Тот сразу ответил с улыбкой, что это опечатка, и исправил запись на март 2009 года.
Платон окончательно собрался и после восстановленной точности и справедливости спокойно отбыл восвояси.
Теперь он был свободен, как и головка его ближнего друга.
И уже через полчаса раненый ступил за порог родной крепости.
Видимо всё-таки тот огурчик с гнилым отростком всё же был для меня определённым знаком! – согласился, наконец, Платон-неверующий.
Глава 8. Зеркало жизни
Все последующие дни тёплая с дождями погода, до плюс пяти градусов днём, была стабильна. И так было до конца календарной осени.
Поэтому календарная зима пришла плюсовой температурой и полным отсутствием снега. Первую её неделю "раненый" в больнице Платон почти не выходил из дому, всё свободное время работая с прозой на компьютере.
Его занятия разбавляли лишь домашняя физкультура, да Ксения с кошками. Те постоянно рвались в комнату за новыми впечатлениями и занятиями, особенно более молодые.
Получая ласки от Ксении, кот Тихон преображался во льва. Раз его ласкает главная женщина его семьи, значит он самый важный, самый главный – вожак. В этот момент он сидел у неё на коленях гордый, как сфинкс.
Когда же его ласкал Платон, то тот ощущал себя в подчинённом, более зависимом положении, просто котёнком, соответственно так и ведя себя.
Соня же просто не могла жить без внимания хозяина, просясь к нему в комнату, а там на его руки, никогда не оставляющие белянку без ласк.
В выходные в гости к Кочетам заехала Настя. Пока Ксения отсчитывала дозу таблеток заболевшему Кеше, Платон обратился к сестре:
– "Насть! Пока Ксюха занята, у меня к тебе один вопрос: Летом…".
Но Настя, увидев стоящий ближе к её телу её же судок, сразу отстранилась от брата, взглянув на Ксению:
– "Ну, как? Вам понравилось моё заливное?!" – совсем забыла она про старшего в семье.
Тот посмотрел на идиотку, и вышел прочь. Больше желания общаться с сестрой у него не возникало.
Понедельник, 7 декабря, начался бесснежным морозцем. Но в обед пошёл снег. Сначала редкий, вялый, потом более густой, целенаправленный.
После обеда Платон прогулялся по Покровскому бульвару, вверх – вниз.
На его глазах земля под ногами из сухой, каменистой, постепенно стала превращаться в светло-серую, а потом и в белёсую.
Чуть морозный воздух был чист и свеж. Засидевшийся в помещениях писатель вдыхал его полной грудью. Настроение сытого мужчины стало подниматься. На обратном пути в одиночестве он даже тихо запел что-то.
На полпути к работе ему повстречался, то ли тоже гуляющий, то ли возвращающийся из столовой на работу, "Шурик".
Вскоре голова пенсионера чуть закружилась, то ли от красивой погоды, то ли от внезапно его охватившей радости, то ли от перепада давления?
Купив булочку с маком в угловом магазине "У Яузских ворот", на работу он вернулся отдохнувшим и радостным.
Тут же, смутившаяся своей же информации, Надежда Сергеевна действительно обрадовала его:
– "Пришёл заказ на тридцать коробок!".
– "Щас сделаю!" – неожиданно быстро и безропотно согласился подчинённый, ещё в пятницу приглашённый ею в институт на день рождения их общей начальницы.
– "Щас не надо!" – ответила она ему больше благодарным взглядом, чем добрым, успокаивающим словом.
Ещё более радостный Платон прошёл к себе пить чай.
Надо же, как всё хорошо складывается! Теперь мне не надо искать причины, чтобы не ездить с коллегами в Институт на день рождения Ольги Михайловны и Елены Георгиевны! Теперь я буду "гнать план"! – про себя радовался он.
Платон давно дал себе зарок в этот раз пропустить совмещённый день рождения своих, высокопоставленных над ним, ровесниц.
