Это была большая комната с высоким потолком, обставленная со вкусом. Дорогой ковер, изящная обстановка. Сэр Хью, видимо, никогда громко не смеялся, никогда внешне не выдавал своего раздражения. У этого стройного джентльмена было благородное лицо с высоко поднятыми светлыми бровями и элегантными усиками. Узнай сэр Хью когда-нибудь о моем обмане, он был бы только слегка оскорблен, но наверняка вышел бы из себя, найдя хотя бы одну пылинку на своем костюме.
Он тихо спросил меня о прежней работе. Я рассказал ему то же самое, что и мистеру Баску в свое время, разумеется умолчав о том, что я работал у зятя Риббентропа.
Мистер Хью целиком положился на рекомендации своего первого секретаря, и поэтому беседа была короткой.
- Когда вы сможете приступить к работе? - спросил сэр Хью. У него был приятный, мягкий голос.
- Сейчас же, ваше превосходительство.
Дворецкий по имени Зеки показал мне дом. Резиденция посла находилась на холмах Канкаи. Это было большое здание, построенное в стиле английского загородного дома. Посольство находилось рядом, но, как я узнал, сэр Хью предпочитал работать в своей резиденции. Здесь же, вероятно, он хранил и свои секретные документы.
Его кабинет-находился на втором этаже, над кухней. Первое, что пришло мне в голову, - это то, что ковер будет приглушать мои шаги.
Комнаты прислуги, в том числе и моя скромная комнатка, находились на первом этаже.
Я мысленно определил расстояние между комнатами. На каждом этаже были длинные коридоры. В доме имелись две лестницы, и мне следовало решить, какую из них использовать для своих целей. На первом этаже висели два портрета - короля Георга VI и королевы. И каким бы путем ни возвращался я в свою комнату, я обязательно должен был пройти мимо одного из них. В случае необходимости я мог спрятать за один из портретов документы или что-нибудь еще.
На третьем этаже находились спальни сэра Хью, его жены и дочери, а также ванные комнаты. Я подсчитал, что не спеша смогу дойти от ванной посла до его спальни за одну минуту и за три минуты - от ванны до его кабинета па втором этаже, а оттуда - за две минуты до моей комнаты. Сэр Хью наверняка любил понежиться в ванне.
В мои обязанности входило готовить ванну для сэра Хью и помогать ему потом одеваться. Значит, у меня будет время взять ключ от сейфа, который сэр Хью всегда имел при себе.
Дворецкий сказал мне, чтобы я смотрел за спальней и гардеробом посла, и вышел.
В гардеробе я обнаружил двадцать пять костюмов, в том числе и дипломатическую форму. Мне всегда нравилась красивая одежда, и я не мог равнодушно перебирать костюмы сэра Хью. Из гардероба шел едва уловимый тонкий запах дорогих духов. В карманах костюмов я обнаружил несколько таблеток от расстройства желудка.
На столе лежал неоконченный карандашный рисунок с видом из окна на город. Мастерство, с которым был выполнен этот рисунок, восхитило меня.
С рисунком в руках я подошел к окну и распахнул его. Глубоко вдохнул свежий воздух. В Анкаре осень- лучшее время года. Жестокий летний зной уже позади. Небо темно-голубое. Тепло, а вечерняя прохлада даже приятна. Я посмотрел вниз на тополя у подножия горы- и увидел теннисные корты посольства. Если сэр Хью будет играть там, я получу еще одну возможность…
Я положил рисунок на место и закрыл окно. Потом подошел к столику у кровати и открыл верхний ящик. В нем лежали снотворные таблетки - другая приятная для меня находка. Я закрыл ящик. Повернувшись, увидел в дверях красивую женщину. У нее были большие светлые глаза, гладкая прическа и скептически опущенные уголки рта.
- Вы новый камердинер? Я поклонился:
- Да, мадам. Меня зовут Эльяс…
Леди Нэтчбулл-Хьюгессен мельком взглянула на меня и тихо вышла. Я почувствовал, что с ней надо быть настороже больше, чем с ее мужем. Мне снова стало страшно.
