– Ну, вот так, Максим Терентьев сын Огалин, ты мне побожился говорить как на духу. Так говори теперь, скотина!
У Максима весь рот был в крови. Он утёрся рукавом, сказал:
– Бог вам судья, бояре. Чтоб вы провалились!
– Это не тебе решать, – сказал Трофим. – Это как Бог рассудит, сам же говорил. А теперь отвечай за себя! Ты посох брал или нет?
Максим пожевал губами и сказал негромко:
– Брал.
– Зачем?
– Захотел – и взял.
– Почему захотел?
Максим молчал. Трофим поднял целовальный крест, показал Максиму и спросил:
– Это видишь? Божился?
Максим молчал. Трофим повернулся к Савве и спросил:
– Он женатый? Дети у него есть?
Но Савва только открыл рот, как Максим уже ответил:
– Взял, чтобы с глаз прибрать. Он же был весь в кровище.
– Во-о-о-т! – протянул Трофим. – Так оно лучше. – И, снова повернувшись к Савве, начал: – А где…
– Ты не у него, а ты у меня спрашивай! – сказал Максим. – Кто посох брал: он или я?!
Трофим усмехнулся. Максим утёр лоб и заговорил:
– Когда всё это там у них сотворилось, шуму было много. Все туда побежали. И я побежал. Но нас в дверь не пускали никого. Рынды на двери стояли, а сама дверь была закрыта. Много нас тогда туда набилось, под ту дверь. Стояли, говорили всякое. Потом вот его привели, – Максим показал на Савву.
Савва утвердительно кивнул. Максим продолжил:
– Его завели туда, а мы стояли.
– Говорили: почему стоят? – спросил Трофим.
– Говорили, царевич убился, – ответил Максим. – Одни говорили – зацепился за порог, другие – поскользнулся на ковре, и головой об стол, об угол.
– А говорили, что его убили?
– Кто же такое скажет вслух? Молчали.
– Ладно, – сказал Трофим. – А дальше было что?
– А дальше оттуда вышел Зюзин и велел всех отогнать от двери, чтобы не мешались. Стрельцы вышли за ним и стали отгонять. А я остался. Сказал, я здешний служка, мне здесь надо быть. Меня тогда поставили к стене. А остальных всех затолкали за угол, чтобы не видели.
– Чего не видели?
– А как выносили двоих – вначале старшего, а после младшего. Стрельцы их на руках несли, я видел.
– Несли неприкрытых?
– Прикрытых. Но я и так их узнал, по сапогам. Живые были оба, тоже видел.
– А дальше?
– Зюзин меня заметил, говорит: "Вырву язык, собака!" Я говорю: "Помилуй, государь, за что?!" Он: "Если пикнешь". После завёл меня туда и велел прибрать. Я и прибрал.
– А Зюзин что? Смотрел, как прибираешь?
– Нет, он сразу вышел. Даже не сказал, что прибрать. А так: "Прибирай!" – и пошёл. Не в себе он тогда был. Да и все там были не в себе. И я был такой же. Ещё бы! Царь царевича убил!
Сказав это, Максим перекрестился. Трофим спросил:
– Почему ты так решил, что царь?
– Потому что чей посох? Царский. И он весь в крови. Да там всё было в крови. Посох на ковре валялся. Они все ушли, я там остался один, а посох весь в крови лежит. Я подумал: вот завтра придут, и что тогда?
– А тебе что до этого?
– Да ничего как будто бы, – сказал Максим. – Но это сейчас так говорю. А тогда я тоже был не свой, как все. Стою тогда и думаю: нельзя, чтобы такое видели, грех же какой! Да и Зюзин, думаю, велел прибрать, вот сейчас вернётся, спросит: "Ты прибрал?" И я взял посох…
– Вот так и взял?! – спросил Трофим. – Руками?
– Нет, конечно, – ответил Максим. – Кто я такой, чтоб царев посох брать? Я до него не притронулся! А отвернул рукав, спустил, и через рукав только взял. За дверь отнёс и там поставил. И закрыл обратно.
– За какую дверь?
– За потайную, за ту, что за печью.
– Так ты что, про неё, про ту дверь, раньше знал?
– Как не знать?! Это же только ему, – и Максим кивнул на Савву, – там ходу только до печи, а я должен везде прибирать. И я туда, за печь, посох и поставил, в том чулане. И на этом всё.
– И посох там до сего и стоит?
