- Вам не нужно объяснять последствия этого шага, господа. Мы не были уверены в том, на чьей стороне мастер Элкот, и оказались правы в своих сомнениях. Наши агенты перехватили его письма, где говорится, какие пансионы наиболее уязвимы и скорее других падут под нажимом. Теперь Оксфорд окажет на них давление, и университет будет ослаблен, когда они падут.
В комнате опять поднялся шум, и Барвелл вынужден был забарабанить по столу, чтобы вновь водворилось спокойствие.
- Что вы предлагаете делать? - спросил один из собравшихся. Хотя он стоял спиной к Бартоломью, тот узнал эти жесткие черные волосы - это был принципал пансиона Марии Невилл Стейн.
Барвелл вздохнул.
- Можно было бы исключить Элкота из уравнения, - сказал он. Бартоломью увидел, как Стейн одобрительно кивнул головой, однако послышались и возражения.
- Кто станет его преемником? Как бы не вышло еще хуже, - раздался еще один голос, который Бартоломью не узнал.
- Вероятнее всего, вернется Суинфорд, - ответил Барвелл. - Для нас он величина неизвестная, и мы не знаем, на чьей он стороне, но коль скоро он не льет воду на мельницу Оксфорда так явно, как Элкот, возможно, нам удастся поговорить с ним и донести до него нашу точку зрения.
Бартоломью увидел, как Стейн снова кивнул.
- Но как мы избавимся от руководства Элкота? - спросил еще кто-то.
Барвелл развел руками.
- Существуют средства и способы, - сказал он просто.
- Меня беспокоит врач, - заметил Стейн, резко меняя тему. - Он расспрашивает об Абиньи.
- Мы договорились, что его трогать не станем, - твердо сказал кто-то. Бартоломью узнал голос своего зятя Освальда Стэнмора, и его затошнило. Он попытался устроиться так, чтобы лучше видеть сидящих за столом, и разглядел голубой рукав, расшитый серебряной нитью, который, без сомнений, принадлежал Стэнмору. От потрясения он забыл об осторожности и сильнее, чем хотел, стукнулся спиной об оконный проем.
- Что это было?
Стейн вскочил на ноги и подозрительно взглянул в сторону окна. Барвелл присоединился к нему, и они вдвоем подошли к окну. От Бартоломью их отделяли считаные дюймы. Он затаил дыхание. Стэнмор тоже подошел и, к ужасу его шурина, принялся открывать ставни. Сейчас его обнаружат! Стэнмор выругался - створку заклинило. Бартоломью опустил глаза и увидел, что стебель плюща, который он подсунул под ставню, чтобы она не громыхала, не дает открыть окно.
- Не открывается, - донеслись до Бартоломью слова зятя.
Неожиданный порыв ветра хлопнул второй створкой.
- Это ветер, - сказал Барвелл с облегчением в голосе. - Мы так перенервничали, что боимся даже ветра. Вернемся за стол.
Бартоломью увидел, как он положил руку на плечо Стэнмора и повел его обратно на место. Врач судорожно вздохнул и попытался сосредоточиться на том, что говорили в зале.
- Бартоломью не будет причинено никакого вреда, - твердо повторил Стэнмор, - иначе мы выходим из игры. Ваш университет может катиться к черту.
- Тише, тише, - умиротворяюще проговорил Барвелл. - Мы предоставим вам сделать так, чтобы он не путался у нас под ногами. Но вы должны понять: мы не можем позволить ему подвергнуть риску общественную стабильность нашей страны. А именно к этому приведет его любопытство, если он разоблачит нас и университет падет.
- Я поговорю с ним, - промямлил Стэнмор. - Можно попросить его присоединиться к нам.
Стейн недовольно прищелкнул языком.
- Он не согласится! Полагаю, он винит нас в смерти Бабингтона. Он не присоединится к нам, а даже если и присоединится, я ему не доверяю.
- Давайте не будем спешить с выводами, - мягко вклинился в разговор Барвелл. - Пусть Стэнмор поговорит с шурином, на этом и остановимся. Пока, - добавил он зловеще.
