Он вышел из камеры и направился к выходу, унося фонарь.
- Постойте! - сказал Мэтью, вцепившись в решетку. - Вы не оставите свет?
- Чего? Этот огарок? Да он и часа не прогорит. И как я в темноте замок запру? Нет, фонарь мне самому нужен.
Не говоря более ни слова, Линч вышел из тюрьмы, и темнота стала полной. Потом послышалось дребезжание цепи, когда Линч запирал вход, и наступила жуткая тишина.
Мэтью минуту или две неподвижно стоял на месте, все еще вцепившись в решетку. Он глядел в сторону двери, надеясь вопреки очевидности, что Линч, или кто-нибудь, вернется с фонарем, потому что эта тьма была совершенно невыносима. Слышался запах крыс. Нервы у Мэтью начали расплетаться, как разрубленные веревки.
- Я вам говорила, - сказала Рэйчел тихим, но совершенно спокойным голосом. - Темнота здесь полная. На ночь никогда не оставляют фонарь. Вы могли бы это сами знать.
- Да. - Голос его прозвучал хрипло. - Мог бы.
Он услышал, как она встала со скамейки. Услышал ее шаги по соломе. Потом раздался шорох мешковины и скрип ведра. Далее последовал шум струи воды.
Одна проблема, мрачно подумал Мэтью, уже решена.
Ему придется выдержать эту темноту, хотя она и невыносима. Все равно придется выдержать, потому что, если он не справится, он может закричать или зарыдать, а что толку? Как-нибудь он сможет выдержать три ночи, раз Рэйчел Ховарт смогла вынести три месяца. Наверняка сможет.
В бревенчатой стене позади него послышался писк и шорох. Он отлично знал, что наступила ночь, которая послужит испытанием его характера, и если характер не выдержит, то он, Мэтью, пропал.
Голос Рэйчел внезапно донесся из-за решетки, которая их разделяла.
- Попробуйте заснуть, если удастся. Нет смысла стоять всю ночь напролет.
В конце концов Мэтью нехотя разжал пальцы и заставил себя пройти мимо стола к тому месту в соломе, где решил спать. Естественно, он выбрал место еще до того, как унесли фонарь. Он опустился на колени, пошарил вокруг, проверяя, нет ли здесь крыс, желающих напасть. Их и не было, хотя звуки раздавались тревожно близко. Он лег на бок и свернулся в тугой ком, обхватив руками колени. До рассвета была еще целая вечность.
Он услышал, как женщина легла на солому. И воцарилась тишина, если не считать крыс. Мэтью сжал зубы и крепко зажмурил глаза. Может быть, он издал какой-то звук отчаяния - всхлип или стон, но он не был в этом уверен.
- Можно мне называть вас Мэтью? - спросила Рэйчел.
Это было недопустимо. Совершенно недопустимо. Он - клерк магистрата, а она - обвиняемая. Такая фамильярность непозволительна.
- Да, - сказал он голосом сдавленным и почти надтреснутым.
- Спокойной ночи, Мэтью.
- Спокойной ночи, - ответил он и чуть не сказал "Рэйчел", но успел захлопнуть рот раньше, чем вылетело это имя. Но самым внутренним голосом он его произнес.
Мэтью, прислушиваясь, ждал. Чего ждал - он не знал и сам. Может быть, жужжания сверкающей мухи, посланной ведьмой. Может быть, холодного смеха демона, который пришел к ней в гости с неприличной целью, может быть, хлопанья вороновых крыл в темноте. Но ничего такого он не услышал. Раздавались только тихие шорохи уцелевших крыс, а потом, через некоторое время, к ним присоединилось дыхание спящей Рэйчел Ховарт.
"Что ей нужно - так это боец за правду", - вспомнил он.
А кто в этом городе может выступить борцом, как не он сам? Но улики… видимые улики… такие тяжкие…
Тяжкие или нет, но вопросов очень и очень много. Столько этих "почему", что он едва мог перечислить в уме их все.
Одно только ясно: если эта женщина не ведьма, то кто-то в Фаунт-Рояле - быть может, не один человек - дал себе большой и нечестивый труд выставить ее таковой. И снова тот же вопрос: почему? Зачем?