Чтобы вернуть уверенность в себе, я, уходя из спальни, взял рисунок и спрятал его за портретом короля Георга VI и только через три дня положил его на место. Сэр Хью не заметил пропажи, как и появления рисунка через три дня. Он только посмотрел на него каким-то отсутствующим взглядом. Сэр Хью наверняка писал стихи.
Мара, казалось, навсегда забыла о своем бывшем женихе. Ее фантазия в выдумывании новых способов демонстрации ее любви была неистощима. Она превзошла себя и в приготовлении моих любимых блюд: имама байлиди, которое делается из яиц и фруктов с оливковым маслом и употребляется в холодном виде с помидорами и луком, и серкеса тавугу - курятины по-черкесски. В тот вечер она приготовила мне баклаву - сладкое блюдо из миндаля и фисташковых или грецких орехов.
Мы сидели на кухне. Ребенок спал в своей кроватке, а родители его ушли на банкет к советскому торговому представителю.
Я наблюдал, как ловкие пальцы Мары приготавливали баклаву.
- Как приятно, что ты здесь, - заметила Мара.
Я встал, взял поднос и, сказав, что вернусь через минуту, пошел в кабинет мистера Баска.
У моего бывшего хозяина были свои привычки, и я знал их. Из ящика его стола, который я теперь легко открывал, я вытащил портфель и взял из него все документы, которые он принес домой. Затем положил портфель обратно, в ящик стола, документы - на поднос и накрыл их салфеткой. Потом достал из шкафчика бутылку бренди, два стакана и вернулся на кухню.
- Прекрасно! - воскликнула Мара, увидев меня. Ее, правда, несколько разочаровало то, что это было не виски. Я поставил поднос прямо под лампочкой (это была самая яркая лампочка в доме) и снял салфетку.
Мара перестала заниматься баклавой и смотрела на меня, открыв рот. Я подошел к кухонному шкафу и из одной из кастрюль взял "лейку". Это был старый фотоаппарат, которым я раньше снимал своих детей.
Я фотографировал документы страница за страницей. Чтобы сфотографировать документы сверху, мне пришлось встать на стул. Этот способ был довольно эффективен, но очень сложен. Я решил, что надо найти лучший способ для выполнения подобных работ.
- Я знала об этом, - тихо проговорила Мара.
Но ее слова прошли мимо моих ушей: все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы сделать хорошие фотографии.
- Ты хочешь, чтобы Турцию втянули в войну? - спросил я. - Уверен, что ты не хочешь этого.
Она промолчала. Я спокойно продолжал работать. В присутствии Мары мне легко было быть хладнокровным, и за это я благодарен ей.
Закончив фотографирование, я положил фотоаппарат обратно в кастрюлю, а документы и нетронутый бренди отнес в кабинет. Когда я вернулся на кухню, Мара все еще продолжала смотреть широко открытыми глазами на кастрюлю, в которую я спрятал фотоаппарат.
- Здесь никто никогда не найдет его, - прошептала она.
- Нет причины говорить шепотом, - заметил я. Мара находилась в состоянии крайнего возбуждения, и ее нервозность придавала мне силы. Я деланно улыбался, а она считала меня героем. - Не забудь о баклаве.
- Ты служишь в турецкой разведке! - неожиданно воскликнула она.
Я рассмеялся.
У меня пе было времени пропитать сфотографированные документы, и поэтому содержание их я узнал позже.
В одном из документов говорилось о количестве военных материалов, доставленных русским. Перечень оружия, боевой техники и военного снаряжения был бесконечным. Когда он попадет в руки немцев, они увидят, какие огромные усилия прилагают союзники, стараясь помочь друг другу.
Баклаву мы ели с большим аппетитом.
- Иногда я чувствую отвращение, обманывая людей. Но когда рядом ты, мне так хорошо.
Еще одна фраза соскользнула с моего языка:
- Я делаю все это для родины.
