В какой-то момент Левону показалось, что он заметил Валентину Ипполитовну у метро. Неужели всему виной сила его воображения? Да нет. Вот женщина обернулась. Это точно она! Левон собирался окликнуть бывшую учительницу, но неожиданно кто-то дернул его за рукав.
Левон мотнул головой и с удивлением увидел спину человека, за которым он следил. Тот спокойно отходил за угол табачного павильона. Растерянный Амбарцумов неподвижно стоял на месте. Прежде чем скрыться за углом объект слежки небрежно сунул руку в карман и продемонстрировал увесистую пачку долларов.
Его зовут на сделку, понял Левон и радостно поспешил за скрывшимся человеком.
Свернув за торговый павильон, Амбарцумов убедился, что здесь тихо, никого нет, и никто не увидит, как деньги перекочуют от одного к другому. Бояться нечего. Один на один он справится. Рядом много прохожих. Стоит только крикнуть и преступник не уйдет незамеченным. Неплохое место для подобной операции.
– Давай, – шепнул Левон, облизнув пересохшие губы.
Его глаза следили за правой рукой собеседника. Вот ладонь юркнула в карман. Сейчас появятся деньги. Толстая пачка долларов. Уже сегодня он сможет посетить знакомого антиквара и пополнить свою коллекцию.
Рука в перчатке выскочила из кармана как-то очень быстро. Мелькнуло длинное стальное лезвие. Глаза Левона округлились. Губы распахнулись, готовясь к крику. Клинок с силой пробил его печень. Вторая ладонь напавшего человека заткнула открытый рот.
Левон сдавленно охнул. Тяжелое тело осело на землю.
41
Войдя в метро, Валентина Ипполитовна полностью успокоилась. Здесь она была в безопасности. Сейчас она встретится с Татьяной Архангельской и вместе с ней посмотрит запись видеонаблюдения. Если на пленке окажется тот, о ком она думает, то расследование можно считать завершенным. Эта улика будет решающей. Третий "выключатель" сработает без нажатия. Убийце не отпереться.
Вишневская взглянула на часы. Настало время встречи. Архангельская не появлялась. Где же они договаривались увидеться? Ах, да, в центре зала. Придется спуститься вниз.
Учительница прошла через турникет. Здесь она еще раз обернулась. Возможно, Татьяна примчалась на машине и сейчас входит в метро. Лучики морщинок в углах глаз напряглись. Женщина изучала людей, входящих на станцию. Она искала женщину в броской шляпе, это любимый головной убор Татьяны. Но ничего похожего не было. Кепки, вязанные шапочки всех мастей, изредка скромные шляпки без полей. И капюшоны! До чего же они распространены в современной верхней одежде.
Большинство людей откидывали капюшон, заходя под крышу, поправляли вспотевшие волосы. Но были и те, кто личную отгороженность от мира ценил выше гигиенического комфорта.
И опять одна из фигур под темно-синим капюшоном показалась Валентине Ипполитовне знакомой. Те же вогнутые внутрь плечи, что и у вчерашнего незваного гостя.
Отгоняя нахлынувшую тревогу, Вишневская попятилась к эскалатору. Она была недовольна собой. Такая мнительность легко трансформируется в навязчивую фобию. Надо избавиться от глупого страха.
Пожилая учительница кого-то задела. Ей сделали замечание. Женщина извинилась, а когда осмотрелась, подозрительной фигуры рядом не было.
Правая здоровая нога Валентины Ипполитовны ступила на подвижную коричневую ступень эскалатора. Рука схватилась за поручень. Левая убогая ножка заняла свое место рядом с правой. Ну вот, теперь можно и расслабиться, чтобы подготовиться к не менее ответственной процедуре – сходу с подвижной дорожки. Если здоровые люди это делают автоматически, то для инвалидов это серьезная проблема.
Валентина Ипполитовна поправила седые волосы на висках, поддернула сбившуюся с плеча сумочку. При каждой встрече с бывшими учениками она хотела выглядеть достойно.
