Ужины в доме Криппенов всегда проходили спокойно. Сэмюэл возвращался с работы в бакалейной лавке в шесть часов, и жена готовила спартанскую пишу на троих. Обычно трапеза состояла из запеченных овощей, иногда - небольшой курицы или слегка недожаренной свинины: в чистилище бедные души должны были страдать диареей или расстройством пищеварения.
- Прекрасный Божий дар, - говорила Джезебел, блаженно улыбаясь мужчинам и протягивая руки, словно была вторым воплощением Иисуса на Тайной вечере. - Хоули, поблагодари доброго Боженьку за то, что наградил нас такой роскошной трапезой.
- Благодарю тебя, Господи, - отвечал мальчик: в желудке у него урчало, в ногах появлялась слабость, а в кишечнике начиналось прекрасное Божье расстройство.
Когда Джезебел исполнилось тридцать и она уже видела Божью красоту в каждой блаженной минуте, Сэмюэл стал все меньше времени проводить дома, предпочитая работать допоздна в бакалейной лавке или сидеть вечерами в местном кабаке, где заливал свое горе вином. Поскольку такое поведение супруга не одобряла, он сохранял дистанцию, игнорируя ее жалобы. Впрочем, жена обычно выражала недовольство, лишь когда он был пьян, так что это не имело особого значения. Однажды он вернулся домой около полуночи, держась нетвердо на ногах, с одутловатыми щеками и красным носом, шатаясь из стороны в сторону, как рождественский олень. Войдя в дом, он затянул похабную песенку о похождениях одного богатенького моряка и посещении им некоего злачного места в городе Венеции.
- Я выходила за другого, - в отвращении воскликнула Джезебел, принеся помойное ведро: судя по налитым кровью глазам и напряженному выражению лица, муж мог вскоре извергнуть содержимое желудка на пол гостиной. - Являться домой посреди ночи в таком виде. На глазах у нашего Хоули. Чего ты налакался? Виски? Пива? Скажи мне, Сэмюэл.
- Прекрасного Божьего алкоголя, - монотонно ответил тот, а затем громко рыгнул и, изумленно посмотрев на нее, без чувств повалился на пол.
- Благодарю тебя, Господи, - набожно произнес Хоули заученную фразу.
Забрать сына из сельской школы и учить его на дому самостоятельно - это была затея Джезебел. Хоули не возражал: в школе его обычно дразнили из-за темного строгого костюмчика, в котором он был похож на Оливера Твиста, когда тот работал у Сауэрберри участником похоронных процессий, а также из-за тонких черт - некоторые ребята предположили, что никакой он не мальчик, а вшивая девчонка. Проведенный осмотр доказал обратное, однако Хоули столкнулся с еще большим унижением и презрением.
- Начнем с изучения Библии, - сказала ему Джезебел в первый день их домашних занятий. - А затем, перед второй порцией изучения Библии, ты поучишься правильно читать по Псалтыри. После размышлений над Таинствами Креста мы закончим сегодняшние занятия душеспасительным изучением Библии.
К девяти годам Хоули уже мог прочесть наизусть все сто пятьдесят псалмов в правильном порядке и знал точное родословие Иисуса Христа, начиная с Адама. Никто никого не рожал без участия Хоули. Джезебел придумала даже рождественский фокус и показывала его, когда Криппены и Кверки собирались в ее гостиной за роскошной трапезой из ячменного отвара и постных лепешек.
- Кто родил Еноса, Хоули? - спрашивала она, перебирая в памяти имена, а мальчик сосредоточенно хмурился и повторял про себя всю Книгу Бытия.
- Сиф, - отвечал он.
- Правильно! А кто родил Мафусаила?
Хоули снова задумывался.
- Енох, - произносил он.
- Ну кто же еще, как не эта грязная свинья. А Нимрод? - продолжала она, подводя игру к кульминационной точке. - Кто родил Нимрода?
- Хуш, - торжествующе восклицал Хоули.
- Это был Хуш! И Нимрод был сильный зверолов пред Господом. Царство его вначале составляли: Вавилон, Эрех, Аккад и Халне, в земле Сеннаар, - радостно продолжала она, хлопая в ладоши от удовольствия, похожего на оргазм, и в ее запавших глазах, подобно электричеству, вспыхивала безумная искорка религиозного рвения.
Сэмюэл не мог отделаться от ощущения, что для женщины, не выносящей прикосновения мужниных рук, она чересчур увлекалась процессом деторождения. Отцу хотелось, чтобы сын вел более активную жизнь за пределами дома, и он был уверен, что мальчик лишен многих радостей детства.
- Лишен? - повторяла Джезебел, смеясь над тупостью мужа. - Ты считаешь, мальчик чего-то лишен? Смех да и только. Смотри, бестолковый ты человек. Хоули - "Я позавидовал безумным, видя благоденствие нечестивых"?