Несмотря на метание им стихотворного бисера перед ними год назад, в надежде получить ответное внимание, те не только не приехали на его, с Надеждиным днём рождения совмещенный, юбилей, но даже не удосужились поздравить их хотя бы по телефону и извиниться за отсутствие возможности приехать, послав вместо себя сотрудников рангом пониже.
Таких экивоков Платон чужим людям никогда не прощал.
Поэтому он с наслаждением разделался с чаем и сразу приступил к работе, успев к четырём, утром сделанным коробкам, добавить ещё две.
– "Платон! Поехали! Собирайся!" – услышал он мобилизующий на отъезд, призывный клич начальницы.
Ой! А я думал, что она мне намекала, чтобы я не ездил?! – удивился он про себя, тут же сообразив, что ответить вслух входящей к нему:
– "Надь! Я думаю не ехать! Во-первых, мне к врачу сегодня! Что же я только на полчаса приеду? Да и пить я не буду!" – начал, было, он приводить аргументы.
– "А-а! Да-а! Тебе же пить нельзя!".
– "Да не в этом дело! Просто перед врачом неудобно! Я лучше начну клеить – больше пользы будет! Мы ведь с тобой прошлый раз вдвоём ездили, а теперь других очередь!" – закончил он решающим аргументом.
На диалог через дверной косяк чуть ли не заглянули те, чья была очередь на поездку.
– "А мы скажем Ольге Михайловне, что дали ему срочную работу!" – объяснил шильник сыну гения.
– "Да что скажешь, то и скажешь! Я же не могу тебя заставить что-нибудь умное говорить!" – вслед уходящему дурачку Гудину и засмеявшемуся сыну гения Алексею метнул находчивый Платон.
– "Ты бы хоть постеснялся такое говорить!" – смеясь, с укоризной покачала головой Надежда.
– "А кого стеснятся-то? Всякую шелупень? Все, кого можно было стесняться – в основном уже поумирали!" – начал распаляться Платон.
– "Вот так все и рассуждают, и хамят, и бескультурье проявляют!" – неожиданно попыталась усовестить его начальница.
– "Тут ты, безусловно, права, и я с тобой соглашусь, но не Гаврилыч – Штюбинг!" – успокоился таким мудрым словам женщины Платон, вставив и свой последний кинокадр.
Гудин привык шкодить с детства. Ему, как самому маленькому в семье, поначалу всё сходило с рук. И он запомнил, что ему это можно, перенеся свою пагубную привычку и на всю оставшуюся взрослую жизнь.
Обоих коллег Платона воспитывали женщины. Гудина – в основном мать, но и старшие братья, а Ляпунова – мать и старшие сёстры.
И это сказывалось на всей их последующей жизни.
Алексей Ляпунов родился в один год с сестрой. Только та – в его начале, а он – случайно, внепланово, через девять месяцев.
Ну, точно, жертва химической промышленности! Потому он, наверно, и стал таким… едким, и пошёл работать в Биомедхимию?! – сам собой напросился вывод у Платона.
– "Ну, ладно! – хитро улыбнулась Надежда, прерывая мысли сочинителя – Мы поехали! Я тебе ключ от нашей комнаты положу, а то там дорогой подарок ещё и для Ивана!".
Как только коллеги скрылись из вида, Платон стал тоже собираться:
Вы – гулять! И мы – до дома! – молча, но весело заключил он.
Улица встретила хитреца толстым слоем свежего снега. Его тёплые старые полуботинки часто скользили скошенными пятками. Поэтому их обладатель шёл очень осторожно. Но всё равно он, то и дело поскальзывался.
Платон успешно прошёл через Большой Устьинский мост, пересёк три проезжих части, но при подходе к трамвайной остановке около метро "Новокузнецкая" загремел под фанфары, опять сильно ударившись спиной, но чуть менее, как всегда с амортизировавшими падение, локтями.
Дотянувшись до отлетевшей всего на метр шапочки, поднялся почти сам.
