А на работе глазастая Надежда сначала услышала хоть и лёгкую, но необычную шепелявость, а потом уже и увидела недостачу в верхнем ряду зубов улыбчивого подчинённого. И его сообщение, о том, что зуб теперь потерян им буквально, то есть окончательно, вызвало у неё почему-то большую радость. Она громко и радостно смеялась, чуть ли не хлопая в ладоши, и чуть ли не прыгая, как обезьянка.
Эта неделя закончилась неожиданно бурно в политическом смысле.
Президент выступил с Посланием к стране. Платон с интересом слушал фрагменты его выступления уже дома в новостях по телевизору. Он давно проникся уважением к Дмитрию Медведеву. И каждым своим выступлением тот лишь подтверждал и укреплял уважение к себе со стороны Платона.
Тем удивительней оказалось вдруг услышанное из его уст предложение о смене часовых поясов в России. Его помощники явно подставили своего руководителя не только перед страной, но и перед всем Миром. И в связи с этим у Платона сразу родился анекдот, которым он поделился с Ксенией:
– "Медведев выступает в Кремле с Посланием к стране: и вообще, мы с Вами плохо работаем, отстаём и ничего не успеваем! Надо что-то делать! Предлагаю увеличить сутки на один час!
Из зала слышны возгласы одобрения. Тогда взбодренный президент продолжает: и вообще, нам надо научиться экономить во всём! Поэтому предлагаю и дважды два считать теперь три!
Тут же новые возгласы из зала: правильно! Вон, в Китае всего пять часовых поясов, а как поднялась экономика?! А у нас их одиннадцать!?".
Но старого оборонщика поразило другое. Медведев почему-то с гордостью и даже с апломбом сообщил о мизере, который получит наша армия в следующем году. Но даже из всего этого нищего списка Платона особо покоробило сообщение о передаче ВМФ РФ всего одного корабля класса корвет. А ведь это самый маленький класс боевых кораблей, ниже уже идут большие катера.
– "Ещё бы о моторной лодке похвастался!" – не выдержал бывший вооружатель ВМФ СССР.
Первая половина ноября прошла в дождях при плюсовой температуре.
Вторая началась снежной слякотью и почти хрустальными ветками деревьев и кустов. На улице стало сыро, но красиво!
Что нельзя было сказать про некоторых, испугавшихся гриппа, сограждан.
– "А что это у Штюбинга с носом?!" – риторически просил Платон Надежду, увидев Гудина с марлевой повязкой под одним глазом.
И эта повязка тоже показалась Платону определённым знаком ему.
Вечером он оказался с Ноной около одного трамвая. Садясь в него, та оригинально отметила галантность Платона:
– "О-о! Ты меня пропускаешь вперёд?! Только смотри, не толкай!".
– "А что, ты думаешь, что моя толкалочка на боевом взводе?!" – огорошил её Платон.
Надо же? Опять я об этом! Опять мне знак какой-то?! – решил он.
В этот понедельник, 16 ноября, вечером после работы Платон получил в КВД 15-ой Городской больницы естественно удачный для себя результат спорного анализа крови и сразу рванул в свою 30-ую поликлинику к Алексею Александровичу за направлением на оперативное лечение.
На следующее утро он уже прибыл на запись в 60-ую Городскую больницу, и тут же получил место в Урологическом отделении. Он только и успел съездить домой за вещами, и к обеду был уже в палате.
После знакомства с документами, осмотра и беседы с Платоном, принимавший его дежурный врач, к.м.н. Дмитрий Александрович Лахно, внешне напомнивший Платону его сына Данилу, сделал вывод, что фимоз, как и парафимоз, Платона стали результатом длительного применения им Метотрексата, а простую операцию ему сделают уже в четверг под общим наркозом.
На опасение Платона, почему под общим, последовало объяснение, что у нас так принято, это современно.