И тут неведомая сила толкнула ее в спину.
Женщина качнулась, отчаянно ухватилась за ладонь, соскользнувшую с ее плеча. Но последовал новый жесткий удар. Вишневская потеряла равновесие и полетела вниз по крутым острым ступеням эскалатора.
42
1993 год. Кембридж. Англия.
По сложившейся традиции участники Международной математической конференции съезжались в Кембридж задолго до официальной даты начала симпозиума. Ведущие математики мира любили Институт Исаака Ньютона, где должны были состояться заседания. Здесь всё было создано для неформального общения коллег. Двери кабинетов держались открытыми, они выходили на общий форум и в каждой комнате, включая санузлы и лифты, имелись доски с мелками. Перемещаясь по зданию, спроектированному без единого тупика, математики могли затеять обсуждение и жаркий спор в любом месте. К ним легко присоединялись коллеги из самых разных стран. Некоторые плохо владели английским, но языкового барьера не существовало, ведь язык математических формул был понятен всем.
На этот раз накануне конференции пополз слушок, что кто-то получил очень крупный результат и представит его на лекции 23 июня. Постепенно выяснилось, что речь идет об Эндрю Уайлсе, английском математике долгое время работавшем в США. Сведущие люди вспомнили, что в начале своей карьеры Уайлс являлся одним из самых ярких молодых математиков, но в последние лет десять занимался только преподавательской работой и ничем серьезным себя не проявил. Кто-то, скорее в шутку, чем всерьез, сделал предположение, что Уайлс тайно доказал Великую теорему Ферма и сейчас решил выйти из тени. Многие поверили, молва распространялась неумолимо или, как говорят математики, в геометрической прогрессии.
Слух подогрело известие, что Эндрю Уайлс запросил для доклада целых три лекции в течение трех дней подряд. И ему пошли навстречу. Один из организаторов конференции, ознакомившись с тезисами, любезно уступил Уайлсу свое время. В сверстанное расписание внесли изменения. Серия лекций называлась: "Модулярные формы, эллиптические кривые и представления Галуа".
Хотя в названии не упоминалась теорема Ферма, разговоры о ее доказательстве множились с завидной скоростью. Специалисты напомнили, что эллиптические кривые применялись в методе русского математика из Петербурга, правда, неудачном. Те, кто встречался с Уайлсом в последние годы, анализировали былые его высказывания и делали однозначный вывод: все десять лет затворничества Уайлс фанатично шел к единственной цели – доказательству Великой теоремы Ферма.
Наиболее нетерпеливые коллеги напрямую спрашивали Уайлса о главной теме доклада. Он отвечал уклончиво: "Приходите, будет много интересного". Электронная почта разносила догадки и предположения во все научные центры. В Кембридж спешно съезжались ведущие математики со всего мира.
Академик Марков прибыл в Кембридж накануне начала симпозиума. Перед отъездом Сан Саныч поделился новостью с Константином Даниным, но тот, узнав тему и количество лекций, отреагировал очень странно. "Некрасиво", – прошептал Данин, почти не шевеля губами, и вышел из директорского кабинета.
Первая лекция Уайлса прошла вполне обыденно, без ажиотажа. Математики, неосведомленные о внутренней подоплеке, отнеслись к выступлению прохладно, однако те, кто верил в главную цель докладчика, искали малейшие намеки на будущее доказательство. И такие зацепки были найдены.
Водоворот слухов в Институте Ньютона завертелся с новой скоростью. Обстановка напоминала разбор ключевой шахматной партии за звание чемпиона мира. Увидев первые ходы, математики, как заправские гроссмейстеры, принялись обсуждать направление главной атаки на Великую теорему. Все доски были исписаны, мел искрошен, а лацканы и рукава костюмов самых активных ораторов требовали чистки.
На второй лекции количество заинтересованных слушателей удвоилось. Эндрю Уайлс как истинный корифей интриги открывал свои козыри постепенно. Великолепные идеи подавались им в красивом обрамлении с мастерством опытного фокусника, выступающего перед изысканной публикой.