Да-а! Немного недотянул я до спасительного асфальта! Отвлёкся на обилие трамвайных пассажиров, и радость, что не зря пошёл пешком! – сожалел Платон о потере им бдительности, осторожно расправляя и напрягая плечи, проверяя этим наличие тяжёлых травм.
Но всё пока обошлось лишь традиционным ушибом спины в целом, и лёгким рассечением кожи на левом подлокотнике.
Дома он обработал рану на локте на этот раз почему-то очень жгучей, то ли от своей свежести, то ли от грязности его раны, перекисью водорода.
Умывшись и положив зубы на полку в ванной, Платон принялся за ужин. Из-за падения он побоялся делать традиционные вечерние зарядки.
Сильно ушибленный, он не пошёл на следующий день на работу, сообщим утром о случившемся Надежде.
Дома падший отлежался, и снова сел за компьютер.
Во вторник он объяснил начальнице, что упал, почти, как год назад, но чуть удачнее, так как в этот раз не стал напрягаться, группируясь, а упал, как тюфяк, даже ударившись затылком.
– "Понимаешь? Я не просто упал, а… пип…анулся! Я даже услышал отчётливый звук "Хрясь"! Видимо шейные позвонки самортизировали?!".
– "А ты попал к врачу-то?".
– "Конечно, попал! Я как раз и шёл к хирургу!" – вынужденно соврал он.
Всю неделю Платон приходил в себя, клея новую партию этикеток. Его новая технология теперь им была освоена окончательно, благодаря чему и трудоёмкость снизилась более чем в два раза.
– "Вот если бы каждый человек работал так творчески на своём конкретном рабочем месте, мы бы наверно всё-таки коммунизм построили?!" – похвалила его начальница.
От таких слов под пюпитрами славы ему даже стало жарко.
А Надежда Сергеевна стала теперь регулярно и заранее объявлять Платону планы по заказам:
– "Ещё четыре коробки заберёт Интератлетика".
– "Ну, это ещё ничего, что Интератлетика, лишь бы не инкогнито!" – намекал ей на свою далёкость от этого Платон.
Он тоже не раз имитировал свою заинтересованность в общих делах:
– "А где… тот?" – в пику Гудинскому "этот" спросил он начальницу, хотя ему это было вовсе не интересно.
– "Давайте о деле, а лирику для кустов побережём!" – в другой раз оборвал он коллег, намекая на свою занятость по работе и неуместность вести сейчас с ним беседы на слишком вольные темы.
В пятницу Алексей решил отметить свой день рождения в подзабытом всеми пивном ресторане "Пилзнер" на Покровке, в последние годы ставшим лучшим в столице. А в этот раз общую компанию не смогла составить, приглашённая важным кавалером, Нона.
Время провели в уютном подвальчике. Говорили о разном, но не Платон с Гудиным. Однако последний всё время ревниво следил за независимым, пытаясь сразу парировать все его высказывания.
– "Нонка, небось, сейчас шарахнет на пару бутыль водки, и ведь она не возьмёт, заразу!?" – опять ревниво начал нудный Гудин, походя, оскорбляя независимую женщину.
– "Как у нас некоторых!" – метнул он камешек и в огород Платона.
Из чего тот сделал вывод, что коллектив обсуждал в его отсутствие, данное им Надежде объяснение на обидное взаимоуничтожение внутри его организма алкоголя и лекарств.
Алексей рассказал о двух книгах Михаила Веллера, наделавших много шума, приведя из одной ряд ярких, просто смешных примеров.
– "Да! Людей с настоящим чувством юмора не так уж и много. Ещё меньше тех, у кого оно тонкое!" – прокомментировал писатель-юморист.
– "Да что ты понимаешь в юморе? Только то, что ниже пояса!" – влез в разговор не раз обсмеянный им Гудин.
– "А что ты понимаешь под тонким чувством юмора?" – не дав тому закончить фразу, попыталась уточнить, и выправить ситуацию начальница.
– "А это когда юмор находят даже там, где его почти не видно, тем более всем!" – прошёлся градом камешков по коллегам Платон.
