– Если бы я увидела картинки. С циферблатами.
– У меня дома есть каталоги часов. Феликс одно время увлекался. Я принесу, – пообещала Татьяна.
Через день Архангельская вновь навестила учительницу.
– Зеркальце принесла? – встретила ее требовательным вопросом Вишневская.
– Ах, вот вы какая. Любоваться собой желаете. Почему фрукты плохо едите? – сделала замечание Татьяна, вываливая новую порцию гостинцев. – Пожалуйста, любуйтесь.
Она протянула пудреницу. Валентина Ипполитовна повздыхала и вернула зеркальце.
– Краше в гроб кладут.
– Типун вам на язык! Что вы такое говорите. – На край кровати шлепнулись два толстых журнала. – Вот, каталоги часов. Но здесь только импортные.
Валентина Ипполитовна водрузила очки и принялась листать глянцевые страницы с крупными фотографиями часов.
– И зачем столько напридумывали? Мои старенькие тоже не отстают.
– Это игрушки для богатых. Феликс, как стал зарабатывать, каждый год себе новые покупает.
Валентина Ипполитовна припомнила свои страхи перед тем, как войти в метро. Преследовал ее кто-то или нет? Она прищурилась поверх очков.
– А ты одна приезжала ко мне на встречу? Или вместе с Феликсом?
– Конечно одна.
– Да-да, он еще спал, ты говорила.
– Как я стала собираться, сразу вскочил. Поговорил по телефону и умотал. Представляете? И это в субботу! – Татьяна вздохнула. – Бизнес, бизнес…
– Ты еще про книжку упомянула. Старую, про теорему Ферма. Откуда она у него?
– Так вы же сами ему подарили, Валентина Ипполитовна! Еще в школе. Феликс детективов не читает, говорит, что математические загадки интереснее. А в чем дело?
– Показалось, – небрежно шевельнула здоровой рукой учительница. Вновь зашуршали страницы каталога. На одной из фотографий она задержалась и воскликнула: – Вспомнила! На часах была буква М, как у "Макдональдса". Вот!
Татьяна Архангельская взглянула на модель, на которую указывал палец учительницы. Это были швейцарские часы марки "Maurice Lacroix". Ее сердце тревожно забилось. Она прекрасно знала, что у Феликса были точно такие же.
– На вас… Вас толкнул человек с такими часами?
– По крайней мере, он не пытался меня удержать.
– Вы точно помните?
– Буква М с закругленным верхом очень похожа на те, что вешают над "Макдональдсами". Поэтому она мне и врезалась в память. А что?
Вишневская внимательно наблюдала за бывшей ученицей.
– Ничего. Это дорогие часы. Не у каждого они есть.
– Тем лучше. Помнишь, Виктор Стрельников говорил, что если редкие…
– Легче будет найти хулигана.
– Или преступника, который заранее это спланировал.
– Преступника? – Архангельская вздрогнула. – Кому вы могли помешать?
Валентина Ипполитовна припомнила задачку о лампочке и трех выключателях. Трое подозреваемых на букву Ф и убийство. Два "выключателя" она уже дернула. По-видимому, безрезультатно. А вот третий…
В тот день ей так и не удалось посмотреть видеозапись камер метрополитена. Если третий Ф засветился в этом районе в день убийства Софьи Даниной, то не осталось бы почти никаких сомнений. Запись обещал посмотреть Виктор Стрельников. Возможно, он уже это сделал.
Не поднимая глаз, Вишневская попросила:
– Татьяна, позвони, пожалуйста, Стрельникову, скажи о марке часов. Я такую модель даже не выговорю.
– Конечно позвоню.
Валентина Ипполитовна решила сменить тему разговора.
– Как ты думаешь, когда меня выпишут из больницы?
– Думаю, что скоро.
– Как поживает Феликс? Какой сюрприз он привез тебе из Испании?
– Большой, очень большой, – грустно ответила Архангельская.
