась. Вольнодумная особа выказывала те страх и волнение, которые девушки всегда чувствуют перед свадьбой и которых, однако же, никак нельзя было ожидать от нее. Мадемуазель не отходила от зеркала, выискивала новые и новые несовершества в своей внешности, тянула время. Д’Эрикуру стало казаться, что она вообще не хочет замуж. Даже напоминание о договоре со священником, который уже ждет, не заставили ее поторопиться. Лишь слова о том, что, став замужней дамой, Софи с полным правом сможет выгнать надоевших де Сеоров в их Овернь, придали невесте решимости. Забираясь в карету, она, видимо, предвкушала, как, едва ступив на порог родного особняка, прикажет осточертевшим опекунам проваливать восвояси. Виконт, в свою очередь, думал о свитке. Ни одна поездка еще не казалась ему такой длинной, столь утомительной, такой действующей на нервы.
Почти всю дорогу нареченные молчали. Обсуждать события ночи не хотелось. А что касается дневных дел, то, после того как проблема сопротивления де Сеора их браку осталась в прошлом, говорить оказалось не о чем. Пару раз они все-таки обменялись какими-то репликами по поводу Генеральных Штатов и положения государства, но это была больше светская болтовня, каковую можно услышать в каждом салоне, нежели разговор жениха и невесты. Впрочем, д’Эрикур был даже рад молчанию. Визгливый голос нареченной, по крайней мере, не отвлекал его от размышлений о заклинании тамплиеров.
Не возникнет ли каких-нибудь непредвиденных обстоятельств во время венчания? Не воспротивится ли новобрачная тому, чтобы поехать на улицу Кенкампуа сразу по завершении таинства? Как долго придется искать шкатулку? Не выбросила ли ее Софи, не потеряла ли, не вытащила ли свиток? Как распорядиться атлантическим манускриптом? Не лжет ли купленный у незнакомца рассказ? Да и не была ли, в конце концов, выдумкой история, рассказанная Феру? Все эти вопросы занимали мысли д’Эрикура, когда карета неожиданно остановилось. Нет, так быстро доехать до места они не могли. Неужели затор? И за что это невезение?!
Софи, похоже, тоже неприятно удивилась остановке. Она выглянула из окошка, чтобы посмотреть на дорогу.
– Ну что там?.. – спросил д’Эрикур.
Одновременно с его словами невеста издала страшный крик и отпрянула в глубь кареты. В окошке мелькнуло чье-то лицо, а застонавшая мадемуазель повалилась на плечо виконта. Увидев, что вся грудь Софи в крови, виконт хотел было что-то выкрикнуть, но не успел. Ближняя к нему дверца кареты распахнулась, и невидимые руки выволокли виконта наружу. Д’Эрикур упал лицом на мостовую, разбил нос, но сразу же об этом забыл, потому что в спину вонзилось что-то острое, причинив такую боль, какой он не испытывал никогда в жизни. Страшный крик кучера, донесшийся откуда-то с высоты, был последним, что слышал виконт перед тем, как на его голову обрушился удар, заставивший померкнуть все краски.
Очнулся д’Эрикур в своей постели. Раны болели. Не было сил ни на то, чтоб подняться, ни даже на то, чтобы сесть.
Мачеха Сюзанна в черном платье и с уже заметным животом сидела подле виконта.
– О! – воскликнула она, встретившись взглядом с пасынком. – Господь Бог услышал наши молитвы! Лора! Скажи графу, что виконт пришел в себя!
Через минуту у постели д’Эрикура появился отец. На его лице не было ни привычного недовольства, ни гнева, ставшего для сына обыденным. Впервые за долгое время отец улыбался. "Значит, он небезразличен к моей судьбе!" – с удивлением понял раненый. Это была его первая ясная мысль после встречи с убийцами. Вторая, пришедшая сразу за первой, касалась невесты.
– Что с Софи? – прошептал д’Эрикур.
Граф и мачеха беспокойно переглянулись.
– Только не лгите! – добавил виконт как мог громко.
Он уже заметил, что отец тоже в траурном одеянии.
– Сын мой, – скорбно отозвался тот, держа виконта за руку. – Похоже, этот союз не был угоден Небесам. Ваша семейная жизнь закончилась, не начавшись. Мадемуазель де Жерминьяк…
– Ее больше нет, – завершила Сюзанна. – И кучера тоже.
Виконта охватило чувство потери, неизвестное ему пятнадцать лет, со смерти матери. Сразу за ним пришло чувство вины. Позарился на свиток, впутал в эту игру наивную девушку, затеял женитьбу не из любви, не ради семейства, а только из любопытства, из интереса добыть необычную вещь… Паскаль, потом Колетта, а теперь ее хозяйка… Тамплиеры выполняют свои угрозы… Вместе с виной д’Эрикур теперь чувствовал совершеннейшее бессилие, свою жалкую неспособность на что-либо повлиять, ощущал себя проигравшим.
– Я могу увидеть тело? – спросил он.
В том, что на спине невинной вольнодумицы есть крест, виконт ни секунды не сомневался. И все же следовало в этом убедиться. Вдруг кроме креста там обнаружатся еще какие-то знаки?
Но, увы, увидеть их д’Эрикуру было не суждено.
– Сын мой… Мы уже похоронили их обоих, – сказал граф. – Прошло всего четверть часа, как мы вернулись с кладбища.
– Вы три дня пролежали без чувств, – пояснила Сюзанна.
Так вот оно что! Значит, он даже не смог проводить несчастную, погубленную им Софи в последний путь! А кучер… Бедный кучер, он же был совсем ни при чем!..
– На спине моей невесты… – для того чтобы произнести эту длинную фразу, раненому виконту пришлось выжимать из себя последние силы. – На спине у нее был крестообразный надрез?
Отец и его жена снова переглянулись. Еще не хватало, чтобы они решили, будто он бредит!
– Две перпендикулярные линии, вырезанные на теле ножом? – пытался пояснить д’Эрикур, еле ворочая языком. – Нечто вроде креста? На спине?
– Вы имеете в виду свои ранения? – спросила Сюзанна.
– Сын мой, все ваше тело изрезано, – отозвался отец. – Кажется, вы начинаете вспоминать, что с вами произошло. Это признак выздоровления. Да, на вашей спине в самом деле есть два надреза, чем-то напоминающих католический крест. Но раз вы смогли найти в себе мужество выдержать эту пытку, то и выздоровление не составит для вас труда. Уверен, очень скоро вы будете так же активны и веселы, как и до нападения!
Неделю виконт был между жизнью и смертью. Лишь к началу июня он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы, лежа в постели, принимать посетителей.
А посетители… Их было столько, сколько виконт и представить себе не мог!