Соседом Платона по удобной двухместной палате стал пришедший вместе с ним Владимир Васильевич Гаврилин, хорошо сохранившийся, небольшого роста, приятный, семидесятипятилетний пенсионер.
Бывший регулировщик спецаппаратуры работал ранее на одном из оборонных предприятий при НИИ, руководимым хорошо известным Платону, преподававшим ему в МВТУ, академиком Виктором Ивановичем Кузнецовым – Главным разработчиком гироскопов и других компонентов для систем наведения межконтинентальных баллистических ракет, в том числе Челомеевских.
Так что соседи по палате оказались ещё и из одного министерства.
– "Мы с тобой одной крови!" – пошутил писатель.
Объясняя коллеге причину своего здесь нахождения, Платон опять не смог обойтись без самоиронии:
– "Представляете?! В начале марта, во время утренних гигиенических процедур я снял капюшон с головки друга, а обратно никак!?".
– "Молнию-то и заело!?" – внезапно завершил он, вызвав хохот соседа.
– "Днём я пошёл на лыжах в надежде подморозить конец, и всё-таки натянуть на него шапку. А вышло наоборот: оказывается, тот со мной тоже спортом занимался: ещё больше набух, превратившись почти в красный гриб! Весь день я промаялся в безнадёжных попытках. А жена поняла, что у меня что-то не в порядке, пришлось колоться. А поздно вечером уже и скорую вызвали!".
– "Да-а! Ситуация! И не отрегулируешь никак!" – протянул бывший регулировщик спецаппаратуры.
– "Какой там! Молодая приехала, взвесила его на ладони и утешила меня с видом специалиста. Надо вправлять! Там умеют, и не такое вправляют, не волнуйтесь! Хорошо 70-ая рядом!
А какой-то тоже молодой, Дмитрий, изрядно помучив меня, вправил, да ещё похвалил за выдержку и терпение! А какая там выдержка? Я чуть ли не материл его, прося иногда сделать паузу и дух перевести. Ведь боль-то, какая?! Смесь сексуального возбуждения с сильно томяще-раздирающей болью, похожей на боль сильно ушибленного копчика!".
– "Да-а! Натерпелись Вы!" – согласился бывший гегемон-интеллигент.
– "Так что участь моя была предрешена! Оставалось дождаться окончания дачного сезона! И вот я здесь!" – закончил свой излишне откровенный и эмоциональный спич тоже бывший.
Откровенность Платона сразу расположила к нему ветерана, который внешне вовсе таким не выглядел.
Платону даже иногда казалось, что это он сам старше, чуть-чуть.
Время вторника ушло на размещение и ознакомление с окружающей обстановкой. Новички успели и пообедать и тем более поужинать. Кормили вкусно, но, как во многих больницах, необильно и малокалорийно.
Рано утром в среду Платон сдал мочу и кровь из вены, затем после завтрака и специально обильного питья прошёл УЗИ и ЭКГ.
После чего его осмотрел сам Заведующий отделением молодой д.м.н. Максим Борисович Зингеренко, подтвердив диагноз, причину заболевания и день операции, а также дав Платону подписать согласие на операцию.
После обеда с Платоном побеседовали сначала не представившаяся женщина терапевт, уточнившая ему дозу принимаемых таблеток от давления, и врач-анестезиолог Владимир Борисович – высокий, симпатичный и ироничный молодой брюнет интеллигентного вида.
Он расспросил у Платона всё необходимое, и дал указание, как готовиться к операции: не ужинать и не завтракать, почти не пить и выполнить все указания медсестёр, и тоже дал свою бумагу на подпись, напомнив, что сейчас же надо купить бинты для обмотки ног. Платон спустился вниз по дальнему лифту и успел отхватить последнюю пару не длинных бинтов по три метра вместо пяти, но и они подходили.
Затем он стал ждать вечера, медленно прохаживаясь по очень длинному коридору своего седьмого этажа, периодически заходя в палату.
Его 718-ая палата имела два отсека, каждый на двоих.
