На Капри он отправился с целью снимать природу для художественного альбома, но рассчитывал также подлечиться в теплом климате. Понимая, что это будет его последний альбом, издатель готов был отдать на него все свои силы, но в мае 1913 года Хаберману внезапно стало хуже, и он скончался в госпитале от рака горла. Ему было сорок семь лет. Эта, безусловно, яркая и неординарная личность вошла в историю политической и сатирической публицистики.
Первый номер "Der Scherer" вышел 1 мая 1899 года. Редакция газеты находилась в центре Инсбрука, на Мария-Терезия-штрассе, 41, в пяти минутах ходьбы от дома Хабермана .
На первый взгляд газета производила впечатление несерьезного издания с картинками, но очень скоро стало ясно, что впечатление обманчиво. В газете затрагивались злободневные темы политики, жизни, искусства. И все это – в комиксах, в картинках и сериях карикатур. Образцом для газеты послужил берлинский сатирический "Симплициссимус" издателей Альберта Лангена и Томаса Теодора Хайне.
В первый же год существования "Der Scherer" епископ Бриксена Симон Айхнер утверждал в своем послании к прихожанам, что "каждого, читающего эту газету, ждет расплата, а поддерживающего подобные взгляды – тяжкий недуг" . Хаберман, известный своим эксцентричным поведением, не мог оставить пасторское послание без ответа. Когда литературно-художественное общество "Pan" организовало в 1899 году факельное шествие по случаю 80-летия главы "младотирольцев", философа и писателя Адольфа Пихлера, Хаберман немедленно заявил о себе, став фактически кульминационной фигурой этого шествия. Он демонстративно сжег послание бриксенского епископа прямо перед инсбрукским монастырем урсулинок на Маркт-плац. Этот поступок тирольские газеты припоминали и после его смерти.
Еще одним демаршем против папской церкви было изображение католической процессии в виде огромного червяка, ползущего по улице и между домами. К карикатуре прилагалась соответствующая поэма под названием "Betwurm" ("Молитвенный червь").
11 марта 1901 года Хабермана вызвали в окружной суд Фельдкирха по обвинению, предусмотренному статьей 303 ("оскорбление юридически признанной государственной церкви"). Он был приговорен к аресту на шесть недель, но отпущен через две, поскольку пребывание главного редактора под арестом вредило не столько ему, сколько тем, кто его за решетку определил. Дело приобрело большой резонанс и вызвало жаркие дебаты о свободе прессы, чего и добивался Хаберман. Арест главного редактора лишь способствовал популярности газеты и привел к увеличению числа ее подписчиков. А судей и цензоров ожидали новые карикатуры "Der Scherer".
С тех пор Хабермана арестовывали все время, но не более чем на двухнедельный срок. 1 июня 1901 года он вновь встретил за решеткой: это было запоздалое наказание за сожжение епископского послания.
3.3. Наставник
Участие Хабермана в праздновании юбилея Пихлера было само собой разумеющимся явлением: и "младотирольцы", и выпускаемая ими газета "Der Scherer" никогда не скрывали, что Адольф Пихлер для них что-то вроде священной коровы – Учитель с большой буквы. Именно вокруг этой неординарной фигуры собирались бунтари Тироля, чтобы бросить вызов монархии, церкви, закостеневшей общественной морали.
Адольф Пихлер (1819–1900) был доктором геологии и медицины, поэтом, публицистом, этнографом, сказочником и одержимым тирольским патриотом. Он писал трагедии и гимны, путевые заметки и дневники, научные статьи и книги по геологии и минералогии, исторические сочинения и легенды, эпиграммы и стихи. Универсальной личностью его во многом сделала несчастливая юность. Он рос без родительского внимания, а его первая любовь оказалась безответной, и девушку, на которой он хотел жениться, даже увезли в другой город. Упрямый Пихлер действовал почти как захватчик: настойчиво делал ей предложение и поехал вслед за ней. Он вынужден был отступиться, когда она вышла замуж за другого. С этого времени он и посвятил себя науке и искусству целиком, лишь иногда отвлекаясь на политику, как это случилось в 1848 году, когда патриотический долг призвал его под ружье.
История его тирольского похода 1848 года уже успела обрасти легендами. В разгар революции находившийся в Вене Пихлер узнал о вторжении итальянской армии в Тироль и тут же сформировал добровольное ополчение из ста тридцати человек студентов, с которым освободил Тироль от чужеземцев.
Когда будущий неформальный лидер и патриарх "младотирольцев" вербовал добровольцев, чтобы освободить Тироль от вторгшихся туда итальянских войск, он использовал для поднятия боевого духа символы Андреаса Хофера – черно-красно-золотые флаги и национальные головные уборы. Об этой атрибутике в то время даже сочинялись восторженные стихи и походные песни, с которыми это добровольное ополчение перешло границу края и вторглось в самую гущу итальянского войска.
Предметной символикой тридцатилетний Пихлер не ограничился: в качестве "живого символа" освободительной борьбы он захватил с собой в поход престарелого, но воинственного капуцина Йоахима Хаспингера , одного из уцелевших соратников Хофера по борьбе.