– И стоит. Никто у меня про него не спрашивал. И не искал его никто.
– Так, может, его давно нашли.
– Кто?! Кому туда был ход? И кто знал про эту дверь? И если бы нашли, тогда бы искали того, кто его туда занёс. А так не ищут. Ведь не ищут же?!
Трофим подумал и сказал:
– Ну как будто да.
А сам подумал: тут что-то не так. Но и Максим ведь не кривит. Поэтому надо проверить. Да и что тут проверять – пошёл и посмотрел за дверью. И ещё вот что: сейчас не пойдёшь, потом всю жизнь будешь себя корить. А пойдёшь, а тебя кинутся искать… И на кол! А так что, а так найдёшь посох, весь в крови, и как быть дальше?
Вдруг откуда-то издалека, через окно, раздался колокольный звон.
– Что это? – спросил Трофим, а самому подумалось: царевич умер.
Савва послушал и сказал:
– Во здравие.
– Больно уныло бьют, – сказал Максим.
– Откуда радость? – сказал Савва.
Колокола продолжали звонить. Звонили вполсилы. Трофим перекрестился и подумал, что до покойной тут совсем недалеко, колокола ещё не отзвонят, а дело уже будет сделано. И, повернувшись к Максиму, велел:
– Веди!
– Куда? – спросил Максим.
– Посох искать, куда ещё!
Максим как не слышал. Трофим достал шило, приставил его Максиму к горлу. Максим молчал. Трофим надавил до крови, но Максим по-прежнему молчал. А колокола продолжали звонить.
– Ладно, – сказал в сердцах Трофим. – Вернусь – убью, если сбрехал. – Убрал шило, повернулся к Савве и велел: – Пошли!
Савва пошёл за ним. А Максим стоял, не шелохнувшись.
40
Было уже почти совсем темно. Трофим и Савва шли по переходу. Откуда-то сквозь стены слышались колокола. Не к добру это, думал Трофим, чего вдруг звонить в такое время? А самого его куда несёт, да какой там в чулане посох? Набрехал Максим, ловушка это, лучше не ходить. Но, с другой стороны, там же темно, как в погребе, а он огнём не светил, там хоть десять посохов поставь – не заметишь. Так что он сейчас быстро туда сходит, глянет, ничего, конечно, не найдёт – и сразу обратно. Зюзин пришлёт к нему людей, а он уже на месте! И Трофим прибавил ходу, Савва за ним едва поспевал.
Навстречу стали попадаться то стрельцы, то дворовые бабы, становилось непривычно шумно. Да и за окном стали звонить намного громче. Трофим остановился. Но Савва тут же взял его под локоть и потащил куда-то в сторону, надо понимать, в обход. Трофим не спорил. Они так и пошли, куда вёл Савва. Петляли, как зайцы, вправо, влево, вверх, вниз по лестницам, но встречных и там было немало, правда, совсем не было стрельцов, а только дворовые. Куда их всех вдруг понесло, думал Трофим, откуда столько суеты, но шагу уже не сбавлял, держался рядом с Саввой. Так они шли, шли…
И, ещё раз резко развернувшись, вдруг сразу вышли к покойной. Там, возле двери, стояли не двое, как обычно, а четверо рынд. Савва, выступив вперёд, велел посторониться. Но рынды даже не шевельнулись.
– Овсей! – сердито сказал Савва. – Ты что, меня не узнал?
– Пошёл вон, – сказал один из рынд, наверное, Овсей.
– Овсей! – опять начал было Савва…
Но Овсей вдруг выступил вперёд и замахнулся бердышом, и Савва сразу отступил. Трофим, оставаясь на месте, достал красную овчинку и, показав её рындам, сказал:
– Не сердите меня, братцы, я от воеводы, от Василия Григорьевича. Ну!
– А сам ты кто такой? – спросил Овсей.
Трофим повернулся, сдвинул шапку, показал обрезанное ухо. Овсей оробел, посторонился. Трофим шагнул к двери. Савва ступил за ним. Но рынды Савву не пустили. А Трофим толкнул дверь и вошёл.