Академик Марков заметил, что во многом подход Уайлса повторяет рассуждения Данина. Но где-то на половине лекции он свернул с проторенной дорожки. Англичанин неожиданно применил достижения Галуа, величайшего французского математика-бунтаря, изгнанного из высшей школы, отсидевшего полгода в тюрьме и погибшего на дуэли в возрасте двадцати лет.
Уайлс в отличие от Данина, использовавшего готовые слайды, излагал доклад вживую, исписывая формулами одну доску за другой. Слушатели не имели возможности заглянуть вперед, и вынуждены были следить за его рукой, переживая последовательно весь ход рассуждений. Эндрю Уайлс ловко пользовался этим, делая многозначительные паузы и выделяя самые лучшие идеи крупным шрифтом в центре новой доски. И, хотя Уайлс еще ни разу не упомянул Ферма, всем математикам стало ясно, что он на крейсерской скорости движется к доказательству Великой теоремы.
Вторая лекция по законам остросюжетного фильма оборвалась на самом интересном месте.
23 июня состоялось заключительное выступление Уайлса. К этому времени никто уже не сомневался в главной цели докладчика, и конференц-зал Института Ньютона был переполнен. За предшествующие дни интрига возросла невероятно. В зале осязаемо витало ощущение чего-то великого и уникального. Собравшиеся обменивались растерянными улыбками, словно маленькие дети в ожидании явления настоящего Санта Клауса. Уже мало кто мог уследить за хитросплетениями математических символов на доске. Длинные формулы сменялись короткими, из них вновь следовали многострочные выражения, и двести пар возбужденных глаз самых выдающихся математиков современности с нетерпением ждали заключительного аккорда блистательного выступления.
И вот он настал!
Семь часов кропотливых лекций было позади. Эндрю Уайлс повернулся к залу и сделал паузу. Разом прекратили щелкать фотоаппараты наиболее нетерпеливых слушателей. Директор института, появившийся в проходе с бутылкой шампанского, замер на полушаге. Наступила почтительная тишина.
И все услышали, как по чистому участку доски скрипит мел в руке Уайлса.
Он вывел знаменитое утверждение Великой теоремы Ферма и устало произнес:
– Думаю, теперь мне следует остановиться.
Грянувшие вслед за этим аплодисменты долго не смолкали.
Наутро ведущие газеты мира вышли с заголовками: "Вековая тайна математики раскрыта!", "Неприступная теорема Ферма, наконец, пала!", "Разгадана последняя тайна математики!". Эндрю Уайлса осаждали телевизионщики и репортеры. Впечатлительные журналисты сразу окрестили его "величайшим математиком XX века". В один день он стал знаменитым на всю планету.
Дотошные репортеры вспомнили о премии, завещанной в начале века крупным немецким промышленником. И хотя никто не сомневался в правильности доказательства, комиссия Вольфскеля сообщила, что по условиям завещания доказательство теоремы должно быть опубликовано в виде статьи. Солидные научные журналы стали соревноваться за право предоставить свои страницы Эндрю Уайлсу. Он выбрал "Inventiones Mathematical" и передал в редакцию объемистую папку, содержащую двухсотстраничное доказательство.
Главный редактор журнала, как и полагалось, передал рукопись для отзывов рецензентам. В виду особой значимости и огромного объема научного труда, а также многогранности используемых в нем методов, рукопись была разделена на шесть частей и передана на изучение шести ведущим математикам. Каждый из них должен был тщательно проанализировать все нюансы рассуждений автора и при необходимости высказать ему замечания.
И работа началась.
Эндрю Уайлс вернулся в Принстон. Почти каждый день он получал по электронной почте то от одного, то от другого рецензента вопросы следующего характера: "Мне кажется в строке 8 на 16-й странице у Вас ошибка". Или: "Я бы хотел получить дополнительное пояснение по выводу в последнем абзаце 48-й страницы". Эндрю легко разбирался с вопросом и быстро давал ответ. Он был уверен в своем доказательстве, ведь он потратил на него десять лет интенсивных поисков и не единожды перепроверил.