- "Ибо им нет страданий по смерти их", - мгновенно ответил Хоули, не меняя положения: он сидел на окне гостиной и в молчаливом раздумье смотрел на небо. При этом мальчик медленно водил глазами слева направо, словно читал эти слова на странице. - "И крепки силы их", - добавил он, как бы запоздало вспомнив.
- Номер псалма?
- Семьдесят третий, мама.
- Стихи?
- Второй и третий.
Джезебел торжествующе посмотрела на мужа, пытаясь справиться с нахлынувшим волнением, и обнажила желтоватые зубы.
- Сэмюэл Криппен, - возвестила она, - твой сын - вундеркинд.
Раннее отрочество Хоули было сопряжено с новой борьбой. Внезапное появление прыщей лет в тринадцать совпало с почти патологическим ночным недержанием, вызвавшим великий ужас в доме Криппенов. Просыпаясь каждое утро в пять часов на простынях, промокших насквозь после экзотических сновидений, мальчик в страхе дожидался рассвета, когда мать входила в комнату, морщила нос от невыносимого зловония и, обзывая его скверным мальчишкой, хуже младенца, отвешивала крепкий подзатыльник. Подслушав, как Сэмюэл рассказывал сыну об удобном способе избавиться от этих ночных извержений, Джезебел рухнула в обморок на деревянном кухонном полу, сильно стукнувшись головой, и ее пришлось приводить в чувства с помощью нюхательной соли.
Однако со временем беспокойному юноше Хоули все же удалось выявить и развить собственные интересы. Его образование вышло за рамки Откровения Иоанна Богослова, когда в небольшой, уединенной библиотеке Энн-Арбора он принялся читать стихи и художественную литературу. В пятнадцать он открыл для себя книгу доктора А. К. Ларусса под названием "Человеческий организм: его странные и необычные функции". Она стала для Хоули новой Библией, и он обдумывал каждое слово, относившееся к телесным органам и дыхательным функциям. Благодаря произведению Ларусса мальчик узнал о многих других книгах на ту же тему, и последующие юношеские годы были заполнены изучением естественных наук и биологии, теориями о сотворении вселенной, жизнедеятельности человеческого и животного организмов и самой природе жизни. Большинство этих книг он прятал от матери, считавшей занятия наукой греховными, поскольку ученые стремились постичь Божий замысел.
- Если бы Господь хотел, чтобы мы жили вечно, - указывала она, - Он никогда не наслал бы на нас семи казней. Но Бог умел обращаться со злом. Если хочешь знать мое мнение, Ему следовало бы вспомнить о своей древней хуцпа.
Без ведома Джезебел Хоули начал покупать и складывать под матрасом экземпляры "Американского ученого" - совершенно нового, радикального издания из штата Нью-Йорк, - вытаскивая их лишь поздно ночью, когда родители спали в отдельных комнатах и можно было зажечь свечу и быстро ознакомиться с содержанием журнала, украдкой облизывая губы после очередной крохи информации. На каждой странице предлагалась новая теория или возможность научной революции. Каждый автор работал над новыми лекарствами, сложными уравнениями или новыми определениями таких понятий, как "жизнь", "человек" и "бытие". Ежемесячно, в волнении затаив дыхание, Хоули предвкушал следующие открытия.
Однако к семнадцати годам стопка журналов "Американский ученый" под матрацем начала все больше бросаться в глаза, несмотря на то, что тетради были равномерно распределены от подушки до самого изножья, образуя добавочный, странно мягкий слой. Однажды в июне, возвратившись домой из библиотеки, Хоули сел на кровать, чтобы снять ботинки, и с удивлением почувствовал, что та прогнулась под ним сильнее обычного. Слегка приподняв постель, чтобы посмотреть, какие произошли изменения, юноша в ужасе обнаружил, что его коллекция журналов похищена. Он побледнел, затем побагровел от смущения; ощутив спазмы в желудке, вынужден был снова сесть. Сердце бешено колотилось в груди, пока он пытался придумать какое-нибудь объяснение. Хоули в отчаянии ждал, что взбешенная мать ворвется в комнату, но она так и не появилась. Лишь вечером, когда домой вернулся отец, юношу позвали вниз, где на кухонном столе высилась стопка журналов, которые он приобретал последние два с половиной года. Мальчик взглянул на подшивку, словно видел ее впервые в жизни, и нервно сглотнул: хотя он приготовился все отрицать, журналы были ему все же дороги, и он хотел получить их обратно в целости и сохранности. Мать стояла у камина, сложив руки на груди, и даже не пыталась скрыть своей ярости, а Сэмюэл находился где-то посередке между ними, гадая, какую позицию занять.