Хаспингер, боровшийся по религиозным соображениям против первой оспенной вакцины, введенной баварским правительством в 1807 году, тоже был фигурой весьма неоднозначной. В книгах нередко упоминаются его нецензурные и хулительные речи во время восстания 1809 года: использовалось выражение "сатанистские" речи . Демонстрируя подвиги и патриотизм, бравый пастор после расстрела Хофера вынужден был долго скрываться, а потом, в 1812 году, вновь пытался организовывать народные восстания, в которых уже не было особого смысла. Мятежный дух заигравшегося в войну священника не находил себе применения, вот почему уже в середине века старый капуцин с удовольствием присоединился к тридцатилетнему Адольфу Пихлеру, вновь ощутив живительный дух борьбы и запах пороха – весьма удивительное пристрастие для человека его звания.
Исторические полотна, посвященные так называемому "Anno neun" ("Девятому году"), запечатлели пастора либо на баррикадах, либо с лицом, полным праведного гнева, во главе идущего в бой войска. На картине Франца Дефреггера "Прощание Андреаса Хофера" Хаспингер выглядит наиболее живым, выделяющимся на фоне всего военного совета Андреаса Хофера своим мрачноватым и задумчивым взором.
Исторические полотна Дефреггера соответствуют стилю и канонам тирольской героической живописи конца XIX века: она кажется статичной, а фигуры на картинах – искусственно застывшими в театральных позах, соответствующих важности запечатленного момента. Именно так выглядели персонажи Дефреггера – помпезными, исполненными значительности, но застывшими и во многом одинаковыми. Только не сам Хаспингер, стоявший рядом с Хофером. Создается впечатление, что на этой картине пастор не со своими соратниками, а сам по себе – со своими мыслями и переживаниями. Дефреггер зашифровал на своей картине загадку – живого человека, проникшего в компанию декоративных исторических фигур. Эту общепринятую статичность, "декоративность" – не в живописи, впрочем, а в исторической литературе той эпохи – драматург Краневиттер назовет со ссылкой на выражение Шопенгауэра "игрой в мире теней" .
Но, учитывая, что в середине XIX века героически погибший Хофер, его соратники и его эпоха были еще живы в памяти тирольцев и не имели существенной замены, участие пастора, как и вся остальная атрибутика, сыграло колоссальную роль в формировании национальной идеи, позволившей Адольфу Пихлеру одержать победу над итальянцами очень небольшими силами. Пламенный пастор стал для отряда талисманом.
В поэме Пихлера "Fra Serafico" ("Рядом с Серафико") виден ностальгический взгляд в прошлое:
…Из тьмы веков я извлекаю лица -
Героев, не вернувшихся домой.
Я думаю о павших на границе -
У камня там лежит товарищ мой .
И Хаспингер, священник престарелый,
Над гробом наспех в ризу облачен.
Рукой прикрыл он скорбно саван белый
С отметиной, оставленной мечом.
И я вдруг забываю, что за время.
Глухой ночи, стреножившей траву,
Иль дню мне вознести благодаренье
За то, что я здесь вижу наяву?
Серафико, ты спишь, мой друг усталый?
Проснись, восстань, опомнись ото сна!
Тебе быть мертвым вовсе не пристало,
Когда на всей земле идет война…
* * *
Не все было просто и романтично с героическим походом 1848 года. Романтизм сражений существует лишь для поэтов. Отряд Пихлера то попадал в горячее сражение, то маялся от скуки и неизвестности в захолустных деревушках Южного Тироля, населенных итальянцами. Одним из таких мест было селение Сторо, о котором ученый писал, что настроения жителей едва ли могут скрасить существование, а что до женщин, то это подлинные эвмениды, поэтому за неимением лучших развлечений остается дегустировать местные вина, дабы снять нервную нагрузку после тяжелого сражения.
Студенты догадывались, что их отряд командование не принимает всерьез. Они действовали на свой страх и риск, не зная ни расположения противника, ни состояния фронта. Но им и в голову не приходило, что все намного хуже. История предательства, известная со времен Хофера, повторялась.
За Тироль боролась совершенно бескорыстная и в военном отношении не подготовленная горстка молодежи, собранная Пихлером под знамена защиты родины. Позднее, уже тридцать шесть лет спустя, штабной офицер и полевой военачальник Иоганн Карл Хойн, командовавший легендарной дивизией "Граф Лихновский", рассказал об одном эпизоде. По его словам, он обратился к эрцгерцогу, командиру корпуса, с вопросом о возможных потерях среди студентов отряда Пихлера.
– Жаль будет, – сказал Хойн, – если такой богатый интеллектуальный потенциал, как эти молодые самоотверженные люди, погибнет здесь, на поле боя.
На это эрцгерцог ответил:
– Если никто из этих парней не вернется назад, тем лучше!