– Не хочешь говорить?
– Он купил там дом.
– Вот это сюрприз! Почему так безрадостно?
– Феликс предлагает уехать туда. Хотя бы на время.
– Зачем?
– У него в Питере возникли сложности. Хочет переждать.
Женщины задумались. Вишневская об услышанном. Татьяна Архангельская о часах "Maurice Lacroix", о странном возбужденно-пугливом поведении мужа после возвращения из Испании, о его категорическом нежелании навестить старого друга Константина Данина.
– Что вам привезти в следующий раз? – задала перед уходом дежурный вопрос Татьяна.
Вишневской показалось, что бывшая ученица не слушала ее ответ.
44
Мягко скрипнула вытертая до белизны кожа старого дивана. Константин поднялся с излюбленного места, прошлепал на кухню. На полу местами сохранился белый контур, неумело стертый им по возвращении из милиции. Находиться в квартире одному Данину было непривычно. Хотя он любил одиночество и с детства предпочитал затворничество любой компании, но всегда где-то рядом находилась мать или жена, которые решали мелкие бытовые вопросы.
Недавно в его жизни появился новый близкий человек. Даже два. Мысли о них порой мешали Данину сосредоточиться на математике. Сначала это раздражало, его разум пытался упрятать нахлынувшие чувства в непроницаемый панцирь, но трогательная нежность, как тонкий росток к свету, пробивалась сквозь любую толщу. И всему виной были детские глаза, как две капли воды похожие на него.
Данин вспомнил, что давно не ел. Решив сварить пельмени, он повернул ручку газовой плиты и стал искать спички. В дверь требовательно позвонили. "Наверное это они", – мелькнула радостная мысль. Данин поспешил в коридор и открыл замок.
Створка распахнулась мгновенно. В квартиру ворвались трое здоровенных мужчин в белых халатах.
– Газом пахнет, – выкрикнул один из них. – А говорили, что он хочет выброситься из окна.
– Дом решил взорвать! – рявкнул другой и без церемоний схватил Данина за шею.
Он ловким движением вывернул голову так, что Данин стал совершенно беспомощным. Математика выволокли из парадного, босиком по лужам протащили к машине с красным крестом, впихнули внутрь. Кто-то швырнул следом свалившиеся тапочки, но обуться в скрюченном состоянии было невозможно. Клацнула железная дверца, заурчал двигатель.
Вскоре Данин оказался в помещении, отдаленно напоминавшем больницу. Появилась медсестра с ампулой и шприцем.
– Что это? – спросил Константин.
– Ты меня разозлить хочешь! – заорал санитар, профессионально скрутил шею и придавил к клеенчатому топчану.
– Не нервничайте, больной. Сейчас вам станет лучше, – зловеще пообещала медсестра.
Под локоть уколола игла. Жидкость колючей проволокой просочилась в вену. Данина вздернули за шиворот, протащили по коридору и впихнули в облезлую палату с зарешеченными окнами и дверью на замке. Из угла нестерпимо воняло. Там располагался туалет.
– Раздевайся! – приказал санитар. Под ноги упала драная больничная пижама.
– Где я? – испуганно спросил Данин.
Краснорожий санитар больно заломил пальцы. Он готов был их сломать, словно косточки жареного цыпленка, и с таким же удовольствием.
– Ты будешь переодеваться или нет?
Санитары силой сорвали домашнюю одежду. Пятеро постояльцев палаты безучастно наблюдали за происходящим. Голому Данину пришлось облачиться в пижаму.
– Почему я здесь? – вяло спросил математик, постепенно ощущая, как тело охватывает волна равнодушия.
– Укола ему мало!
Данина толкнули на свободную кровать. Грудь и ноги обхватили жесткие ремни. Санитары затягивали их с удовольствием. Вновь появилась хмурая медсестра, подсунула пластиковый стаканчик.
– Пей!
Математик стиснул зубы.
– Да чё с ним церемониться.