И сразу закрыл ее за собой. В покойной было сумрачно. Хоть окно и не было заставлено, света из него уже почти не шло. Трофим выступил вперёд, остановился посреди покойной. Было тихо, только откуда-то издалека слышался негромкий перезвон колоколов. Трофим перекрестился и подумал, что это, наверное, царевич помирает, звонят по нему. И вдруг вспомнил, что огня-то он с собой не взял, чем теперь светить?! Осмотрелся и увидел, что на столике стоит погашенный светец. Трофим взял его и подошёл к печи. Печь была тёплая. Трофим наклонился, глянул в печь, там сбоку, слева, едва заметно светились уголья. Трофим подковырнул их ногтем, выкатил и начал раздувать. Засветился огонь. Трофим втолкнул его в светец. Светец разгорелся. В покойной сразу посветлело. Трофим поднял светец повыше, обошёл вокруг печи, осторожно толкнул потаённую дверь, вошёл в чулан и, посветив, глянул за дверь. Ничего там, конечно, не было.
Сзади вдруг отчётливо послышалось, как кто-то кашлянул. Трофим резко оглянулся и увидел Клима. Клим молча забрал у Трофима светец и посветил туда, сюда, потом спросил:
– Чего ищешь? Потерял чего-нибудь?
Трофим, немного помолчав, ответил:
– Посох.
– Какой посох?
– Царский. Весь в крови.
Трофим думал, что Клим оробеет. Но тот только тихо засмеялся и сказал:
– Ага! Вот даже как. Так это ты царевича убил? А посох сюда спрятал! Ты?! – и вдруг перекосился весь! И сунул светец в Трофима!
Трофим отшатнулся, воскликнул:
– Да ты что?! Да я тогда в Москве был! Ты же за мной сам туда ездил!
– Ну и ездил, – сказал Клим, опять подступая к Трофиму. – И что?! Знаем, знаем мы таких! Убил! А после сразу на коня – и погоняй в Москву! А мы тут бегай, ищи! – И спросил: – Это тебя Нагие надоумили?
– Ты что несёшь?! – вскрикнул Трофим.
– Несу то, что на тебя показано! – ответил Клим. – Знаем, знаем, это ты с Марьяном сговорился! Максим всё нам рассказал, Савва на дыбе повторил: ты и Марьян убили!..
Вдруг где-то в переходе закричали! По лестницам забегали! Клим утёр лоб кулаком, злобно сказал:
– Ну, брат, теперь тебе только на Бога надежда! Пойдём!
И поднял светец ещё выше и первым шагнул из чулана в покойную. Трофим выступил за ним. Спросил:
– А посох где?
– Где, где! – злобно ответил Клим. – У царя в палате, где ещё!
– А Максим говорил…
Клим остановился, обернулся и сказал:
– Дурень твой Максим! Дубина! – Передразнил Максима: "Царев посох! Царев посох! Руки отрубить!" – И уже своим, обычным голосом, продолжил: – Железяка это, вот что. Позолоченная и с каменьями, а всё равно железяка. Дурень её за дверь унёс. А мы забрали. В тот же день. Кровь утёрли и к царю снесли. Сейчас сам увидишь. Пойдём!
И Трофим пошёл следом за Климом. Клим нёс перед собой светец. Они вышли из покойной, рынды перед ними расступились. Саввы нигде видно не было. Пёс смердячий, подумал Трофим. Но тут Клим толкнул его в плечо, и Трофим опять пошёл за Климом. Клим сказал, они идут к царю. И, наполовину обернувшись, спросил, не забыл ли Трофим то, что ему Зюзин наказывал. Трофим ответил, что нет, что всё помнит. Они шли дальше. Им навстречу тоже шли, кто со светом, кто без света, со двора был слышен колокольный звон. Клим сказал, что дело плохо, Трофим промолчал. Клим спросил, кто, как сказал Зюзин, убивал царевича. Трофим ответил, что Марьян. А кто подучил? – спросил Клим. Нагие, нетвёрдо ответил Трофим. А кто кочергу украл? Нагие. Зачем? Чтобы царевича убить, а после спрятать. И так и убили? Убили. Вот и славно, сказал Клим. Трофим молчал. Вдруг Клим остановился и спросил:
– Что, думаешь, какая ты свинья?
– Да, думаю, – ответил нехотя Трофим.
– Ну и дурень, – сказал Клим и пошёл дальше. – Думай, пока ещё не поздно. А завтра домой приедешь, думать будет уже некогда! – и засмеялся.
Трофим промолчал.
И тут они подошли к рундуку. Этот рундук был позолоченный, на нём горело много плошек, свет от них так и слепил, за ним плотно стояли стрельцы, все в белых шубных кафтанах, а с ними Амвросий, зюзинский начальный человек.