Цинизм профессионального военачальника, представителя австрийской верхушки, по отношению к плохо оснащенным и еще хуже подготовленным, но самоотверженным студентам становится понятным из дальнейших действий руководства. Австрийские высшие круги боялись вольномыслия. Когда распущенный корпус одержавших победу студентов вернулся в Вену, они не только не заслужили благодарности за героизм, но и подвергались арестам и проверкам: венское руководство опасалось, что во время битвы за Тироль созрела немецкая национальная оппозиция режиму. В свете этих событий становятся понятными непримиримые прогерманские и антиправительственные взгляды Адольфа Пихлера и его последователей.
1848 год, самое героическое со времен легендарного Хофера деяние, сделал Пихлера национальным героем Тироля. К его мнению прислушивались новые поколения тирольцев. Пихлер еще при жизни стал главным героем исторических драм. В трилогии Карла Доманига "Der Tiroler Freiheitskampf" ("Освободительная борьба в Тироле", 1895) он фактически приравнивался к Хоферу: Хофер был главным героем первой части, Пихлер – второй.
Непримиримое отношение Пихлера к средиземноморскому соседу, уже пересекавшему в 1848 году тирольскую границу с юга, было для него, как непосредственного участника и лидера этих героических боев, постоянным и, учитывая его собственный жизненный опыт, вполне естественным. Оно же определило и сторону его молодых последователей, которым увидеть подобное не довелось. Однако у них были свои причины противостоять итальянскому ирредентистскому движению: многие из этих людей родились и выросли в Южном Тироле и вовсе не понаслышке знали национальные проблемы.
В факельном шествии, помимо Хабермана, участвовали и другие члены кружка "младотирольцев" – любимый ученик Пихлера и создатель общества "Pan" Антон Ренк, поэт Артур фон Валльпах, карикатурист Эдуард Тёни. Драматург Краневиттер, автор скандальной пьесы об Андреасе Хофере, нес во главе факельного шествия черно-красно-золотое знамя Хофера.
К концу века всё это могло бы выглядеть забавным анахронизмом. Всё, кроме живого Пихлера, к которому относились с уважением. И символика шествия была данью не имперской исторической патетике, а подвигам людей, готовых рисковать и отдать последнее, что у них есть, – свою жизнь.
При этом сам Пихлер вовсе не желал быть незыблемой иконой этого движения – он не почивал на лаврах и не возносился ввысь от собственной значительности. Принимая участие во всех начинаниях своих молодых последователей, философ вел с ними постоянную переписку, охотно посещал их собрания, сотрудничал в их изданиях. Он даже настаивал, чтобы его имя не ставили первым в ряду публикаций "Jung-Tirol". Видя в этих людях свое продолжение, Пихлер поддерживал их как свою неформальную научную и культурную "школу", оставаясь при этом "одним из них", старшим товарищем, собратом.
Демократизм Пихлера впоследствии был отражен даже в его памятнике, воздвигнутом скульптором Эдмундом Клоцем в Инсбруке в 1909 году, к девяностолетию. Суховатый пожилой человек с горным молотком в руке – это скорее труженик, мастеровой, нежели ученый-мыслитель, привыкший к кабинетной работе.
На рубеже столетия старик Пихлер и сам ощущал дух нового времени. В сущности, он сам его и создал, когда собрал вокруг себя "младотирольцев" – патриотов родного края и борцов за независимость против отжившей империи с ее устаревшими ценностями и сомнительной моралью .
Со времени героических боев прошло уже пятьдесят лет, и теперь ему было восемьдесят. Пихлер больше не мог создать ополчение, а за них – молодых интеллигентов от двадцати до сорока, отнюдь не солдат – он искренне боялся, понимая силу и агрессивное единство старого мира. Как же настойчиво он убеждал "младотирольцев" осторожнее наступать и на папскую церковь, и на исторические символы вроде Хофера! Как будто о них, "младотирольцах", его стихотворение "Мечтатели" – узнаваемая притча о трех пареньках, отправившихся искать счастье. Первый, мечтавший о богатстве, умер в дырявой рубахе на больничной койке, второй, грезивший о красавице, был обманут ею и попал в рабство, а третий, желавший стать народным героем, закончил жизнь на виселице. "Мальчики, мечтайте лучше в меру!" – призывал Пихлер. А они чаще всего вежливо пренебрегали его советами, принимая их за проявление консерватизма старого вояки.
Франц Краневиттер вспоминал в своей автобиографии, что "не внял тогда этим предупреждениям Пихлера и не оставил в покое эту символическую фигуру , которая является незыблемой основой Церкви с возложенными на нее черно-золотыми перстами" . Консерватизм, конечно, тоже был: не мог Пихлер, человек XIX века, пренебречь старыми идеалами, на которых строилась его боевая молодость. Как он сам был идеалом для молодежи конца века, так для него героями стали люди, боровшиеся с Наполеоном в начале столетия, – Андреас Хофер, Йоахим Хаспингер, поэт Теодор Кёрнер.
Став уже в восемнадцать лет известным поэтом и драматургом (его пьеса была поставлена в Венском "Бургтеатре"), Теодор Кёрнер прожил на свете только двадцать один год. Пихлер вспоминал слова поэта, ставшие и его девизом: "Нет жизни там, где нет свободы". Но под этими словами мог подписаться и каждый "младотиролец". Газета "Der Scherer" также цитировала стихи Кёрнера .