Эти последние слова должны были подчеркнуть важность моей работы.
- Ты любишь меня? - в ответ спросила Мара. Это был единственный вопрос, который-она задала.
- Да, - ответил я и сам поверил в это.
Я был и уверен и не уверен в себе. Цель, которую я поставил перед собой, придавала мне силы, но в то же время я никак не мог отделаться от овладевшего мной страха.
Перед уходом Мара достала аппарат из кастрюли и отдала его мне.
Ночь была прохладная. Я поднял воротник пальто и поспешил к себе.
Жизнь моя как бы раздвоилась. Моя собственная тень всегда находилась позади, толкая меня вперед. Каждое утро в половине восьмого я будил посла и давал ему стакан апельсинового сока. Моя тень склонялась из-за моего плеча и пыталась обнаружить английские секреты на тумбочке сэра Хью, где стоял ящичек из черной кожи.
Моей следующей обязанностью было готовить для посла ванну.
Сэр Хью всегда оставался в постели в течение получаса после того, как я будил его. Он читал газеты или документы, которые брал из черного ящичка.
Направляясь в ванную, он говорил мне, какой костюм наденет в этот день. Я тотчас же доставал его из гардероба, проверял, все ли пуговицы на месте, и гладил его, если он был помят.
Однажды я подошел к тумбочке и пытался открыть черный ящичек, но он был заперт.
Когда посол шел завтракать, я должен был нести этот ящичек в его кабинет, где отдавал его личному секретарю посла.
На первый завтрак посол тратил двадцать минут, на второй - двадцать пять и на обед, как правило, полчаса. Он настолько точно придерживался установленного распорядка, что по нему можно было проверять часы.
После второго завтрака он полтора часа играл на рояле в гостиной. Перед обедом снова принимал ванну, пока я готовил ему костюм для обеда.
Со временем я приспособился к ритму жизни в этом доме.
Пока семья-находилась за столом, мне нечего было делать. За столом прислуживал Мустафа. Я помогал ему только тогда, когда сэр Хью и леди Нэтчбулл-Хьюгессен принимали гостей.
Мустафа был беззаботный, покорный и веселый человек. Ничто не удивляло его. И если бы в его присутствии я ударил сэра Хью, он только пожал бы плечами, считая, что у меня были для этого достаточные причины.
Маноли Филоти, шеф-повар, был человек другого склада. Он мастерски готовил бифштексы и был очень высокого мнения о своей персоне. Он расставлял свои кастрюли, тарелки, чашки и сковороды точно так же, как Тосканини - музыкантов своего оркестра, а когда снимал с плиты какое-то блюдо, ему казалось, что он слышит бурю аплодисментов взволнованной аудитории.
Маноли Филоти считал себя правой рукой леди Нэтчбулл-Хьюгессен, и, не будучи удовлетворен своим маленьким миром сваренных к завтраку яиц всмятку и телячьей печенки, он принимал на себя дополнительные обязанности - пристально наблюдать за прочими кавасами.
Его комната находилась рядом с моей, но, к счастью, он никогда не ночевал там. У него была семья и квартира в городе.
Зеки, дворецкий, был воплощением достоинства. Он презрительно смотрел на все то, что было ниже его задранного вверх носа. Он был слишком занят своей осанкой, и поэтому у него не оставалось времени замечать меня.
Я перечислил всех слуг посла. С этими людьми мне приходилось работать, и они, естественно, замечали, как я себя веду.
Личного секретаря посла звали Люси. Это была чудесная женщина, такая же покорная и бессловесная, как и сейф, который стоял в ее комнате. Я внимательно посмотрел па сейф и загадочно улыбнулся мисс Люси. Она же холодно взяла у меня черный ящичек посла.
Мисс Люси открыла сейф - и я узнал, где хранится ключ от черного ящичка. Днем он был у мисс Люси, а на ночь посол брал его с собой.
Мисс Люси поставила черный ящичек в сейф рядом с красными ящичками.