– Привели? – спросил Амвросий, глядя на Трофима.
– Как было велено, – ответил Клим.
– Проходи, – велел Амвросий.
Трофим прошёл через рундук, а Клим остался сзади. Амвросий взял Трофима за локоть и повёл. Амвросий держал очень крепко, казалось, вот-вот руку оторвёт. Трофим гадал, что будет дальше. Но тут Амвросий вдруг сказал:
– Сейчас я тебя к царю сведу. Царь у нас строгий, но ты не робей. Ты только не путайся. Убил кто?
– Марьян.
– Верно. Подбил кто?
– Нагие.
– Наколдовала кто?
– Матрёна.
– А ты сам кто?
Трофим молчал.
– А сам ты – червь, – сказал Амвросий. – Запомнил?
Трофим кивнул, что запомнил.
– Вот и славно. Перепутаешь – на колесо пойдёшь. Это значит, что тебе сперва отрубят правую руку по локоть, потом левую ногу по колено, потом… Ну и так далее, – закончил он, потому что они уже пришли. Возле двери стояло восемь рынд в златотканых кафтанах, в золочёных шапках, с позолоченными бердышами. Амвросий махнул рукой – и рынды расступились. Амвросий и Трофим вошли в золочёную дверь…
Но царя там не было. Там были просторные сени, все, конечно, в золоте, и лавки были золочёные, на них, справа и слева, сидели царевы ближние люди, а дальше, прямо, была ещё одна дверь – золотая, в самоцветах – и возле неё опять стояли рынды. А перед ними – Зюзин. Трофим сжал зубы и подумал, что это Максим-скотина заманил, Савва поддакивал, а теперь что, теперь только одно – валить всё на Марьяна. Марьяну что – с него уже ничего не возьмёшь…
Зюзин поднял руку, поманил. Трофим пошёл к нему. Ноги подгибались, голова кружилась, во рту было сухо. Когда подошёл, остановился и снял шапку. Лоб был мокрый, весь в поту.
– Э, – сказал с усмешкой Зюзин. – Не робей, не выдам. – И вдруг велел: – Перекрестись.
Трофим перекрестился. Рука дрожала. Думал: это перед смертью. Зюзин взял Трофима за плечо и потащил к двери. Рынды перед ними расступились. Зюзин толкнул Трофима в дверь. Дверь распахнулась. Зюзин и Трофим вошли. Дверь затворилась.
41
Трофим, не поднимая головы, переступил через порог, Зюзин толкнул его взашей – Трофим упал на колени и ещё ниже склонил голову. Шапку он держал в левой руке, правой надо было бы перекреститься, но он не посмел махать рукой – и не крестился. Было тихо. Только слышалось, как кто-то громко дышит. Да колокола откуда-то издалека, с Митрополичьей звонницы, наверное, позванивали. Трофим скосил глаза. Рядом стояли зюзинские сапоги. Трофим осторожно поднял голову и посмотрел на Зюзина. Зюзин строго сдвинул бровь. Трофим застыл. Там, куда они зашли, было натоплено до жару, дышать тяжко, но зато и свету было много, свечей не жалели. И ладан курился. Трофим понюхал – славный ладан, – осмелел и снова поднял голову. Слева и справа от него, на лавках, сидели бояре, все длиннобородые, в высоких шапках. Вот только кто там сидел, Трофим не разобрал, не стал рассматривать…
Перед ним, шагах в пяти, на возвышении, на царском месте, сидел царь Иван Васильевич. Он был в царской шапке, с царским посохом и в царской шубе. И это он так тяжело дышал. Рот у него был приоткрыт, глаза прищурены, скулы торчали. Царь крепко хвор, подумалось. А посох чист, без крови. Твари поганые, Максим и Савва, набрехали, а ты и поверил. Вот он, царев посох, чист, да кто бы это посохом царевича убил? Это же надо было накривить такого, нехристи!
Вдруг из-за спины царя вышел, как тень, Софрон – тот древний старик, колдун, царев постельничий – и сверху вниз посмотрел на Трофима. Трофим вконец оробел. Софрон стоял подле трона, держал руку на царской руке, на левой.
А в правой царь держал посох. Посох был очень богатый, золочёный и весь в самоцветах, в его навершии горел красный рубин с куриное яйцо, осно же было гладкое и острое, сверкало. Осном царь и убил царевича, да и что такое осном голову пробить, если оно, как копьё? Один раз ударил – и готово. Быка можно осном убить, а человека – тьфу.