Рецензенты выявили несколько ошибок, равносильных опечаткам, и всё шло к тому, что в скором времени доказательство, которое ждали несколько веков, должно было увидеть свет.
Но двадцать третьего августа, спустя ровно два месяца со дня знаменитой заключительной лекции в Кембридже, Уайлс получил небольшое замечание из Парижа от рецензента третьей главы. Оно мало чем отличалось от предыдущих. Уайлс прочел его и с легким сердцем дал пояснение на следующий же день. Однако ответ не удовлетворил эксперта. Рецензент указывал на крохотную ошибку в рассуждениях. Она была настолько тонкой, что даже Уайлс обратил на нее внимание лишь со второго раза.
Поначалу это его не расстроило, он пообещал прислать исправления через два-три дня. Но прошло две-три недели, затем два-три месяца, а ошибку не удавалось устранить. Ситуация принимала драматический характер. Тонкая трещина грозила разрастись в гигантскую пропасть, которая похоронила бы всё доказательство.
Математики ждали. Обещанная статья не появлялась. Главный редактор журнала получил положительные отзывы от всех рецензентов кроме одного. По странной иронии судьбы, столица Франции не хотела расставаться с тайной своего знаменитого соотечественника.
Математический мир занервничал. Вновь, как и накануне Международной конференции в Институте Ньютона, быстро поползли всевозможные слухи. Только на этот раз они были окрашены в мрачные тона.
Неужели история повторится, и Великую теорему Ферма вновь не удастся расколдовать? Казалось, что Бог и Дьявол избрали ее своим полем боя на просторах математики. Бог раз за разом дарил ученым чудесные озарения, а Дьявол неизменно подмешивал в них каплю смертельного яда, который отравлял здоровый организм и уничтожал родившееся доказательство.
43
Сначала Валентина Ипполитовна почувствовала запах. Это была густая смесь въедливых ароматов лечебного учреждения. Прислушалась. Рядом тишина. За стенкой что-то катится по гулкому коридору с твердым полом. Она открыла глаза. Белый потолок с облупившейся краской, подпираемый салатовыми стенами.
И ноющая боль в руке ниже локтя.
Вишневская опустила взгляд. Высокая кровать с металлическими бортиками. Ее тело под одеялом. Сверху руки. Левая в гипсе. Валентина Ипполитовна в панике пошевелила ногами. Слушаются! Слава Богу.
Она всю жизнь опасалась повторения детского кошмара с железными штырями вокруг беспомощной ноги и бесконечными операциями, когда не чувствуешь боли, но хорошо видишь напряжение в глазах озабоченного хирурга и страх в беглых взглядах медсестер.
На этот раз ее встретил подбадривающий кивок опытной медсестры.
– Очнулись? Чудненько. Резко не ворочайтесь, у вас два ребрышка сломано.
– А ноги? – уточнила Валентина Ипполитовна.
– С ногами ничего нового. А на руке две косточки. – Видимо пожилая медсестра не понаслышке знала о непрочности человеческого скелета и привыкла применять уменьшительно ласкательную форму к его хрупким элементам. – Еще головка.
– Что головка? – испугалась учительница. Правая рука потянулась к прическе. – Почему у меня повязка на голове?
– У вас тяжелая черепно-мозговая травма.
– Это опасно?
– В вашем случае – нет. Но необходимо наблюдение нейрохирурга.
– А что у меня под повязкой?
– Лоб рассекли. Хирург наложил швы. Ну и синячки на теле, но они не в счет. Да не волнуйтесь, женщина! Всё худшее уже позади.
– Это, в каком смысле?
– Жить будете, – серьезно сообщила медсестра. – Я извещу ваших родственников, что вы пришли в себя.
Медсестра вышла.
"Каких еще родственников?", – гадала озадаченная Вишневская.