Уже на третий день своего пребывания в резиденции посла я понял смысл системы черных и красных ящичков. Это объяснялось весьма определенными свойствами натуры сэра Хью.
Все телеграммы, донесения, меморандумы, то есть самые важные документы, находились в красных ящичках. Они доставлялись из посольства в его личную резиденцию, потому что он предпочитал работать здесь.
Непросмотренные документы оставались на ночь в сейфе мисс Люси. Но документы особой важности, над которыми посол хотел подумать в свободное время, перекладывались из красных ящичков в черный, который сэр Хью брал с собой в спальню.
Итак, секретные, но не особенно важные документы хранились в посольстве под надзором сильной охраны. Зато исключительно важные документы в дневное время находились в красных ящичках на столе посла в его личной резиденции, а ночью их клали в сейф Люси, очень простой в обращении. Единственным сторожевым псом за дверью этого кабинета был усталый охранник тысяча восемьсот девяносто четвертого года рождения, здоровье которого было сильно подорвано многолетними ночными дежурствами. Его плохо подогнанные зубные протезы свистели, когда он спал. Сэр Хью занимался с документами из черного ящичка до глубокой ночи и засыпал только с помощью снотворных таблеток.
Моя комната, которая находилась, как я уже говорил, рядом с комнатами других слуг, была маленькой и очень просто обставленной. Кровать, стол, шкаф для одежды и стул. В дополнение к этому я купил лампочку в сто ватт и принес металлические стержни, а также металлическое кольцо. Фотоаппарат можно было привинтить к металлическому диску, а стержни использовать как стояки. Так получилась тренога, с помощью которой было легко фотографировать документы. Чтобы отвлечь подозрение, два стержня я приладил к шкафу и повесил на них галстуки, а два других прикрепил к степе возле умывальника. На них я вешал полотенца, а иногда выстиранные носки.
Металлический диск служил пепельницей. Метки, образовавшиеся на нем от привинчивания к нему фотоаппарата, выглядели как следы от сгоревших сигарет.
Со временем я принес еще большой кусок воска.
Мара была моим утешением. С ней я забывал обо всем.
- Почему бы мне не довольствоваться тем, что я имею? - как-то спросил я ее, словно она была в чем-то виновата. - У меня самая высокооплачиваемая работа из всех, какие я когда-либо имел. Почему я должен заниматься такими делами?
Я был изменчив, как погода. Подавленность быстро сменяла веселость.
Мара дружески сжала мою руку. Она считала своей обязанностью подбадривать меня, ибо верила, что я турецкий патриот, в чем почти уверился и я сам.
- Я так боюсь за тебя, но ты должен, должен делать это.
Мое настроение быстро изменилось. Я начал улыбаться и говорить о сэре Хью, кому, как предполагалось, я был верен.
- Надо видеть его утром, - начал я. - Это безвольный и мягкий, как старые фланелевые брюки, человек. По постепенно он приходит в себя. Проглатывает апельсиновый сок, затем встает с кровати и принимает ванну. После этого он свеж, как маргаритка, и может целый день заниматься умственной работой.
- Как хорошо ты говоришь! - воскликнула Мара. Пока мне везло. Я достал из кармана пальто три куска воска и показал их ей.
- Что это такое? - воскликнула она.
- Отпечатки ключа, - похвастался я и рассказал ей, как мне это удалось сделать.
Его превосходительство плескался в ванне, пока я в спальне приводил в порядок его серый костюм. Его ключи - ключ от сейфа и ключи к красному и черному ящичкам - лежали на тумбочке.
Я быстро сделал слепки. На ключе остался маленький кусочек воска. Я подошел к гардеробу, взял один из шелковых носовых платков сэра Хью, вытер им ключи и положил их обратно на стол.
В этот момент сэр Хью в халате вошел в спальню. Он появился так внезапно, что я даже не успел испугаться. В руке у меня был белый как снег носовой платок.
- Надо отдать его в стирку, ваше превосходительство, - проговорил я.
Сэр Хью кивнул, но моих слов он явно не слышал. Подойдя к тумбочке, он быстро взял ключи, положил их в карман халата и снова вышел.