Санитар зажал нос, не давая дышать. Его небритые щеки растянулись в кривую ухмылку. Когда Данин разжал губы, медсестра ловко влила ему противную жидкость. Данин чуть не захлебнулся. А вскоре сознание покинуло его.
Утром он проснулся от нового укола. Днем была еда и жидкие лекарства, после которых Константина стошнило. Санитары избили его и заставили вымыть пол. Вечером последовало два укола. От еды Данин отказался. Тогда его вновь привязали к кровати, и медсестра так усердно впихивала в рот ложку с чем-то склизким и холодным, что сломала один зуб.
На следующее утро кошмар повторился. А днем Данина отвели в приличный кабинет, обитый деревом, с книжными шкафами и абстрактной картиной на стене. Трудно было понять, как столь разные помещения уживаются под одной крышей.
Встречал его подтянутый стриженный под "ежик" мужчина лет пятидесяти в светло-зеленом халате с подвернутыми рукавами. Жесткость его лица подчеркивали вертикальные морщины над переносицей и в углах губ.
– Присаживайтесь, Константин, – хозяин кабинета указал на мягкий стул и повелительным жестом указал санитару, чтобы тот покинул помещение.
– Кто вы? – спросил Данин.
– Главврач клиники, Дмитрий Борисович.
– Психиатрической клиники?
– Совершенно верно.
– Почему я здесь?
– Вы хотели покончить с собой. Тем самым, вы представляете угрозу не только для себя, но и для окружающих.
– Но… Откуда вы это взяли?
– Разве это сейчас важно? Важнее то, что мы можем признать вас неизлечимо больным и навечно сослать в провинциальную психушку гораздо страшнее нашей. Вам нравится у нас? – Данин затравлено покачал головой. Врач усмехнулся. – Когда превратитесь в овоща, вам станет все равно.
Дмитрий Борисович встал, измерил шагами периметр кабинета и неожиданно наклонился к Данину через стол.
– А между тем есть и другой выход. Вы ведь математик. Ваша голова создана для того, чтобы решать сложные задачи. Так и займитесь ими! А мы создадим для вас необходимые условия. Дома о вас уже никто не позаботится.
– Меня колют, вливают в рот что-то противное, – пожаловался Данин. – Я не могу думать.
– Это всего лишь успокаивающие средства. Ничего серьезного мы пока не применяли. Пока! – подчеркнул главврач. – Так вы, Константин, согласны с моими условиями?
– Какими условиями?
– Я вас переведу в отдельную палату. Из лекарств пропишу разве что витамины. Сам буду их давать. А вы займетесь любимым делом. Да-да, той самой математикой. Можете считать, что находитесь в санатории.
– А санитары?
– Вы их больше не увидите. Если, конечно, будете хорошо себя вести. Ну, так как?
– Когда меня выпустят?
– Это целиком будет зависеть от вашего поведения. Все-таки вас признали больным. Но в будущем я смог бы это исправить. – Главврач пристально посмотрел на Данина и вернулся в свое кресло. – Ладно, не будем терять время. Вижу, что вы согласны. Сейчас вас отведут в новую палату. Одно условие. Чтобы я видел, что вы занимаетесь делом, требуется записывать все ваши мысли. А для начала я бы вам посоветовал вспомнить всё самое ценное, чего вы добились в математике ранее и восстановить эти записи. Это поможет вам обрести прежнюю форму, как спортсмену перед соревнованием. Учтите, записи я буду проверять.
– Вы разбираетесь в математике?
– Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь, – продекламировал врач и нажал кнопку под столом.
Вошла знакомая медсестра. На этот раз она старалась улыбаться. Данина отвели в отдельную палату с чистой постелью и маленькой столешницей, закрепленной на стене. На ней лежал большой блокнот в клеточку и шариковая авторучка. Раскрыв его, Данин удивился.
На каждой странице блокнота сверху была записана математическая формулировка теоремы Ферма.
