Его по-татарски узкие глазки смотрели на мир с нескрываемым подозрением. От жизни он не ждал ничего, кроме подвоха, и всякий раз глядя на жену и тестя, убеждался в своей правоте.
Мокров мучительно закашлялся. Витек заботливо похлопал его по спине, отчего тот стал кашлять еще сильнее.
В голове хозяина "Родничка" блуждали какие-то бледные тени мыслей, и он никак не мог их очеловечить. Зять был первым в родне, кого Мокров наметил залучить в игру. И, похоже, последним.
Остальные родичи были еще упорней, и с деньгами расставались, как с последним днем жизни. Но именно когда ему показалось, что сказать Витьку больше нечего, губы сами собой озвучили единственно убедительную для всякого русского человека фразу. Она родилась даже не в мозгу, а гораздо ниже, и вырвалась наружу, как первое слово, сказанное первобытным человеком.
- Если ты, блин, такой умный, - дрожа от первобытного чувства, выдохнул Мокров, - отчего же ты, блин, такой бедный?!
В следующие пять минут он с тревогой наблюдал за лицом зятя. Оно менялось по мере того, как эта гремучая мысль, словно стакан водки, опрокинутый в пустой желудок, стремительно подымалась оттуда к голове. И когда она наконец заполнила все безжизненное пространство черепа, Витек причмокнул жирными губами, благодушно улыбнулся сам себе, как будто хотел сказать, что хорошо, мол, пошла, с явным любопытством спросил:
- Ну и… почему?
И тут Мокров понял, что как золотую рыбку, поймал его интерес и зацепил что ни на есть за самое живое.
Между мутными стеклами окна билась невесть как залетевшая туда последняя муха. С облупленного шифоньера свисал облезший хвост старого Васьки. На потертом диване - забытый лифчик. Все говорило о недюжинном уме хозяев квартиры. Но Мокров знал, что Витек с Маруськой приторговывают прикоммуниздинными на стройке все еще дефицитными материалами. А поскольку совершенно непонятно на что ушли полученные от их "бизнеса" денежки, значит, они где-то припрятаны. И помочь детям правильно распорядиться первоначальным капиталом его, Мокрова, задача. И потому, когда зять, по-детски причмокнув губами, спросил: - Ну и… почему? - он сначала уверенно рубанул: - а потому что!.. - потом замялся, прикусив губу, в поисках судьбоносного ответа снова неожиданно для себя без всякого колебания заключил:
- Потому что ты не играешь в "Надежду-прим"! Вот почему!
После этих слов супруги ревниво переглянулись.
- Почему это, блин! Сыграем! - на этот раз мгновенно отреагировал Витек, вскочив со стула. - Мы че, лохи! Верно, Маруся! Ну-ка, тащи баксы! Командуйте, блин, куда и че взносить!
Глава 8
А в это самое время Надежда Викторовна Коробейникова носилась по перекрещенным трамвайными рельсами улицам на купленной по дешевке старенькой "Жучке", не выпуская из рук портативную рацию: разбросанные по огромному городу филиалы ассоциации "Надежда-прим" уже напоминали вечный двигатель.
Ходили слухи, что в день через кассу "Надежды" проходило до миллиарда инфляционных рублей. Один доллар стоил пять тысяч, вот и считайте!
Она по-прежнему жила в своей малолитражной двушке напротив Центрального рынка. Только теперь с самого раннего утра у дверей ее квартиры, а чуть позднее и у дверей ее офиса выстраивалась длинная очередь просителей: кому на лечение ребенка с ДЦП, кому - на новое корыто, кому на сборник стихов, а кому, судя по прикиду, и на новый "калаш".
Отказывала Надежда Викторовна редко. Особенно убогим и сирым. Какую-то старушку из развалюшки переселила в благоустроенную квартиру. Воистину, широка русская душа, и чего в ней только не понамешано - и великой доброты, и великой же подлости, и, как сказал когда-то в сердцах Достоевский, еще не известно, чего больше.
Из дневника бывшего собкора "Комсомолки".