У Бартоломью было ощущение, будто он присутствует на приготовлениях к собственному убийству. Несмотря на холод, его бросило в пот. Выходит, соратники Барвелла заплатили кузнецу и тем людям из переулка, чтобы они убили его? Но как Стэнмор может быть причастен ко всему этому? Он ведь не имеет никакого отношения к университету. Бартоломью усилием воли подавил холодное сосущее ощущение под ложечкой и сосредоточился на происходящем.
- Наша главная забота - не Бартоломью, - продолжал Барвелл, - а Майкл-хауз. Там происходит что-то такое, о чем нам ничего не известно. Я слышал, Уилсон не высовывал носа из своей комнаты - почему же он заразился чумой? Каким образом в Майкл-хаузе устроили так, чтобы его похоронили на кладбище, а не в чумной яме? А слухи об умерших коммонерах, которые столь твердо были пресечены прошлым летом? И наконец, - добавил он, - я до сих пор не верю, что Бабингтон покончил с собой. Точно так же считали отец Элфрит и мастер Уилсон, когда я расспрашивал их. Я думаю, что Майкл-хауз - паршивая овца в стаде, и чем скорее он развалится и зачахнет, тем лучше для всех нас.
Послышались возгласы одобрения, и собравшиеся стали обсуждать разнообразные обрывочные сведения, которые удалось раздобыть благодаря сети осведомителей: в Бернард-холле в Оксфорде собирались настроенные против Кембриджа ученые; одного из кембриджских шпионов убили в городской стычке; в Оксфорде учредили два новых пансиона, или холла, как их там именовали, а в Кембридже - ни одного.
- Мы не должны позволить им настолько разрастись, - заявил Яксли. - Чем сильнее они становятся, тем легче им уничтожить нас.
- Мы дожимаем вдовушку, которая живет у церкви Святого Николая, чтобы она завещала нам дом, - сказал Барвелл. - Он станет пансионом Святого Николая. Кроме того, мы сейчас перестраиваем здание у Трампингтонских ворот. Через несколько недель оно будет готово принять новых людей.
Все закивали в знак согласия, послышались одобрительные возгласы. Бартоломью увидел, как Стейн взглянул на часовую свечу.
- Уже поздно, - заметил он, - пора закругляться. Итак, все мы продолжаем высматривать дома, которые можно превратить в пансионы; Стэнмор разберется со своим шурином. Что же касается Майкл-хауза, будем действовать или пусть сам погрязнет в собственной скверне?
- Не вижу, что еще мы можем предпринять, кроме как спокойно смотреть, - сказал Барвелл. - Нам известно, что отец Уильям более или менее сочувствует нам, а Элкот с Бартоломью - нет. Нам неизвестно, на чьей стороне Суинфорд и бенедиктинец, а этот взбалмошный мальчишка Абиньи, по всей видимости, исчез. Предлагаю подождать и посмотреть. В особенности - на Элкота и его действия. Мне бы хотелось, чтобы все собравшиеся поняли: это первоочередное дело.
Люди начали расходиться. Сквозь щель в створке Бартоломью отчетливо разглядел Стэнмора и видел, как тот покинул зал в сопровождении Ричарда со Стивеном. Последний был невесел и крутил в пальцах серебряную застежку на плаще, который Стэнмор одолжил ему взамен украденного Абиньи. Ричард сохранял серьезность, но Бартоломью видел в глазах племянника возбуждение от того, что ему позволили присутствовать на таком собрании.
Бартоломью закрыл глаза в отчаянии. Он-то пытался сохранить свои тревоги в тайне от Стэнмора и родных, полагая, что тем самым убережет их от беды, хотя изнемогал от одиночества и отчаянного желания выговориться. А теперь выходит, что он принял верное решение, но из совершенно ошибочных побуждений. Замешаны все, даже его юный племянник.