45
Домой из больницы Валентину Ипполитовну лихо доставили на милицейской автомашине. Позаботился Виктор Стрельников. Его напарник Алексей Матыкин остался сидеть за рулем, а старший оперуполномоченный помог учительнице подняться в квартиру.
– Я вас не отпущу, пока не попьем чай, – с порога заявила Валентина Ипполитовна.
– Это не обязательно.
– Никаких возражений. Нам нужно с вами поговорить.
Зашипел чайник, загремели чашки, звякнули ложки.
– Только прошу простить за беспорядок. Меня же не было дома больше недели, – извинилась Вишневская.
– Понимаю.
– Спасибо, что мы в магазин по пути заехали.
– Не за что, – милиционер покорно расположился на кухне.
Когда ароматный чай был заварен, Вишневская спросила:
– Виктор, вы посмотрели видеозапись пассажиров, выходящих из метро в день убийства Софьи Даниной?
– Сразу не получилось, Валентина Ипполитовна. Срочные задания были. А долго такие записи не хранят. Они периодически обновляются.
– Как же так! – расстроилась учительница.
– Дело закрыто. Убийца выявлен. Украденные статуэтки тоже найдены. Представьте, они даже не пострадали.
– А я? – Вишневская приподняла руку в гипсе. – Меня толкнули на эскалаторе!
– Это хулиганство. Или неосторожность. Такое, к сожалению, бывает.
– Меня толкнули специально! Как дважды два – четыре! Кто-то очень не хотел, чтобы я добралась до видеозаписей.
Оперативник втянул губами горячий чай, отставил чашку.
– Валентина Ипполитовна, вы кого-то подозреваете?
– Да, – кивнула учительница.
– Прежде чем назвать имя, подумайте, у вас есть улики? Учтите, камеры видеонаблюдения эскалатор не просматривают.
– Татьяна сообщила вам про часы? Это достаточно редкая модель.
– "Восток"? Они есть у многих. Не зацепиться. Валентина Ипполитовна, забудьте о прошлом. Надо жить сегодняшним днем.
– Архангельская сказала, что часы были "Восток"? – удивилась Вишневская.
– Да. А что-то не так?
– Многое не так. – Учительница засуетилась, неумело листая блокнот одной рукой. – Сейчас я ей позвоню.
– Не трудитесь. Архангельская с мужем уехала в Испанию.
– Уже уехала? Сейчас, поздней осенью?
– У богатых свои причуды. Уволилась и уехала.
– И даже не позвонила мне.
– Она сказала, что напишет.
– Напишет?
– Да. Звякнула мне уже из Испании. Попросила, чтобы я забрал вас из больницы. А вам передала привет, сказала, что всё напишет в письме. Ждите. Письма из-за границы идут долго.
Учительница на миг задумалась, потом встала.
– Вы подливайте себе чай, Виктор. И про булочки, которые мы купили, не забывайте. А я пока включу компьютер и посмотрю почту. Письма в нашем веке летают по проводам.
Оперативник откусил булочку, дотронулся до чайника.
– Еще не остыл, – с удовлетворением отметил он.
Вишневская неожиданно вспомнила.
– Вы головоломку про лампочку решили?
Старший лейтенант смущенно развел руки.
– Вот вам последняя подсказка. – Учительница решительно выключила люстру над их головой. – Теперь потрогайте лампочку.
Она вышла из кухни и поспешила к своему компьютеру. Вскоре на плоском мониторе высветилось содержимое электронного почтового ящика. За время ее отсутствия накопилось несколько непрочитанных писем. Самое последнее было от Архангельской. Вишневская открыла его и погрузилась в чтение.
Чем дальше она читала письмо, тем больше задумывалась. Что это: запоздалое желание рассказать правду или хитрая ложь?
46
1994 год. Принстон. США.