"Вы когда-нибудь купались в весеннем лесу? Я купался, но, правда, пьяный. Распухшая в половодье река катила свои воды через березовую рощу, а мы - друзья, товарищи и прихлебатели Надежды Коробейниковой, счастливые летели в хрустальном потоке, хватаясь за гладкие стволы деревьев. Казалось, что жизнь, как эта река, сама вынесет нас к удаче. Во рту было сладко от пахнущей карамельками водки "Кеглевич" (горькое похмелье настанет позже!). Когда я, дрожащий от холода, вылез на берег, экзальтированная дама, сняв с себя трусики, нежно вытерла мне спину. Выезды на природу, так называемые "пенькования", в том смысле, что столами и стульями у нас были пеньки деревьев, требовались Надежде Викторовне, чтобы снять напряжение."
Да, все было именно так! Выкарабкавшись из студеной весенней воды на берег, пьяненький собкор "Комсомолки" был собственноручно оттерт соскучившейся по широкой мужской спине Надеждой Викторовной. В гороскопе насчет этого не было ни слова. И, тем не менее, тщательно отжав трусики и без колебания вернув их на прежнее место, полновластная хозяйка международной игровой ассоциации не преминула напомнить:
- А все ж Телец Водолею - сам знаешь… Не пара ты мне, товарищ, ох не пара! А жаль!
Но на этот раз собкор только хихикнул в кулак. Он уже хорошо знал, что в "Надежде-прим" только встречают по звездам.
- Позавчера был на охоте, - по-собачьи отряхнулся собкор и, подав руку даме, довел ее до ближайшего пня. - Охота - моя страсть! У меня две страсти - охота и женщина! А женщина на охоте - голубая мечта любого охотника! Диана! Как женщина на корабле! Все хотят, а нельзя. И все делают вид, что и не нужно! Чтобы никому не досталось! Вот вы - любите охоту? На кого именно? Да хоть на белого медведя! У нас тут выбирать не приходится! Зверей меньше, чем… охотников! Какие найдутся, таким и рады. А так… летом - все больше комарье, а зимой, когда комаров нет, так хоть волком вой от скуки!
Собкор прилег рядом с Надеждой Викторовной. Хотел положить голову ей на колени, долго примеривался, но вместо этого закинул ноги на соседний пенек и закурил сигарету.
- Так что без бабы на охоте, как без водки! А где ее взять? Бабы до охоты нынче не охочи! - скаламбурил он. - А потом сами удивляются, чего это все охотники такие снулые, как медведи перед зимней спячкой.
- Белые? - рассеянно поинтересовалась со своего пенька Надежда Викторовна.
- Почему белые? - в свою очередь поинтересовался собкор. - Бурые! Позавчера один такой… отыскался. Форменный идиот! Ну не врубился, что мы пришли охотиться на зайцев! В результате мы погнались за зайцем, а он за нами. Заяц, конечно, убег. А, может, его и не было. Откуда ему здесь взяться! А мишка пристал - не отдерешь! И что самое неприятное, только ко мне! На остальных - ноль внимания! Они, конечно, по кустам и домой! Охотнички! А на меня вызверился, как кулацкий пес на деда Щукаря! Классовое чутье, блин! Как будто я деликатес? А он хоть и косолапый, а бегает быстрее черта! Я в кусты - и он в кусты, я к дереву - и он к нему, я на дерево, а он… нет на дерево не полез, а начал его трясти, голодная же зверюга, че ему объяснишь! Ну думаю, потрясет-потрясет - и смоется. А он, как прапорщик, трясет и трясет! Потом заревел от обиды и… сел под деревом, лапу засосал и по всему приготовился там заночевать.
Собкор интригующе посмотрел на Коробейникову. Друзья, товарищи и прихлебатели Надежды Викторовны уже давно обступили их со всех сторон: интересно же, как глупый медведь будет есть собкора "Комсомольской правды"!
- Так ночь и провели: я на дереве, он под деревом. Лапы растопырил, сидит ждет пока я поспею и сам к нему с ветки упаду. И чувствую, что по всему как раз к завтраку и поспею. На утро я вспомнил, что у меня с собой ружье. Хотел выстрелить, да руки от холода одеревенели. Так я ружье ему на башку и уронил! Так оно от удара о нее и выстрелило. Мишка, конечно, дал деру. А я уже и с ветки слезть не могу. Примерз к проклятой. А отогреть-то и некому! Я же говорил, без бабы на охоте, как без…
Все засмеялись. Но Надежда Викторовна не одобрила общего веселья.