А крови там ни пятнышка. Клим говорил, что её сразу стёрли. И как теперь докажешь, что там была кровь? Да никак! Трофиму стало жарко…
А тут он ещё увидел царские глаза! Царь смотрел прямо на него и не мигал. Глаза у него горели. Царь тяжко дышал. Губы были искусаны. Нос после болезни заострился. Борода всклокочена. Рука впилась в посох! Посох дрогнул!
Трофим отшатнулся!..
Царь тряхнул головой, отвернулся. Теперь он смотрел на бояр – тех, которые сидели справа. Софрон склонился к царю и стал ему что-то нашёптывать. Царь криво усмехнулся, закивал. Колокола продолжали звенеть, но теперь уже совсем в треть силы, с перебоями. Царь повёл головой справа влево, бояре, сидевшие слева, обмякли. Царь хмыкнул.
Колокола перестали звонить. Стало совсем тихо. Даже царского дыхания не стало слышно. Царь опять повернулся направо, потом вновь налево и спросил:
– Софрон, что это? Почему колокола молчат? Случилось что-нибудь?
Софрон не отвечал, а только жевал губами.
– Вася, – сказал тогда царь, обращаясь уже к Зюзину, – я спрашиваю, что это?
Зюзин растерялся, покраснел, переступил с ноги на ногу, оглянулся на дверь…
Дверь отворилась, вошёл Бельский, держа в руке шапку, и перекрестился на икону.
– Богдан! – строго сказал царь.
Бельский ещё раз перекрестился и сказал:
– Царевич Иоанн преставился.
Трофима как варом обварило! Бояре стали снимать шапки и креститься. А царь самым обычным, даже удивлённым голосом опять спросил:
– Как это вдруг преставился?
– Так, государь… – начал Бельский.
Царь махнул рукой, и Бельский замолчал. А царь продолжил:
– Никак он не мог преставиться. Мы же с ним утром сидели, беседы водили, ещё Сёмка Ададуров с нами был, из Пскова весточку привёз, рассказывал. Тяжко нашим рабам в Пскове! А Ванюшка из-за чего вдруг? Ведь не хворал же он. Ведь так я говорю? Ведь не хворал же?
И он ещё раз обвел глазами бояр. Они молчали. Все были без шапок. Кто посмелей, те косились на Зюзина. Зюзин молчал, смотрел в пол. Потом вдруг выступил вперёд и, глядя царю прямо в глаза, сказал:
– Он не преставился, великий царь и государь, а убили его злые люди. Убили – и сразу сбежали. Но мы их нашли!
– Как это нашли? – спросил царь робким голосом.
– А вот, – ещё уверенней ответил Зюзин. – Человека из Москвы прислали. – И он грозно глянул на Трофима.
Трофим подскочил, поклонился царю, распрямился и замер.
– Вот! – ещё раз сказал Зюзин, хлопая Трофима по плечу. – Наилучший сыщик! Прямо пёс! Из-под земли находит.
Царь смотрел на Трофима, молчал и вроде чуть заметно усмехался. Потом вдруг сказал:
– А я тебя знаю. Это не тебе ли я чарку водки в Новгороде подносил?
Трофим согласно кивнул.
– Сам знаю! Не кивай! – строго продолжил царь. – Поднёс! Поднёс! Ну да как было не поднести, когда ты нам тогда такую службу сослужил! Прямо царство спас. А что теперь? Рассказывай!
Трофим открыл рот и замер. Оглянулся на Зюзина. Зюзин сделал страшные глаза. Трофим опять посмотрел на царя. Царь весь подался вперёд, опёрся на посох, посох осном ткнулся в ковёр, ковёр был красный, как кровь.
– Ну! – грозно сказал царь. – Чего молчишь?!
Трофим поднял голову, глянул царю в глаза…
И увидел: а царь-то не грозен! Царь оробел! Глаза у него забегали! И Трофим, сам того не ожидая, вдруг сказал:
– Проломили голову царевичу. Вот так вот с правой руки ударили в висок – и насмерть.
– Как это в висок? Чем? – осторожно спросил царь.
– А посохом! – громко воскликнул Трофим. – Вот этим! Посмотри!
Царь поднял посох, осмотрел его. Трофим поспешно добавил:
– Ты на осно смотри! Кровь на осне! Видишь?!