Он вдруг неожиданно осознал, что длительное игнорирование им своих коллег привело к потери теми, бывшего и так не на высоте, чувства юмора. И теперь его прежние шуточки с Надеждой или Алексеем, не приводили ни к каким эффектам.
– "Так теперь он станет знаменитым!" – показала свои аналитические способности и осведомлённость о Веллере начальница.
– "Надь! Так он давно известен, как великолепнейший полемист! Мы с Ксюхой давно его слушаем, чуть ли не открыв рот! Он и у Соловьёва на передаче "К барьеру" несколько раз выступал и всегда у всех выигрывал!" – несколько разочаровал отставшую от жизни Платон.
Его слова о гениальном Веллере поддержал и сын гения Ляпунов.
Большеголовый, почти налысо подстриженный, Алексей теперь напоминал Платону мыслителя-созерцателя.
Но до практика-естествоиспытателя он недотягивал из-за слишком большого живота.
Вскоре Алексей прошёлся и по Московскому Гидрометцентру, купившему страшно дорогой компьютер, и опять по-прежнему неправильно предсказывающему погоду.
– "Да уж! В понедельник сказали, что без осадков, так у меня до сих пор спина болит!" – добавил фактов Платон.
– "Я вот тоже упал, но не жалуюсь!" – чуть ли не завизжав, даже к этому заревновал Платона Гудин.
– "А он и не жалуется!" – вступилась за правду начальница.
– "Когда упадёшь, как я, тоже жаловаться не будешь!" – постоял за себя и он сам.
В общем, посидели душевно.
– "Ну, и всссё!" – просвистел через вставную челюсть и недавно вырванный зуб Гудин.
В этот раз опытная компания не переела, потому была в хорошем расположении духа.
Домой возвращались попарно. Ляпунов с Гудиным обратно в офис, первый за машиной, а второй ещё раз прокатиться на бибике. А Платон с Надеждой – по бульвару до метро "Чистые пруды".
Они шли и, как пара влюблённых, любовались окружающей красотой.
– "Видел бы меня сейчас гуляющей с тобой мой Андрюсик!?" – как-то загадочно, а может даже мечтательно и в душе с надеждой, высказалась Надежда.
– "Да-а! Погода просто великолепна!" – парировал Платон.
И действительно, легкий морозец при полностью запорошенной снегом земле, свет фонарей и праздничных огней, которые играли разноцветными мелкими, мерцающими блёстками на, местами чуть обледеневших ветвях деревьев и кустов, – создавали праздничную атмосферу. Она и была таковой.
Ведь впереди было два выходных, вдобавок ещё и день… конституции.
На выходе со станции метро "Новогиреево" Платон наблюдал, как чуть не повздорили два крупных, солидных мужчины.
Случайно встретившиеся два квази культурных чванства, не пожелали уступить друг другу дорогу.
Одно ещё не совсем пожилое считало себя вправе втиснуться перед носом другого и диктовать тому свои условия.
Другое же, не совсем молодое, тоже не хотело уступать пальму первенства даже в такой ерунде, считая себя уязвлённым.
И началось…
Больные самолюбия! – сделал вывод, покидающий поле ставшей уже нецензурной брани, сторонний наблюдатель.
Но оказывается, они бывали не только у солидных мужчин, но и у красивых и умных женщин.
Дома Платон вкратце поведал жене о прошедшем вечере, невзначай упомянув и о прогулке до метро с начальницей.
– "Деревенщина так и осталась деревенщиной!" – презрительно заметила чуть заревновавшая, было, Ксения.
Все выходные, не выходивший из дому писатель провёл за компьютером.
А в понедельник он увидел и почувствовал зиму.
И в это раз снег окончательно лёг на сухую землю, а не на мокрую, как говорили когда-то старожилы, тем самым похоронив старую примету.
Всю прошедшую неделю он лежал при температуре около минус пяти, а ещё через неделю начались морозы до минус пятнадцати, двадцати и более.