- Ты это, товарищ, к чему? - раздраженно спросила она.
Вопрос шефа застал собкора врасплох. На "пенькованиях" не принято было говорить о чем-то постороннем. А посторонним считалось все, что не имело отношения к "Надежде-прим".
Но собкор "Комсомолки" обладал не только истинно русской внешностью, но и истинно русским характером.
- Я к тому, - по-богатырски рубанул он, - что возможно очень скоро, дорогая Надежда Викторовна, вы будете сидеть точно на таком же дереве! А под ним вас будут поджидать благодарные вкладчики. Чего-чего, а терпения у нашего народа предостаточно! А вот ружья, которое свалилось бы им на голову у вас, Надежда Викторовна, неееет!
Рубанул и откусил себе язык.
Глава 9
Со своим шурином Мокров сумел договориться по телефону. В отличии от зятя тот понял его с полуслова, никакого подвоха не искал, и сразу же, как опытный зэк, попытался уйти в глухую несознанку.
Мокров всегда опасался секретарш, таксистов и официантов. Все они были, по мнению генерального директора "Родничка", как бы себе на уме и каждым своим жестом отчетливо намекали на чаевые.
Шурин Мокрова не был ни таксистом, ни официантом, ни, упаси Бог, секретаршей. Он был фотокором. Но поза и жесты у него были те же, то есть, блядские. И всем своим видом в разговоре с живым существом, а тем более, с родственником, шурин как бы намекал что ему там чего-то сильно не додали. В последний год он занялся исключительно производством фотографий для выставки, расположенной в самом центре города, с интригующим названием "Ню-ню!"
Своих нюшек шурин подбирал по объявлениям в газете "Из рук в руки". Снимал на дому, возил на папиной "копейке" за город, на плинер. Там заставлял принимать самые противоестественные позы, но при этом требовал, чтобы взгляд оставался застенчивым, девственным, как бы удивленным. Словно у молодой козочки.
Нюшки старались, как могли. Позы удавались, но взгляд у всех все равно был, как у официанток, таксистов или секретарш.
Шурина это раздражало. Он склочничал, отказывался платить, грозился оставить натуру одну до утра на плинере.
Однажды его фотографию опубликовали в каком-то шикарном бельгийском альбоме. По этому поводу шурин пил три дня, мог бы и больше, но у нюшек кончились деньги. С тех пор он всем представлялся, как мастер международного класса!
Это была та самая карикатурка, которой собкор "Комсомолки" хвастался перед Надеждой Викторовной. Каким образом шурину удалось заснять столь бесподобный момент, навсегда осталось за кадром. Сам же он называл снимок "моментальным". Но конкуренты божились, что это - самый, что ни на есть, постановочный кадр, если не дешевый эротический коллаж. В доказательство приводили различных нюшек, у которых шурин, причем абсолютно бесплатно, позаимствовал руки, голову, ноги… ну и все, что между!
И только шурин знал главное: он продал собкору "Комсомолки" снимок, права на который принадлежали бельгийскому издательству. Но не будут же проклятые буржуи из-за такой малости объявлять войну России! А по-другому им его ни в жисть не достать!
- Слышь, Лейкин, - так Мокров окрестил своего шурина, - ты когда в последний раз чинил свою "копейку"?
- Да вчера! - расстроено признался родственник. - Цельный день под ней, падлой, пролежал! Или она на мне. Как татары на России!
- Ну и как она, родная? - продолжил туманить мозги Мокров.
- Да никак! - голос в трубке зазвучал трагически. Не чувствуя подвоха, шурин спешил излить свою душу. - Она уже, как неродная! За двадцать лет всю обновили! Сперва батя, потом я. И все равно, как сострил этот… как, блин, его… - шурин надолго замолк, ожидая подсказки, - короче, включишь - не работает. А че?
- Здорово! - искренне хихикнул в трубку Мокров.