Вечером в палате появились улыбающаяся Татьяна Архангельская и хмурый Виктор Стрельников.
– Валентина Ипполитовна, как вы? – с порога завздыхала Татьяна и принялась выкладывать на тумбочку фрукты и соки. – В вашем возрасте следует быть осторожнее. Я так испугалась, когда вас увидела в метро. Хорошо, что эскалатор вовремя остановили.
– Оступились? – вежливо поинтересовался оперуполномоченный.
Вишневская вспомнила руку, за которую успела зацепиться. Это спасло ее от первого неожиданного падения. Однако новый безжалостный удар в спину, сбросил ее вниз.
– Меня толкнули, – произнесла она.
– Кто? – разом выдохнули гости.
– Я не успела разглядеть. Только…
– Что только? – проявлял профессиональную настойчивость оперативник.
– Я ухватилась за руку и, кажется, заметила часы.
– Какие?
– На руке.
– Чьей руке?
Валентина Ипполитовна мучительно вспоминала последнюю секунду перед падением.
– Кто-то толкнул меня в спину. Я падала, схватилась за руку. Перед глазами мелькнул циферблат. Потом я покатилась по ступеням. А дальше… – учительница прикрыла веки, сжала пальцами переносицу.
– За чью руку вы ухватились? Того, кто стоял ниже вас?
– Нет. Теперь я вспомнила. – Глаза женщины распахнулись. – Меня ударили в плечо. Ладонь соскользнула с моего пальто, и я вцепилась в нее.
– Вы заметили этого человека?
– Нет. Только часы. Красивые, блестящие.
– Припомните модель.
– Я в них не разбираюсь.
– Хоть что-нибудь.
– Там было два-три маленьких циферблата и какой-то значок.
– Это логотип. Как он выглядел?
– Что-то знакомое. Где-то я его видела.
– Можете нарисовать?
Вишневская задумалась.
– Нет. Но я обязательно постараюсь вспомнить. А что это вам даст, Виктор?
– Если это был случайный хулиган, то ничего. Но если вас толкнули намеренно, то надо искать среди людей, кому это выгодно. Лицо вы не разглядели, так что часы – единственная примета. Но не знаю, поможет ли… Если только очень редкая модель.
– Хватит напоминать о грустном, – вмешалась в разговор Татьяна. – Валентина Ипполитовна, как вы себя чувствуете?
– Голова пока кружится. Но для меня главное, что ноги целы. А вот лицо… У тебя есть зеркало? Хочу на себя посмотреть.
– Вы прекрасно выглядите. Бинт вас совсем не портит. – Архангельская порылась в сумочке, картинно всплеснула руками. – Забыла зеркальце. В следующий раз принесу.
– В следующий раз я дома посмотрюсь.
– Нет-нет-нет, и не думайте! Я договорилась с врачами, чтобы вас как следует подлечили. С травмами головы не шутят. Полежите здесь сколько требуется. У вас сложный перелом, тяжелое сотрясение, швы надо контролировать, повязки менять. И не возражайте! Здоровье важнее.
– А видеозапись? – вспомнила Вишневская.
– Я сам посмотрю, – пообещал Стрельников и озабоченно вздохнул. – Тут такое происходит…
Он переглянулся с Архангельской. Та предупреждающе задвигала глазами.
– В чем дело? – встревожилась Валентина Ипполитовна.
– Над головоломкой вашей мучаюсь. О лампочке и трех выключателях. – Нашелся опер, понимая, что волновать пожилую женщину известием об Амбарцумове сейчас не время. – Все комбинации включения-выключения перебрал. Не понимаю, в чем тут хитрость?
– Ваши мысли заняты выключателями, а надо думать о лампочке. Придите домой, включите свет и изучите лампочку.
– Обыкновенную лампочку?
– Да-да. Ту самую, что освещает вашу комнату.
Оперативник взглянул на потолок, Где горели люминесцентные лампы, перевел взгляд на часы.
– Мне пора. Дел много. А вы, если вспомните названия часов…