Даже Москва-река покрылась льдом. Во вторник, пятнадцатого, Платону пришлось даже существенно утеплиться.
А как там наши кусты на даче перенесут этот мороз? – взволновался он.
Возвращаясь с работы, на станции "Новокузнецкая" дрогу ветерану и не только перегородила ватага старших школьников, в основном визжащих девочек.
– "Детишки! Вы дорогу загородили! Встаньте в сторону!" – громко начал он за здравие.
– "Ё…, Вашу мать!" – вполголоса и без зла кончил он за упокой.
В вагоне метро он, было, сразу заснул, но вошедший на следующей остановке и севший рядом грузный мужчина, выдавил его сон из тела, прижав то к боковой стенке.
Постепенно тела трёх пассажиров последней скамьи утряслись, и Платон снова забылся глубоким сном.
Но внезапное объявление по радио:
– "Станция "Шоссе, типа, блин… Энтузиастов"!" – сразу разбудило крепко заснувшего.
Он даже открыл глаза, удивившись услышанному, и огляделся по сторонам. Но никто из пассажиров на объявление не прореагировал.
А ведь сон – это не что иное, как одна из картин проекции совести на сознание! – вдруг подумал совсем проснувшийся.
Неделя закончилась без происшествий, и в субботу Платон открыл лыжный сезон. Но это повторилось спустя лишь несколько лет.
Природа щедро отблагодарила энтузиаста – физкультурника, в ночь с воскресенья на понедельник, засыпав столицу и не только, давно подзабытым очень толстым слоем снега.
На улицах стало хоть и непроходимо, но зато сказочно красиво. Платону даже вспомнились его детские московские зимы.
Но возникли проблемы с транспортом.
– "Вон, в Европе, уже при сантиметровом слое снега – всё стоит! А у нас и при тридцатисантиметровом слое – все ездят!" – почему-то возмутилась Ксения.
– "А нам Европы – не указ! Что на убогих ровняться-то?!" – не согласился с нею муж, пытаясь обнять жену за талию.
– "Убери ты свои ледяные руки!" – продолжила та холодную тему.
– "Так завела ж…".
После двух лыжных выходных у Платона немного побаливали, отвыкшие от нагрузки, мышцы ног, но не рук. Поэтому ничто не мешало ему работать, тем более невольно слышать.
– "Надьк! Ну, ладно, я попёр!" – распрощался с начальницей Иван Гаврилович.
– "Кого?!" – мгновенье спустя вслух переспросил сам себя Платон, невольно поёживаясь от прохлады так и не налаженного у них отопления.
Однако в четверг, погода, словно вспомнила примету, подняв температуру до плюсовой.
В этот день Платона, наконец, более чем полтора года спустя, допустили до перегрузки большого количества коробок с маслом с чкаловской на минскую машину. Действие происходило на одной из грузовых стоянок терминала "Матвеевское". Всё было чётко организовано и обошлось без проблем. За эту полуторачасовую не трудную для Платона работу Надежда заплатила ему, как и всем, целых три тысячи рублей (!?).
Надо же?! Клея, я такую сумму зарабатываю только почти за месяц! Лишний раз понятно, почему коллеги не хотели моего участия! По не лишних полторы тысячи я у них увёл! – рассуждал удивлённо-обрадованный.
Погода сохранилась и в пятницу, а вот "Шурик" из столовой не сохранил своё реноме, неожиданно представ Платону оживлённо беседующим за столом с индусом, скорее всего из посольства Индии.
Знать он не так прост, как кажется! Да и раз общается с иностранцем, а тот с ним, значит, есть у него и харизма! – решил писатель.
Платон вспомнил, как после обеда "Шурик" долго и тщательно споласкивал рот, не забывая протереть и усы с бородой. Потом долго мыл руки, как будто для каких-то важных и чистых дел, забавно потирая ладони, как ребёнок.
И вообще, в его облике угадывалось немало детского.
Видимо он добрый и неординарный человек! – догадался писатель.