Вопреки тревогам своего владельца тело стало успокаиваться. Сон подбирался ближе. Мэтью боролся с ним, прокручивая в голове свидетельство Джеремии Бакнера. Но наконец сон победил, и Мэтью присоединился к Рэйчел в стране забвения.
Глава 15
Могущество Божие - вот что было темой проповеди Роберта Бидвелла в англиканской церкви в воскресное утро, и к концу ее второго часа - когда Бидвелл остановился выпить стакан воды и принялся говорить с новой силой - магистрат почувствовал, что глаза у него слипаются, будто веки нагрузили свинцом. Ситуация была щекотливая, поскольку он сидел на передней скамье, на месте для почетных гостей, и потому служил объектом взглядов и перешептываний прихожан. Это бы еще полбеды, будь он в лучшем состоянии здоровья, но поскольку спал он плохо, а горло вновь воспалилось и распухло, он вполне готов был предпочесть этой пытке дыбу и колесо.
Бидвелл, столь красноречивый и энергичный в разговоре один на один, на кафедре начинал путаться в собственных мыслях, как заблудившаяся овца. Между полупрожеванными высказываниями повисали тягостные паузы, во время которых паства парилась в набитом и жарком помещении. И очень было неприятно, что Бидвелл не слишком хорошо знал Книгу Книг и потому неправильно приводил те цитаты, которые, как считал Вудворд, каждый ребенок должен запомнить с момента крещения. Бидвелл призывал паству произносить вместе с ним молитву за молитвой о благоденствии и будущем Фаунт-Рояла - задача, которая стала весьма трудоемкой после шестого или седьмого "аминь". Опускались головы, раздавался звучный храп, но те, кто осмеливался заснуть, бывали приводимы к порядку шлепком перчатки мистера Грина - который и здесь действовал как тюремщик, - закрепленной на длинном шесте, способном дотянуться до щеки любого грешника.
Наконец Бидвелл достиг благочестивого заключения своей проповеди и сел. После него поднялся учитель, прохромавший к кафедре, держа под мышкой Библию, и попросил произнести еще одну молитву, дабы создать среди собравшихся присутствие Бога. Она продолжалась минут десять, но в голосе Джонстона хотя бы слышались модуляции и выражение, так что Вудворд сумел - усилием воли - избежать встречи с перчаткой.
В то утро он встал с первыми лучами солнца. Из зеркала во время бритья на него смотрело лицо больного старика с запавшими глазами и посеревшей кожей. Он открыл рот и в зеркале сумел поймать отражение вулканической пустыни, которой стало его горло. Ноздри снова распухли и забились, доказывая, что средство доктора Шилдса было не столько панацеей, сколько местным раритетом. Вудворд спросил Бидвелла, нельзя ли ему увидеть Мэтью до начала воскресной службы, и результатом путешествия к дому мистера Грина стал ключ, который возвратил крысолов, закончив свою работу.
Опасавшийся худшего Вудворд обнаружил, что его клерк лучше отдохнул на голой соломе, нежели он сам в особняке. Мэтью, конечно, тоже подвергся испытаниям, но, если не считать обнаружения утром утонувшей крысы в ведре с водой, никаких необратимых повреждений у него не было. В соседней камере Рэйчел Ховарт сидела неподвижно, накрывшись плащом, что было, возможно, подчеркнутым ответом на посещение магистрата. Но Мэтью пережил эту первую ночь, не испытав превращения в черного кота или василиска, и, похоже, не был зачарован каким-либо иным образом, чего опасался Вудворд. Магистрат пообещал, что вернется после обеда, и неохотно оставил своего клерка в обществе этой ведьмы в плаще.