Сквозь щель в ставне он наблюдал, как Яксли и Барвелл торопливо заметают следы тайного собрания. Стебли тростника были утоптаны, мебель возвращена на свои места, оплывший воск со свечей счищен. Наконец они закончили и отправились спать, погасив все огни. Бартоломью с облегчением вздохнул и принялся разминать онемевшее тело. Он так замерз и окоченел, что некоторое время не решался спуститься из опасения сорваться и тем самым выдать себя. Несколько минут он энергично растирал руки и ноги, чтобы согреться, потом начал спуск. Дважды он едва не поскользнулся и обнаружил, что вверх по осклизлым стеблям карабкаться куда легче, чем вниз. Почти у самой земли он потерял опору и с треском приземлился в кусты.
Кинрик был начеку и помог ему подняться.
- Вы мертвого переполошите! - шикнул он недовольно. - Постарайтесь потише.
Бартоломью двинулся вслед за ним по омерзительному двору, теперь ставшему еще более скользким - морозный ночной воздух обратил часть грязи в лед. Перебраться через стену оказалось нелегко, поскольку Бартоломью почти не чувствовал пальцев и не мог держаться за камни. Но это им все же удалось, и Кинрик по-прежнему безмолвно пустился в обратный путь к Майкл-хаузу. Главные ворота были на замке, но валлиец со свойственной ему предусмотрительностью оставил незапертой заднюю калитку. Огородами, мимо прачечной, они пробрались в сам колледж. Бартоломью пришло в голову, что Уилсон, должно быть, той же дорогой возвращался от любовницы-аббатисы.
На кухне Бартоломью блаженно рухнул в кресло Агаты. Колени у него до сих пор дрожали от потрясения, которое он испытал, когда выяснилось, что его родные причастны к университетскому заговору и что есть люди, открыто желающие от него избавиться. Как это он ухитрился попасть в такое положение, совершенно один против ополчившихся на него родных и друзей? Он вовсе не желает видеть страну лишенной ученого духовенства и образованных людей, могущих служить своему народу, и не хочет, чтобы общественный строй Англии рухнул из-за того, что останется всего один университет, способный дать необходимое образование. Пожалуй, справедливо было бы сказать, что он, в сущности, одобряет цели тайной группы Барвелла. Но во всем этом деле тем не менее оставалось нечто странное, недоброе, что Бартоломью затруднялся выразить словами.
Кинрик попытался возродить потухшие угли к жизни, и скоро они оба уже протягивали руки к слабому огоньку. Бартоломью отправился в кладовую и вернулся с одной из уилсоновских бутылок вина. Кинрик зубами выдернул из нее пробку. Он от души приложился к вину, потом передал хозяину.
Тот последовал примеру слуги, морщась от крепости напитка. Кинрик с ухмылкой забрал у него бутылку.
- Гилберт говорил, оно самое лучшее, - сказал он, разглядывая наклейку в тусклом свете от очага. - Вот эта самая бутылка стоит шесть марок; Уилсон приберегал ее к приезду епископа.
Бартоломью взял бутылку и оглядел. На пергаменте, обернутом вокруг нее, значилось, что вино сделано во французском Средиземноморье, то есть куда дороже английского или того, что происходило с севера Франции. Врач отхлебнул еще глоток. У напитка был терпкий привкус, который понравился Бартоломью. Он сделал третий глоток и передал бутылку обратно Кинрику. Тот вскинул ее в воздух в шутливом тосте.
- За мастера Уилсона, за то, что он оставил нам это вино. И за то, что он сам оставил нас. - Он рассмеялся и выпил. - А теперь, - продолжил он, - что вы разузнали?
Бартоломью принялся пересказывать то, что услышал, и смутился, когда голос у него сорвался при упоминании о причастности к заговору его родственников. Кинрик сидел молча, не перебивал. Бартоломью замялся и умолк. Что еще мог он сказать? Он начал было говорить Кинрику, что потолкует с зятем и обсудит с ним университетское дело, но на первых же словах осекся. Получается, Стэнмор будет вынужден убить его, чтобы убрать с дороги, как убили сэра Джона и Элфрита? Или эту обязанность возложат на Стивена или Ричарда?
Бартоломью яростно потер глаза: под веки словно песка насыпали. Он зашел в тупик и не понимал, что ему делать. Тем временем здоровенная крыса нахально умывала усы посреди кухни. Насторожившись, зверек вскинулся на задние лапки и принялся нюхать воздух, потом юркнул в нору в углу. В тот же миг из распахнувшейся двери потянуло сквозняком.