- Еще бы! - неожиданно поддержал его шурин. - Иногда просто замечательно. Это ж как поломаный лифт! Застрянешь в нем на полпути с… На улице ты бы к ней и не подошел. А тут! - Мокров услышал сладострастное причмокивание. - Особливо, если отключится свет! Это ж как в подводной лодке на глубине!.. Я недавно, позавчера, то есть, с одной… машина, понимаешь, заглохла посреди степи… так мы в ней до вечера и пробарахтались, как в лифте или в подводной лодке! Весь кислород сожрали! А когда она мне на обочине голосовала, я еще подумал, мол, на такую приятней наехать, чем подобрать. Ты меня понимаешь? А почему здорово?
- Это здорово! - пропустив мимо ушей восторженный бред шурина, многозначительно повторил Мокров. - Здорово, что у тебя такая развалюха! Не слыхал: судьба - индейка, жизнь - копейка, а эта… твоя машина, понимаешь… тоже копейка! Почему здорово? Да потому, что когда машина старая, всегда есть повод… что?
- Не знаю, - честно промямлил озадаченый шурин. - Выпить что ли?
- Купить новую, балда! А потом, само собой, и выпить! Святое дело!
- Да ну! - горячо задышал в трубку шурин, но тут же обреченно вздохнул. - А "копейку" куды?
- На металлолом, на скрапобазу! - пораженный способностью родственника решать проблему не с того конца. - У тебя ЧМЗ под окнами. Или подари обществу старинных автомобилей.
- Не могу! - раздался таинственный шопот, такой таинственный, что Мокрову показалось, что на другом конце провода сидит потусторонняя сила. - На ей проклятье!
- Чье? - еще таинственней зашипел Мокров.
- Она у нас фамильная: от отца к сыну. Батя сказал, если продашь или выбросишь - прокляну!
- Так он же коммунист!
- И коммунист, и бывший ответственный работник аппарата райисполкома, и уже… покойник. И тем не менее, проклянет! Я его хооорошо знаю!
На секунду Мокров растерялся: с покойником шутки плохи. Петра Мифодьевича, папашу Витька, он тоже знал хорошо. Большевистской закалки был человек, воистину матерый человечище, из тех, кто сначала стреляет, и лишь потом спрашивает пароль.
Поговаривали, что будто на Колыме, стоя на вышке с автоматом, бросал Петька на запретку куски хлеба. Старожилы, конечно, туда ни ногой, а новички покупались. До смерти, говорят, не убивал, но руку, тянущуюся за куском, отстреливал напрочь.
Не со зла, конечно, или садисткой натуры. Все по закону: не суйся, куда не следует без команды. Так и собак учат, не брать из чужих рук. Ну вот: Петру Мифодьевичу - развлечение, а зэку - польза: глядишь, и сактируют за ненадобностью до срока.
И кто его, подлеца, знает, чем он там после смерти занимается! Не тем ли самым, что и на Земле-матери. Поди сторожит ворота ада с автоматом на груди. Так он за ту сраную "копейку" не то что родному сыну, а и ему, Мокрову, че-нибудь такое отстрелит, без чего и генеральным директором "Родничка" можно быть разве что понарошку.
- А ты ему не говори! - хитро подмигнул он трубке.
- Кому? - мгновенно напрягся шурин.
- Ну бате своему единокровному, коммуняке, кому же еще!
- Как это? - резонно возразил Витек. - Ведь он же того!..
- Нда!.. - выдавил из себя вконец обессилевший Мокров.
Только сейчас он понял, что шурина явно недооценил.
- Да черт с ней, с "копейкой"! - в отчаяньи крикнул он в трубку, как будто шурин стоял напротив него. - Поставь ее, падлу, на могиле своего легендарного родителя заместо памятника! А себе купи новую! Ты, хрен, старую от новой отличить можешь? Ты только представь себе, каких шикарных нюшек сможешь на ней… снимать! Представил?
Упоминание нюшек в связи с покупкой новой машины, кажется, произвело на Санька некое сильное впечатление.
- Ну, если там на плинер… - мечтательно затянул он, - тогда конечно!
- На плинер, на пленум, да хоть… на кудыкину гору! - обрадовался косенсусу Мокров.