Когда учитель вышел к кафедре и стал говорить, магистрат ожидал учуять запах пыли от сотни сушеных проповедей, но Джонстон держался перед собранием свободно, а потому больше привлек внимания слушателей, чем это ранее удалось Бидвеллу. На самом деле Джонстон оказался вполне хорошим оратором. Темой его проповеди была вера в таинственные пути Господни, и примерно за час он искусно сопоставил эту тему с ситуацией, перед лицом которой оказались граждане Фаунт-Рояла. Вудворду было ясно, что Джонстон наслаждается публичным выступлением и величественными движениями рук умеет подчеркнуть стихи писания, на которые делает упор. Ни одна голова не склонилась, ни разу никто не всхрапнул, пока учитель произносил свою речь, а в конце ее последовала молитва краткая, четкая, и финальное "аминь" прозвучало восклицательным знаком. Бидвелл поднялся сказать еще несколько слов, возможно, чувствуя себя чуть задетым таким превосходством учителя. Потом он вызвал к кафедре Питера Ван-Ганди, владельца таверны, чтобы тот закончил службу, и наконец-то мистер Грин поставил шест с перчаткой в угол, а паству выпустили из парилки.
Воздух на улице под молочным небом был все еще недвижен и сыр. Над лесом за стенами Фаунт-Рояла висел туман, окутывая белой пеленой верхушки деревьев. Когда магистрат вслед за Бидвеллом шел к карете, где Гуд ждал на козлах, чтобы отвезти их домой, его остановили, дернув за рукав. Обернувшись, он увидел Лукрецию Воган, одетую в унылое черное воскресное платье, как и другие женщины, только на ее платье высокий лиф украшала ленточка кружев, показавшаяся Вудворду несколько нарочитой. Рядом стояли ее белокурая дочка Шериз, тоже в черном, и худой мужчина маленького роста с пустой улыбкой на лице и столь же пустыми глазами.
- Магистрат! - позвала она. - Как двигается дело?
- Двигается, - ответил он чуть громче хриплого шепота.
- Боже милостивый! Судя по голосу, вам нужно солевое полоскание!
- Погода, - ответил он. - Мы с ней не ладим.
- Мне очень горестно это слышать. Но я вот про что: я хотела бы - то есть мы с мужем хотели бы - передать приглашение к нам на обед вечером в четверг.
- В четверг? Я не знаю, как я себя буду чувствовать.
- О, вы меня не так поняли! - Она просияла улыбкой. - Я хотела пригласить вашего клерка. Его срок кончается во вторник утром, как я слышала. И тогда же он получит свои плети? Я права?
- Да, мадам, вы правы.
- Тогда он к вечеру четверга сможет уже подняться и прийти к нам. Скажем, в шесть часов?
- Я не могу говорить от имени Мэтью, но я передам ему ваше приглашение.
- Как я буду вам благодарна! - сказала она, изобразив подобие реверанса. - Всего вам хорошего.
- И вам тоже.
Женщина взяла под руку своего мужа и повела его прочь - шокирующее зрелище, тем более в воскресенье, - а дочь шла за ними в нескольких шагах. Вудворд влез в ожидающую карету, откинулся на подушки сиденья напротив Бидвелла, и Гуд дернул вожжи.
- Интересна вам была служба, магистрат? - спросил Бидвелл.
- Да, очень.
- Мне приятно это слышать. Я боялся, что моя проповедь слишком уж умственна, а большинство наших граждан, как вы уже знаете, очаровательно сельские типы. Не был ли я для них слишком глубокомыслен?
- Нет. Я думаю, нет.
- Да, я тоже. - Бидвелл кивнул. Руки он сложил на коленях. - У нашего учителя живой ум, но он как-то ходит кругами вместо того, чтобы сразу говорить суть. Вы согласны?
- Да, - ответил Вудворд, поняв, что Бидвелл хочет слышать согласие. - У него действительно живой ум.
- Я ему говорил - предлагал - держаться ближе к реальности, нежели к абстрактным понятиям, но у него свой способ изложения. Мне лично это кажется несколько скучноватым, хотя я стараюсь следить за нитью его мысли.
- Гм… - сказал Вудворд.
- Вы можете подумать, что он, будучи учителем, лучше умеет общаться с людьми. Однако я подозреваю, что его таланты лежат в другой области. Но не в области воровства.
Бидвелл коротко засмеялся и стал внимательно оправлять кружева манжет.
Вудворд прислушивался к стуку колес, когда к ним примешался другой звук. Зазвонил колокол на дозорной башне у ворот.
- Гуд, придержи! - скомандовал Бидвелл и посмотрел в сторону башни, когда Гуд натянул вожжи. - Кажется, кто-то сюда едет. Хотя мы никого не ждем, насколько я помню. Гуд, давай к воротам!