- Мэтт? - негромко произнесла Филиппа, подошла к нему и опустилась на колени рядом с его креслом. Она сжала его руку в своих. - У тебя усталый и несчастный вид. Расскажи мне, что случилось.
Бартоломью с изумлением воззрился поверх ее белокурой головки на Абиньи, стоящего на пороге.
- Когда мы виделись в последний раз, на тебе было платье, - ледяным тоном заметил он, пытаясь обуздать тошнотворную дрожь под ложечкой.
- Из меня вышла отличная женщина! - с гордостью заявил Абиньи. - Почти четыре дня водил твоих родных за нос. И дальше бы водил, если бы ты не оказался столь невоспитанным и не вломился в будуар дамы без предупреждения.
Бартоломью приподнялся в кресле, отнял руку у Филиппы, но потом снова сел, не зная толком, что делать. Абиньи непринужденно устроился на одной из скамеек.
- Мы должны все тебе объяснить, - сказал он.
Бартоломью взглянул на него с опаской.
- Да уж, пожалуй, - согласился он, пытаясь придать своему голосу твердость.
Когда он осмелился снова взглянуть на Филиппу, она улыбнулась ему - ласково, но без малейшего раскаяния во взгляде.
- Да ну, Мэтт! - Она игриво толкнула его. - Брось дуться. Ты ведь знал, почему я убежала!
- Я ничего не знаю! - с неожиданной горячностью заявил он. - Я оставляю тебя у Эдит, потом ты под каким-то немыслимым предлогом отказываешься меня видеть, потом оказывается, что Жиль бог знает сколько времени притворялся тобой, а потом вы оба исчезаете!
- Что? - переспросила она, и личико ее нахмурилось. - Нет! Жиль все тебе объяснил. Ты же знаешь, что я никогда не дала бы тебе повода беспокоиться! - Она обернулась к брату. - Ты ведь рассказал ему? Ты говорил, что рассказал!
В ее голосе зазвенело обвинение, и Абиньи встал и попятился, вскидывая руки в умиротворяющем жесте.
- Я решил, что не стоит. Думал, так будет лучше. Ты не знаешь его - он попытался бы увидеться с тобой, и вы оба оказались бы в опасности! Я поступил так, как считал правильным.
Филиппа прекратила наступление на брата и оглянулась на Бартоломью с забавной смесью стыда и смирения на лице.
- Да, - сказала она тонким голоском. - Мы действительно должны все объяснить Мэтту.
Осторожно, не спуская глаз с сестры, Абиньи примостился на краю стола. Филиппа осталась на месте, поодаль от обоих. Жиль набрал в грудь побольше воздуха и заговорил:
- Чтобы ты понял, как я поступил и зачем, придется начать с самого начала. Когда Филиппа была совсем еще малышкой, ее выдали замуж. Брак был законный, хотя, разумеется, так никогда и не вступил в силу. Ее муж вскоре после этого умер, и Филиппа унаследовала довольно большое имение в Линкольне. Перед тем как наш отец умер, он устроил ее в монастырь Святой Радегунды, где ей надлежало находиться до тех пор, пока она не решит выйти замуж или принять постриг. Аббатиса, разумеется, мечтала, чтобы Филиппа стала монахиней, поскольку тогда все ее имущество отошло бы монастырю.
Он поерзал на столе. Филиппа, очень бледная, не сводила с него взгляда.
- Твое неприкрытое внимание едва ли могло склонить ее к отказу от мирской жизни, и аббатиса, да сгноит Господь ее душу, решила отделаться от тебя: она полагала, что, если ты прекратишь свои ухаживания, Филиппа с горя решит податься в монашки и все ее мирское имущество достанется монастырю. Она подговорила своих кошмарных племянничков, братьев Оливеров, затеять беспорядки, а кузнецу заплатили, чтобы он передал тебе предупреждение - "держаться подальше". Похоже, предупреждение показалось тебе слишком туманным, потому что ты продолжал навещать Филиппу. Когда Оливеры приперли кузнеца к стенке, тот поклялся, что все тебе передал. Потом разразилась чума, и аббатиса смогла запереть Филиппу в монастыре под предлогом изоляции.