- И каких же, например? - поинтересовался шурин. - Ты сказал, представь себе каких!..
- Фу! - до седьмого пота задумался генеральный директор над поистине академическим вопросом. Одно неверное слово и неофит сорвется с крючка! И вдруг его осенило - Да валютных, е-мое!
- Валютных? - пришмыгнул носом Санек, усиленно соображая, в связи с чем он уже слышал и не раз это обалденое слово, а когда вспомнил, решительно замотал головой. - Неее, валютных не потяну! У меня даже с "копейкой" бабок только на "двушку" и хватит! Думаешь, на "двушку" валютная позарится? Ты эт вобче про че?
- А ты про че? - уже изготовился к прыжку Мокров. - Так и я про то же! На "двушку", блин, не позарится! А на…"вольву"?
- Ха! - заметно повеселел шурин, и, очевидно вспомнив бельгийский каталог со своими снимками, задорно крикнул - На "вольве" я и бельгийскую королеву запросто закадрю! За "вольвой" мои нюшки бегом побегут! Да кто же мне на такую подаст!
- А ты у входа в свой фотосалон попроси! - рискнул пошутить Мокров.
- Нееа! - нисколько не обидевшись заржал родственничек. - На такое только у Василия Блаженного подают. И тут же отбирают на восстановление храма Христа Спасителя!
- А хош… - Мокров взял паузу и тянул ее до тех пор, пока родственник от нетерпения не стал скрести трубку ногтем, - хош скажу, где подадут?
- Как? Совсем задаром? - собрав весь свой скепсис, мгновенно отозвался шурин. - Не может быть!
- Точно! Не может! Не совсем! Совсем задаром подают на Китайском рынке. Но там, сам знаешь на че хватит! А чтоб на "вольво", как у Василия Блаженного, да еще без отдачи! Задаром не задаром, а за две тыщи баксов могу устроить путевку в рай, новое "вольво", и все, что только пожелаешь!
- Ты че, блин, золотая рыбка?
- Я нет, - честно признался Мокров, - но могу сказать, где она водится!
Теперь шурин замолк так надолго, что Мокрову показалось, что навсегда. Он даже забеспокоился, не случился ли с ним завороток души от перенапряжения чувств.
- Алле! - робко позвал он его.
- Говори! - раздался хриплый до неузнаваемости голос. Мокров готов был поклясться, что явственно слышал, как сухой язык облизнул пересохшие губы.
- А две тыщи?
После пяти минут ожидания, трубка снова тяжело прохрипела:
- Найдутся! Говори!
Глава 10
А между тем Надежда Викторовна устроила первую в городе презентацию под лозунгом "Сохранение умов и талантов в России и предотвращение их утечки на Запад". Желающих узнать, как Надежда Викторовна и ее контора намерены сохранить умы и таланты в России собралось предостаточно. По всему чувствовалось, что тема касалась всех собравшихся, и каждый с нетерпением ожидал, что именно ему будет предложено, чтобы именно он чего доброго не покинул несчастное отечество и не утек на Запад.
По поводу места проведения презентации среди советников "Надежды-прим" разгорелся нешуточный спор. Одни предлагали устроить торжество в новом бизнес-центре, другие - во время воскресной ярмарки на Площади Павших революционеров.
Самое сногсшибательное предложение поступило от собкора "Комсомолки" - презентацию провести под землей, на месте запланированной станции заброшенного метрополитена.
Надежда Викторовна решительно похерила все предложения, и как государыня всея Руси торжественно приговорила:
- Презентации быть на Алом поле! В Органном зале! В бывшем соборе… каких-то там апостолов! Да так, чтоб чертям стало тошно! И попам тоже! - подумав, добавила она.
И все согласились, что они не правы, а права она - мать-настоятельница "Надежды-прим", Надежда Викторовна Коробейникова, их Надежда!
- А че, - увлеченно убеждали все друг друга, - помочь себе и ближнему - святое дело! И место там святое! Вау!
- И пусть владыка его освятит перед презентацией, - подсказал собкор "Комсомолки".
- А для чего? - не сразу врубилась Коробейникова. - Чего его святить? Оно же и так святое!