В отсеке "б" оказался один маленький пожилой мужчина интеллигентного вида, с редкой фамилией Лымин, чем-то, скорее испытующим недобрым взглядом, сразу не приглянувшийся Платону.
И действительно, вскоре тот стал делать новобранцу почти противоречащие друг другу замечания: то за громкое хлопанье плохо отрегулированной дверной защёлкой, то за незакрытую общую дверь.
Однако старик сам мешал новым соседям своим шумом. Он рано вставал и поздно ложился, всегда громко сморкаясь и умываясь, почему-то при этом фыркая, полоща горло, и подолгу бреясь.
При этом он хлопал дверью своего отсека, но демонстративно аккуратно тихо прикрывал общую дверь палаты, а то и вовсе оставлял её нараспашку. Поэтому было непонятно, что он хочет от соседей.
– "Какой-то странный нам сосед попался!?" – заметил это и Владимир Васильевич, которому видимо тоже уже перепало от вредного старца.
Постоянные придирки привели к тому, что Платон стал за глаза называть того именем известного киношного персонажа "Квака", так как тот тоже ходил чуть шаркая ногами, широко разводя ступни в стороны и немного сгибая ноги в коленях.
Василич это встретил со смехом и одобрением. Ему ведь тоже досталось от Квака, ревниво следившего за тем, чтобы в его болоте была тишина и его порядок, который хитрый Квак пытался распространить на всё.
Есть он ходил последним, ибо имел возможность без лишних свидетелей съесть дополнительные порции готовившихся и отправившихся на операции.
А по невольно услышанному Платоном, в том числе от Василича, получалось, что Квак, который раньше был врачом и написал книгу по медицине, находится здесь для обследования, ищет у себя болячки с целью получения инвалидности и дополнительных льгот.
– "Жучило! Он и есть жучило! Этот, как его? Лымкин, что ли?!" – возмущался бывший пролетарий.
Но одиночество Квака в своём болоте длилось недолго.
Уже в среду к нему подселили высокого, статного, седовласого и очень общительного прадеда – бывшего машиниста, тоже Васильевича, но более весёлого и развязного.
И уже через сутки тот, попав под интеллектуальное влияние местной элиты, тоже ошарашил Платона замечанием, снизойдя до бабской мелочности и задиристости.
– "Ну, зачем выключаешь?!" – бросил он вслед, входящему в свой отсек Платону, только что выключившему бесхозный свет в общем пустующем предбаннике их палаты.
Платон удивился, но ничего не ответил старому дурачку. А через час с небольшим его разбудил одиночный паровозный кашель за стеной.
Видать у бывшего… кочегара ещё остаточные явления от… силикоза?! – спросонья решил невольно временно разбуженный.
Платон сразу привык к своей постели и получал явное удовольствие от сна, не забывая о нём и днём.
Хоть немного пассивно отдохну за год! – радовался он.
Но единственным пока ночным неудобством был периодический храп соседа по палате. Но и к нему Платон постепенно привык, Василич тоже.
Но они никак не могли привыкнуть к периодическому кваканью Лымина, иногда вынужденно обсуждая того между собой. Хотя основные разговоры шли совершенно о другом.
В первое время Платон обрушил на Владимира Васильевича просто уйму различной информации, в том числе о себе лично.
А Владимир Васильевич, хоть и плохо слышал, но будучи благодарным и воспитанным слушателем, его скороговорки слушал внимательно, неотрывно глядя в глаза оратора своими испытующими серыми глазами.
Но и он иногда успевал высказываться. Особенно после прослушанной по транзисторному радиоприёмнику Платона различной информации.
Однажды он ударился было в очень старые воспоминания о своей юности. Но писатель неуклюже дополнил товарища, отвлекая его от продолжения:
– "Это было ещё в те далёкие времена, когда личный легковой автомобиль был средством передвижения!".
Тогда тот перешёл на более поздние времена своей и страны жизни.