- Как бы то ни было, мне удалось узнать о действиях аббатисы - я подслушивал под дверями и болтал с монашками, которые рассказали мне, что настоятельница наседает на Филиппу и заставляет ее принять постриг.
Филиппа кивнула в знак согласия.
- Она сказала, что принять постриг - мой долг, ведь столько святых братьев и сестер умирает от чумы. Что некому даже служить заупокойные мессы и с моей стороны бессовестно отказываться от монашеской жизни, когда на кону стоят души стольких людей.
Абиньи некоторое время смотрел на нее, прежде чем продолжить.
- Я начал опасаться, что аббатиса может воспользоваться смертью к собственной выгоде и, например, убить Филиппу из-за ее имущества, а вину свалить на чуму. И я решил забрать сестру оттуда. Поэтому я послал тебе записку с тем нахальным студентом, а его кузина, сестра Имельда, согласилась передать записку Филиппе. Вы должны были встретиться в сарае, броситься друг к другу в объятия, пожениться и жить долго и счастливо. Но бедная сестра Клемент решила умереть именно в этом сарае, и ты, разумеется, - он поклонился Бартоломью, - заподозрил нечистую игру и отвел Филиппу в дом своей сестры.
С минуту он молчал, прикусив ноготь.
- Оставаться там Филиппе было небезопасно. Аббатиса могла проведать, где она, и забрать обратно в монастырь И я был уверен, что на этот раз она бы уж точно убила Филиппу. Ты спутал мне все карты. Вместо того чтобы укрыть мою сестру в надежной гавани брака, ты оставил ее в исключительно ненадежной гавани Трампингтона - и вдобавок ко всему она заболела чумой. Я был страшно зол на тебя, - сказал он с вызовом.
Бартоломью перебил его, сложив воедино рассказ Абиньи с тем, что ему удалось разузнать самому.
- Значит, ты болтался в окрестностях Трампингтона, пока она не пошла на поправку, и попался на глаза монаху-гилбертинцу и служанке из "Смеющегося поросенка", - сказал он холодно. - Потом ты несколько дней оставался вместе с Филиппой, делая вид, что Филиппа не в себе из-за рубцов на лице, чтобы бедная Эдит не догадалось, что вас там двое.
Служанка из таверны говорила, что Абиньи был чем-то перепуган. Была ли виной тому аббатиса? Или философ боялся более опасного врага - оксфордцев или даже кембриджских заговорщиков?
- Примерно так, - подтвердил Абиньи, не смущенный враждебностью Бартоломью. Он взглянул на сестру, которая неподвижно стояла у двери. - Я отвез ее в дом Хью Стэплтона в Фен-Диттоне, где ей ничто не грозило, а сам занял ее место в доме Эдит, ожидая, не появятся ли братья Оливеры. Нелегкое это было ожидание, скажу я тебе. Я почти обрадовался, когда появился ты и при столь драматических обстоятельствах раскрыл мой обман, тем самым избавив меня от дальнейшего пребывания в столь напряженном состоянии. С тех самых пор мы оба были в Фен-Диттоне.
- Ты использовал мою сестру! - опасно спокойным тоном проговорил Бартоломью. Внезапно он встал и развернулся лицом к Абиньи; тот побледнел, но не дрогнул. - Откуда ты знал, что аббатиса и братья Оливеры не причинят ей зла, пока ты трусливо прячешься в ее доме?
- Я рассудил логически. Я позаботился о том, чтобы новость о моем бегстве стала общим достоянием. Аббатиса едва ли сунулась бы туда, зная, что Филиппа исчезла.
- Но ты находился там почти неделю! - вспылил Бартоломью. - Они могли прийти тогда.
- А кто привел туда Филиппу? - заорал Абиньи, давая волю гневу. - Это уж точно на твоей совести!
Кинрик, предупреждая стычку, поднялся и вклинился между ними, но девушка опередила его.
- Пожалуйста, - попросила она. - Дослушай Жиля.
Абиньи не без труда взял себя в руки и продолжил объяснение. Бартоломью слушал, бледный от гнева.