Через минуту я услышал, как он полоскал рот. Я вытер пот шелковым платком.
Я продолжал хвастаться:
- Слышала бы ты, как он полоскал рот. Это напоминало клокотанье горной речки.
Я с удовлетворением смотрел на восковые слепки и представлял себе, как сэр Хью испугался, когда вдруг вспомнил, что с ним нет ключей от ящиков с совершенно секретными документами. Он, наверное, выскочил из ванны как сумасшедший.
С минуту помолчав, я самодовольно улыбнулся и добавил:
- Сэр Хью слишком хорошо воспитан. Если бы он не тратил времени на надевание халата, он бы наверняка застал меня с поличным.
Мы сидели с Марой на скамейке в уютном парке Каваклидере. Она прижалась ко мне и прошептала:
- Ты знаешь, о чем я иногда мечтаю? О своем домике, в котором мы были бы счастливы.
- Если все пойдет нормально, у нас вскоре будет такой домик, - ответил я.
Она обняла меня так страстно, что я даже забыл, о чем думал.
- Когда мистер Баск собирается на следующий банкет? - сухо спросил я, поднявшись со скамейки.
- Послезавтра.
В тот вечер, когда мистер Баск отправился на банкет, я пошел к Маре. В портфеле мистера Баска я нашел список фамилий и на кухне сфотографировал его.
Ночевал в комнате Мары. Фотоаппарат был в кармане моего пальто, которое висело на спинке кровати. В сфотографированном списке были перечислены имена всех английских секретных агентов в Турции.
На рассвете я вышел из дому. Это было двадцать шестое октября тысяча девятьсот сорок третьего года. Для меня этот день должен был стать решающим: вечером я - решил пробраться в немецкое посольство.
У меня было пятьдесят два снимка, и я думал, какую сумму просить за них. В тот день я старался не попадаться на глаза сэру Хью.
Я решил запросить 20 000 фунтов стерлингов. Мысль о возможности получить такую большую сумму денег не давала мне покоя.
В посольство надо было пробраться тайно. К тому же мне следовало забыть о том, что всего шесть месяцев назад я был кавасом у Енке, советника посольства. Необходимо было заставить немцев поверить мне, опытному шпиону и перспективному агенту.
С нетерпением ждал я конца работы. Двадцать шестое октября было самым длинным днем в моей жизни.
Я вышел из английского посольства в шесть часов вечера с пленкой в кармане.
Портье в немецком посольстве был югослав Петер. Он сразу же узнал меня.
- Ты что, хочешь вернуться? - спросил он меня.
- Может быть, - ответил я.
Я с трудом держал себя в руках. Пробило семь часов. Значит, уже целый час я напрасно пытался успокоить себя.
- Пожалуйста, скажите фрау Енке, что я хочу ее видеть, - сказал я.
Немецкое посольство находилось на бульваре Ататюрка. За поржавевшими железными воротами кипела своя жизнь: грохотали и дребезжали машины, мужчины верхом на ишаках, босоногие крестьяне направлялись в город. Внутри же - порядок, тишина, безукоризненная чистота.
Здания английского и немецкого посольств были самыми запоминающимися в Анкаре. Мысль о том, что кавасу Эльясу Базне с двумя этими посольствами предстояло иметь самые тесные отношения, заставила меня улыбнуться.
Петер звонил по телефону.
- Они ждут тебя, - сказал он. Дорогу я знал.
Дом, в котором жили супруги Енке, находился рядом с посольством. Он был построен в восточном стиле. Меня встретил незнакомый кавас. Видимо, Енке взял его после моего ухода.
Он провел меня в гостиную.
Я сел на диван, на котором фотографировал себя несколько месяцев назад… Комната была такой же, как и раньше, когда я убирал ее. Правда, появились следы заботливой женской руки. Фрау Енке, сестра Риббентропа, обставила ее с большим вкусом. Глубокие мягкие кресла, тяжелые портьеры, дорогие ковры.