- Все это время я думала, что знаю тебя, - сказала Джезебел. - Считала тебя хорошим мальчиком. Думала, что воспитала тебя правильно.
- Вы знаете! Я хороший! Вы воспитали! - начал он возражать, нарочно отвечая на каждое обвинение, но не успел открыть рот, как его заглушили вопли матери.
- Хороший мальчик не хранит под матрацем такую мерзость. Это отвратительно! Ты видел эти журналы? - спросила она мужа, который сконфуженно покачал головой, а затем взял один и внимательно пролистал: с каждой страницей, по мере приближения к концу, волнение у него на лице сменялось все большим разочарованием.
- Мне интересно, - защищался Хоули. - Это наука. Очень познавательно.
- Это мерзость, - настаивала она. - Зачем тратить деньги на подобный вредоносный хлам?
- Я читал там статьи, - отвечал он, обороняясь и чуть-чуть повысив голос. - Меня интересует человеческий организм…
- Хоули! Только не в моем доме!
- Сотворение мира. Наша природа.
Джезебел яростно затрясла головой и, выхватив у мужа из рук журнал, швырнула его в огонь, а затем железной кочергой зарыла в горящие угли.
- Мама, нет! - закричал Хоули, когда она протянула руку за следующим журналом, потом еще за одним - и так далее.
- Для твоего же блага, - сказала она, видя, как мерцают и обугливаются в камине годы его учения. - Лучше пусть эти страницы сгорят здесь и сейчас, чем ты будешь вечно жариться в Адском пламени. Я не смогла бы жить на свете, зная, что ты обречен на вечные муки Преисподней.
- Это смешно, - презрительно закричал Хоули: он впервые повысил голос в этом доме. Оба родителя в изумлении посмотрели в его багровое лицо и осатаневшие от злости глаза. - Просто смешно! - повторил он. - Я без ума от этих журналов. Неужели вы не понимаете, что я хочу стать ученым?
- Ученым? - удивленно вскрикнула Джезебел. - Наука - дьявольское изобретение и больше ничего. Разве этому я тебя учила?
- Мне все равно - я так хочу, - воскликнул Хоули: ее невежество было ему отвратительно. И, глядя, как в огне очага исчезают журналы, он нашел слова, чтобы выразить свое предназначение на земле: - Я собираюсь изучать медицину, - сказал он родителям. - Стану великим ученым. - Он подался вперед - к матери, и ей пришлось взять себя в руки, чтобы в страхе не отступить назад. - Возможно, таков Божий замысел, - тихо добавил он.
Джезебел прикрыла рукой рот, словно он только что произнес слова, которые несли погибель всем, кто их слышал.
- Прекрасный Божий замысел, Хоули, - смущенно поправил Сэмюэл, возможно, слегка пьяный.
После двадцать первого года в жизни Хоули наступила череда перемен. К ужасу матери и удивлению отца, молодой человек начал самоутверждаться, больше не позволяя Джезебел указывать ему, как жить. Рискуя нарваться на ее упреки, но не желая просить у нее разрешения, Хоули продолжал покупать "Американский ученый", но теперь отвел для журналов почетное место наверху комода, чтобы каждому случайному посетителю сразу была видна его испорченность. К ним добавились ежеквартальные выпуски "Американского журнала медицины человека", а также "Двухмесячное обозрение практикующего врача" с научными трудами, в которых проводился углубленный анализ состояния естественных наук в Соединенных Штатах, недоступный большинству неспециалистов. Однако сложные статьи и диаграммы приводили молодого Криппена в восторг, убеждая в том, что именно к этой жизни он так настойчиво стремился. Журналы спасало то, что юноша вытащил их из-под матраца и добровольно демонстрировал, поэтому Джезебел должна была хорошо подумать, прежде чем предать свежую пачку огню.
Хоули подал заявление на медицинский факультет Мичиганского университета, но, лишь получив рекламный буклет, понял, что в подобных учреждениях ценилось не столько желание потенциального студента учиться, сколько его возможность платить за учебу. Чтобы стать доктором, нужно было пройти четырехлетние курсы по цене более пятисот долларов в год. Со времени окончания школы Хоули работал приказчиком в бакалейной лавке отца, однако до сих зарабатывал не больше трех долларов в неделю, к тому же третью часть был вынужден отдавать матери в уплату за питание. Ни при каких обстоятельствах юноша не мог позволить себе учебу.
- Вы должны понять, - однажды вечером сказал он родителям, объясняя свою дилемму, - для меня важнее всего на свете - стать врачом. Мне кажется, это моя судьба, мое жизненное призвание.