Рождественские и новогодние праздники подходили к концу. Захмелевший Энрю Уайлс одиноко стоял в центре большой комнаты с недопитым бокалом виски и раскачивался с пятки на носок. На низком столике рядом с диваном валялся раскрытый журнал "People", причисливший его к самым выдающимся людям прошедшего года. Стараниями жены такие журналы имелись в каждой комнате его дома, а также у многочисленных соседей и знакомых. Еще совсем недавно они поздравляли его, по дружески сетуя, что из-за понаехавших корреспондентов стало невозможно припарковаться на их тихой улице.
Эндрю взглянул на свою глянцевую улыбающуюся фотографию и горько усмехнулся. Как зыбка и скоротечна слава. Безмерное отчаяние ледяными кольцами сжимало его. Долгие годы он карабкался к неприступной вершине, закрытой густыми облаками, и вот, когда, наконец, ступил на нее, туман вдруг рассеялся, и выяснилось, что это еще не победа. Он стоит перед горной расщелиной, за которой сияет желанный пик. Трещина на пути к главной цели кажется неширокой, но это обманчивое впечатление. Все усилия преодолеть ее неизменно терпят крах. С каждым днем кривые края ущелья раздвигаются, и, словно пасть гигантской акулы, они готовы растерзать отважного математика, рискнувшего подняться так высоко.
Эндрю тряхнул взъерошенной головой и залпом глотнул остатки виски. Толстое донышко брякнуло по столу, руки схватили авторитетный журнал, рывком разодрали его и швырнули в пылающий камин. Лист с цветной фотографией Уайлса медленно свернулся, почернел, занялся огнем и мгновенно превратился в пепел. У Эндрю появилось сильнейшее желание проделать то же самое с двухсотстраничным доказательством, наделавшим столько шума.
Спустя всего полгода после немыслимого триумфа "величайший математик XX столетия" должен был открыто признаться в своем унизительном поражении. Ученые со всех стран требовали внести ясность в доказательство теоремы Ферма. Многие уже знали, что в рассуждения Уайлса вкралась ошибка и настаивали на публикации работы в существующем виде с примечаниями рецензентов. Главный редактор математического журнала тоже просил об этом. Коллеги убеждали, что исследование Уайлса в любом случае являются весомым достижением. Но упрямый математик не соглашался.
Если бы кто-то другой исправил его ошибку, то вся слава досталась бы ему, а не Уайлсу. В историю математики войдет тот, кто совершит решающий прыжок над пропастью к победе, а не тот, кто соорудил огромный мост, ведущий к цели, которому недостает одного единственного пролета.
Эндрю решил не сдаваться. Десять лет самоотверженных исследований приучили его к упорному труду, и он не мог отступить, когда священная мечта поколений математиков так близка.
Уайлс сел за компьютер и быстро написал письмо всему математическому сообществу. В нем он признал наличие небольшой проблемы, но пообещал вскоре окончательно решить ее и представить полное доказательство в феврале. Он щелкнул по ярлычку "отправить", и письмо, переправляемое от одного читателя к другому, за пару дней разлетелось по всему земному шару, успокаивая его сторонников.
Однако не все коллеги поверили в оптимизм Уайлса. Многие посчитали, что он просто затягивает время. Прошел февраль, наступил март. Под давлением общественности Эндрю Уайлс выступил в Принстонском университете, но не привел никаких новых деталей. Маленькая проблемка не желала решаться. Доказательство терпело крах.
Весть об этом разнеслась с еще большей скоростью, чем сообщение об успехе. Почему-то грандиозные крушения интересуют публику куда сильнее, чем выдающиеся победы. Если бы "Титаник" установил в свое первое плавание мировой рекорд скорости по пересечению Атлантики, кто бы о нем сейчас вспоминал?
Число скептиков, убежденных в фундаментальности ошибки, значительно возросло. Но упертый Эндрю Уайлс, несмотря ни на что, продолжал работать над доказательством.
А в начале апреля грянул гром невиданной силы!
Электронная почта разнесла по всему миру ошеломляющую весть.