– "Так сынки тех, кто нами правил и пудрил мозги светлым будущим и затеяли всю эту Горбачёвскую и Ельцинскую передрайку!" – комментировал он серьёзно.
– "Да! Коммунисты и диссиденты теперь давно стали коммуняками и дивидендами! Каждой падле – своё место!" – перевёл Платон скучную для него тему в саркастически наклонную плоскость.
Однако компаньон не понял намёка и продолжил свои старческие излияния на политическую тему. Дошёл черёд и до интеллигенции, которую всегда, исторически, не любил рабочий класс. Но и тут Платон подыграл бывшему пролетарию:
– "Гнилая интеллигенция не способна к самоорганизации, к самодисциплине, к самоограничениям. Потому, что все считают себя уникальными, личностями, лидерами, самыми умными и всезнающими. Никто никому не хочет уступать и тем более подчиняться!" – перешёл на теорию бывший лектор и философ.
– "Вон, как наш сосед, Квак!" – быстро сориентировался гегемон.
Но особенно Василич любил новости спорта, обсуждая их с соседом, часто возмущаясь итогами выступлений некоторых спортсменов и особенно команд.
– "А что ты хочешь? Большой спорт требует и больших жертв!" – успокаивал его Платон.
Обсуждение же здоровья людей вообще, закончилось неожиданной сентенцией поэта:
– "А на каждый организм есть свой в жизни онанизм!".
Возможно, его подсознание способствовало, а весьма живое воображение уже рисовало ему продолжение сегодняшнего дня.
После работы его пришла навестить жена, принеся приёмник для переживания за футбольную сборную, и кое-что к чаепитию. Всё остальное было в больничном буфете. Поговорили недолго. Платон сообщил, что операции делают с десяти утра до часа дня, и отпустил жену, оставив о её визите самое тёплое и приятное впечатление.
– "Ну, вот, и с женой попрощался!" – пропищал дремавший из недр.
А попозже вечером за Платона принялась медсестра Галина – располагающая к себе приятная, добрая и весёлая женщина лет тридцати пяти. Своими ласковыми руками она заботливо и профессионально подготовила интимные места тела Платона, тщательно всё выбрив, вплоть до последнего волосика на кончике, на время превратив их в девственно-детские.
– "Про меня обычно раньше говорили – вон идёт парень в мохеровом свитере!" – оправдался он перед нею своей волосатостью.
– "Да! Но здесь хватит только на рукавицы!" – поддержала Галина шутку пациента.
А за образцовое поведение и полное принятие в себя всей дозы клизмы, она даже высказала Платону комплимент:
– "У нас обычно больные капризничают, не дают в себя всё влить, и быстро бегут испражняться! А Вы молодец! Всё правильно сделали!".
– "Так я же человек дисциплинированный! И врачам всегда доверяю!" – познакомил её с другими своими достоинствами Платон.
После этого он всё ещё пока уверенной походкой направился занимать очередь в туалет, который к счастью никем не был занят.
В коридоре у входа в их палату Квак беседовал с пожилой медсестрой, что-то рассказывая ей о своих медицинских подвигах.
Слегка возбуждённый уже происшедшим с ним, и томительно ожидающий бурного продолжения, Платон непроизвольно громко захлопнул, находящуюся перед туалетом дверь в их общий тамбур – дабы не смущать беседующих звуками своего освобождения. Однако во след он услышал очередное возмущение чрезстеночного соседа, успев ответить тому, что у него мол руки-крюки и он не может точно рассчитать свою силу.
В ответ же прозвучало громко-писклявое, возмущённое такой наглостью относительно молодого:
– "Идиот!".
Хорошо, что в этот момент Платон, бывший в прекрасном расположении духа, уже стягивал с себя штаны и садился на унитаз. А то бы Кваку могло бы и не поздоровиться. Платон не сносил оскорблений, особенно не обоснованных, и не оставлял их без ответа. И поэт-писатель запомнил это.