- Хоули, не употребляй этих слов в подобном значении, - ответила Джезебел, радуясь тому, что он снова пришел к ней с просьбой. Хотя за последнюю пару лет мать стала немного спокойнее относиться к его интересам, она по-прежнему выступала против "антихристианских воззрений" сына. - Призвание - это когда Господь призывает к Себе на службу.
- Возможно, именно это Он и делает, - возразил юноша. - Призывает меня служить больным - лечить их. Возможно, Он хочет, чтобы я стал врачом. Ведь это такая благородная профессия.
- Господь считает медицину языческим искусством, и ты это знаешь. Иначе зачем бы Он насылал болезни на малых детей, если бы люди могли от них запросто исцелять? Лучше оставить все как есть. И да исполнится воля Господня.
Хоули вздохнул. Недавно он отрастил усы и теперь в минуты напряжения легонько их поглаживал. Он старался держать себя в руках, а не то его шансы на успех уменьшатся.
- Мама, прошу вас, - тихо сказал он. - Неужели вы не понимаете, как для меня это важно?
- Сколько тебе нужно? - спросил Сэмюэл, не смея поднять глаза на жену, хоть и чувствовал, как ее ядовитый взгляд пронзает его, подобно тысяче копий, и знал, что позже за это поплатится.
- Курс обучения обойдется в пятьсот долларов в год…
- Пятьсот долларов? - изумленно воскликнула Джезебел. - И речи быть не может.
- Дорого, но учеба того стоит, - возразил Хоули. - Если я найду ночную работу, то, возможно, смогу зарабатывать сто долларов в год. Конечно, трудно будет днем учиться, а ночью работать, но я готов принести эту жертву, - добавил он, взывая к материнской жажде мученичества.
- Значит, тебе понадобится четыреста долларов в год в течение четырех лет, - уточнил Сэмюэл.
- Да.
- Тысяча шестьсот долларов.
- Совершенно верно.
- Это абсолютно невозможно, - твердо заявила Джезебел.
- Думаю, мы могли бы перезаложить лавку, - сказал отец, раздумывая над этим и поглаживая лицо, как бы подражая сыну. - Банк мог бы это разрешить, но нет никаких гарантий, что там…
- Никто не будет перезакладывать лавку, - воскликнула Джезебел. - Сэмюэл, мы трудились все эти годы и наконец получили ее в свою полную собственность. Я не собираюсь теперь влезать в долги лишь затем, чтобы Хоули выкроил для себя угол в дьявольских угодьях.
- Ах, мама! - вскрикнул он в отчаянии. - Вы ничего не видите дальше собственного носа.
- Извини, Хоули, - сказала Джезебел. - Я знаю, как ты разочарован, но тебе известно мое мнение, и ты не заставишь меня изменить его. Я просто не представляю, как мой собственный сын может посвятить себя подобной профессии. Если ты чувствуешь призвание помогать людям - стань учителем. Стране требуются молодые учителя, и ты идеально подошел бы для такой профессии. Или, может, церковнослужителем?
- Но я не хочу никого учить, - закричал он. - И тем более не желаю читать проповеди. Я хочу быть врачом! Заниматься медициной! Неужели так трудно понять?
Джезебел закрыла глаза и принялась раскачиваться в кресле, тихо напевая под нос "О, Благодать!". Так она обычно давала понять, что разговор окончен.
Хоули взглянул на отца - последнюю линию своей обороны, но Сэмюэл лишь пожал плечами и покосился на жену, словно говоря, что последнее слово за ней и он здесь бессилен. Обезумевшему от горя Хоули осталось лишь написать в университет и сообщить, что, несмотря на свое желание стать студентом, он не в состоянии платить за учебу. В глубине души молодой человек надеялся, что ему предложат стипендию, но приемная комиссия мгновенно согласилась с его решением и поблагодарила за проявленный интерес - в письме не было и намека на сочувствие.
Таким образом, Хоули пришлось навсегда распрощаться с мечтой об официальной врачебной практике. Впрочем, имелись и другие курсы - подешевле, на которых он мог удовлетворить свою жажду знаний; Хоули решил разведать о них подробнее и, пытаясь заглушить разочарование, остановился на них за неимением лучшего. В одном из выпусков "Двухмесячного обозрения практикующего врача" он прочитал, что Медицинский колледж Филадельфии предлагает заочный курс общей терапии, рассчитанный на двенадцать месяцев: по его окончании выдавался диплом. Обучение стоило шестьдесят долларов - сумма равнялась его годовому доходу, но Хоули подумал, что это недорого, послал заявление и вскоре был принят на учебу.
Чтобы скопить денег на диплом, Хоули отправился на поиски ночной работы, и ему предложили место на бойне Маккинли-Росса, где три раза в неделю, с девяти вечера до шести утра, он получал туши овец или коров, которые требовалось свежевать, потрошить и резать на куски.