- Слушаю, сэр, - ответил слуга, поворачивая лошадей в указанную сторону.
Сегодня на башне опять дежурил Малкольм Дженнингс. Группа жителей уже собралась у ворот посмотреть, кто бы это мог быть. Увидев, что на улице остановилась карета Бидвелла, Дженнингс перегнулся через перила и крикнул:
- Крытый фургон, мистер Бидвелл! И на козлах молодой мужчина!
Бидвелл поскреб подбородок.
- Гм… кто бы это мог быть? Не балаганщики, для них еще слишком рано. - Он махнул рукой костлявому курильщику с трубкой, в соломенной шляпе: - Суэйн, открывайте! Холлис, помогите ему поднять бревно!
Двое мужчин, названных Бидвеллом, вытащили запорное бревно и отворили воротины. Когда ворота раскрылись достаточно, крытый фургон, о котором объявил Дженнингс, прогремел через порог, влекомый двумя лошадьми - пегой и чалой, которым, казалось, осталось лишь два-три неверных шага до живодерни. Как только фургон освободил въезд, возница натянул вожжи, остановил упряжку и посмотрел на зевак из-под своей поношенной монмутской шляпы. Взгляд его остановился на ближайшем горожанине, коим оказался Джон Суэйн.
- Фаунт-Роял? - осведомился прибывший.
- Он самый, - ответил Суэйн.
Бидвелл хотел уже сам задать вопрос, кто такой этот молодой человек, как вдруг холстина фургона раздернулась со скоростью откровения и оттуда показался другой человек. Этот, одетый в черный сюртук и черную треуголку, встал на скамью рядом с возницей, подбоченился и осмотрел пейзаж прищуренными глазами надменного императора.
- Наконец! - провозгласил он голосом, от которого лошади вздрогнули. - Вот он, град самого Диавола!
Подобное утверждение, произнесенное столь громко и повелительно, обдало Бидвелла ужасом. Он тут же встал в карете, лицо его пылало.
- Сэр?! Кто вы такой?
Взгляд темных глаз новоприбывшего, смотревших с длинного изможденного лица - лоскутного одеяла глубоких морщин и складок, - остановился на Бидвелле:
- Сперва ты, стоящий предо мной, открой имя свое.
- Я Роберт Бидвелл. Основатель Фаунт-Рояла, а также его мэр.
- Тогда я соболезную тебе в твою годину испытаний. - Человек снял шляпу, обнажив макушку, заросшую белокурыми волосами - слишком нечесаными, чтобы это мог быть парик. - Меня же ведают по имени, коим нарек меня Господь. Я - Исход Иерусалим. И много лиг прошел я до пределов твоих, сэр.
- Ради какой цели?
- Неужто надлежит вопрошать меня? Меня привел сюда Господь мой, дабы свершил я то, что Он велит мне. - Прибывший снова надел шляпу - демонстрация вежливости закончилась. - Послал меня Бог в град сей, дабы сокрушить ворожею и сразиться с демонами ада!
У Бидвелла подкосились колени. Он понял, как понял и Вудворд, что ворота открылись перед бродячим проповедником, да еще таким, который зовет к крови отмщения.
- Мы держим ситуацию под контролем, мистер… э-э… Иерусалим. Под полным контролем. Вот перед вами магистрат Вудворд из Чарльз-Тауна. - Он показал на своего спутника. - Суд над ведьмой уже идет.
- Суд? - прорычал Иерусалим и обвел взглядом лица собравшейся толпы. - Неужто не ведаете вы, что жена сия - ворожея!
- Знаем мы! - крикнул Артур Доусон. - И еще мы знаем, что она прокляла наш город!
Его поддержал хор гневных и разъяренных голосов, который, как заметил Вудворд, вызвал у проповедника улыбку, будто он услышал ласковый рефрен камерной музыки.
- Кому же надобен тогда подобный суд? - спросил Иерусалим, и голос его стал подобен гулкому барабану. - Она в темнице вашей? И пока она еще на сем свете, кто ведает, какое зло она творит в сей час?