На ночь Платону сделали успокаивающий укол, и запретили шляться.
Но тот не брал его. Даже удобная кровать с двумя в меру мягкими подушками, не могла нагнать на него дрёму. Голова писателя была забита другим, но не хамством Квака.
Он попал в 60-ую больницу в шестьдесят лет при совершенно нештатной ситуации, причём 17 ноября – в день, когда умер его отец. Операция была назначена на 19 ноября – на день, когда отца похоронили.
Ему предстояла хоть и самая простая операция, которую в поликлиниках делают под местным наркозом, а в Синагогах – при свечах, но впервые в его жизни почему-то вообще под общим наркозом.
К тому же терапевт сказала, что его сегодняшнее верхнее давление за 150 плохой спутник операции, попутно проговорившись, что у неё был печальный случай последствия приёма Метотрексата и Фолиевой кислоты.
Да и очередь его на операцию оказалась самой последней, после часа дня.
И хотя разум инженера всё прекрасно подсчитал и понимал, но эмоции поэта и писателя не давали их общему телу покоя.
Возможно и неудачная игра сборной, слышимая им по радиоприёмнику, как бы в полузабытьи, смогла тоже как-то негативно повлиять на его состояние. Хотя прочтённый им накануне прогноз Юрия Севидова, чьему мнению он привык доверять безоговорочно, уже давно настроил болельщика на минорный лад. Этому способствовала и им самим наблюдаемая концовка игры в Москве с явно возникшим опасением за общий исход стыка.
Да! Зря я носил бейсболку с эмблемой Кейптауна! – решил засыпающий.
Лишь к середине ночи Платону удалось заснуть, но не выспаться.
А поутру медсестра Галина ещё раз наполнила его внутренности простой водой, после чего он очистился почти полностью. И тут же повторили вечерний укол. Но на этот раз не сон, а приятная нега во всём теле и в голове сморили подуставшего. Полдесятого его навестил врач-анестезиолог, поинтересовавшись самочувствием и готовностью к операции, подтвердив, что она будет не скоро.
– "Очень хорошее, просто кайф!" – пытался обрадовать того Платон.
И, как оказалось, напрасно.
В оставшееся время он пять раз сходил по-маленькому, но помногу, напрочь выведя из организма все успокаивающие и ослабляющие вещества, почти обезводив его.
Периодически поглядывая на часы мобильника, он ждал своего часа. Но тот подошёл неожиданно. Медсёстры вкатили в палату тележку, и передали Платону белую рубаху.
Как на казнь! – мелькнуло в голове писателя.
– "Платон Петрович! Как самочувствие и настроение?!" – больше успокаивая, чем действительно интересуясь, с сочувственно-подбадривающей улыбкой спросила одна из них.
– "Да, нормально! Только весь кайф пропал: пять раз вставал по маленькому, и по многу!".
– "А это от волнения!" – объяснила другая.
– "А-а? Как у болельщиков!" – несколько успокоил себя он.
Надев рубаху, Платон полностью оголился, и, прикрывая ею интимное место, ловко взобрался на тележку.
Медсёстры до плеч накрыли его белой простынёй и повезли головой вперёд.
– "Как катафалк! И белой простынёй накрыли!" – заныл в глубине тела рогатенький.
– "Но зато пока головой вперёд!" – успокоил его носитель.
Платон уже наблюдал процедуру перевоза, потому знал, к какому лифту его повезут.
Как всегда сёстры везли всех быстро, чуть ли не бегом. Вот и сейчас при выезде из палаты в спешке они задели тележкой за дверной косяк.
– "Вы рукой не задели? Вам не больно?" – участливо спросила Ольга.
– "Нет! Если бы на такой скорости я задел бы рукой, Вы бы услышали другой звук… матерный!" – успел пошутить неугомонный.
Но сразу были подняты боковые поручни-упоры и гонка возобновилась.