- Одну минуту! - проорал Бидвелл, взмахивая обеими руками, чтобы успокоить шум толпы. - С ведьмой поступят по всей строгости закона!
- Глупец! - взорвался Иерусалим, человек-пушка с кожаными мехами легких. - Несть власти выше, нежели власть Бога! Осмелишься ли отрицать, что Его закон превыше закона падшего Адама?
- Нет, не стану отрицать. Но…
- Так как же можешь ты повиноваться закону падшего Адама, ведая, что сам Диавол растлил закон его?
- Да нет! Я только говорил… что мы это сделаем, как полагается…
- И ты мнишь, что дозволить злу жить в сем граде еще хоть минуту - это и значит "делать как полагается"? - Иерусалим сдержанно улыбнулся и покачал головой. - Ты ослеплен, сэр, вместе с градом твоим! - Его внимание снова обратилось к толпе, которая росла и становилась все беспокойнее. - Истинно говорю вам, что Бог есть вернейший и чистейший из законодателей, а что гласит Господь наш о ворожеях? "Ворожеи не оставляй в живых!"
- Верно! - крикнул Джордж Барроу. - Бог велит убить ведьму!
- Господь не повелевает мешкать, не повелевает он и ждать растленного закона человеческого! - гнул свое Иерусалим. - И всяк муж, кто служит сему безумию, обрекает себя геенне огненной!
- Он их подбивает на бунт! - сказал Бидвелл магистрату и выкрикнул: - Подождите, сограждане! Послушайте…
Но его не слышали.
- Время суда Господня, - вещал Иерусалим, - не завтра, не послезавтра! Время суда Господня - ныне! - Он сунул руку в свой фургон и вытащил топор. - Я истреблю ворожею с лица земли, и тогда мы возблагодарим Господа и призовем благословение его на ваши дома и нивы! Кто средь вас покажет мне дорогу к врагу моему?
При виде топора сердце Вудворда забилось чаще, он вскочил на ноги и выкрикнул:
- Нет! Я не допущу такого…
"Кощунства по отношению к суду", - хотел сказать он, но измученный голос изменил ему, и он не смог выговорить ни слова. С полдюжины человек уже вопили, что поведут проповедника к тюрьме, внезапно толпу - человек двадцать пять или больше, как подсчитал Вудворд, - охватила ярость и жажда крови. Иерусалим вылез из фургона с топором в руке и окруженный истинной сворой превратившихся в охотничьих псов людей направился по улице Гармонии в сторону тюрьмы. Длинные тощие ноги несли его со скоростью хищного паука.
- Они не войдут, дураки! - фыркнул Бидвелл. - Ключи у меня!
- Топор может стать ключом, - сумел прохрипеть Вудворд.
И тут увидел в лице Бидвелла нечто: спокойное самодовольство от осознания, что топор Иерусалима покончит с жизнью ведьмы куда быстрее, чем пламя закона. Как бы там ни было, но Бидвелл решил в пользу толпы.
- Остановите их! - потребовал Вудворд. На щеках его блестел пот.
- Я пытался, сэр, - был ответ. - Вы сами видели.
Вудворд подался к Бидвеллу лицом к лицу:
- Если эту женщину убьют, я всякого, кто был в этой толпе, обвиню в убийстве!
- Такое обвинение трудно будет вести, я думаю. - Бидвелл сел. Он посмотрел на фургон проповедника, из которого вылезла темноволосая женщина худощавого сложения и средних лет, говорившая что-то молодому вознице. - Боюсь, что ситуация уже выскользнула из моих рук.
- Но не из моих!
Вудворд вылез из кареты; кровь у него кипела. Однако не успел он шагнуть в сторону проповедника и его стаи, как его остановили слова:
- Магистрат, сар?
Он поднял глаза на Гуда.
Негр протягивал ему тонкую плеть, обычно лежавшую в кожаной сумке рядом с сиденьем кучера.
- Защита от диких зверей, сар, - пояснил Гуд.
Вудворд принял плеть, бросил возмущенный взгляд на Бидвелла и, понимая, что время решает все, повернулся и побежал за проповедником Иерусалимом и толпой со всей быстротой, которую позволяли ноющие кости.