Но когда-нибудь ты совершенно одна,
Будут сумерки в тихом и прибранном доме,
Подойдешь к телефону смертельно бледна
И отыщешь затерянный в памяти номер.
И ответит тебе чей-то голос глухой:
"Он ехал давно, нет и адреса даже".
И тогда ты заплачешь "Единственный мой!
Как тебя возвратить, дорогая пропажа!"
Голос певца был чуть хрипловатый, но удивительно красивый, и последний куплет он спел с необыкновенным чувством.
– Браво!
– Бис!
– Давай!
– Еще!
Глеб выдернул из кармана куртки пачку кредиток, вспрыгнул на эстраду и положил их на крышку рояля.
Одна из девиц Баронессы по ее приказанию тоже отнесла деньги.
Блюмкин встал, вытер глаза, поднялся на эстраду, снял с пальца перстень с черным камнем и надел на руку певцу.
Зал безумствовал.
В это время вошел Арнаутов с неизменным скептическим выражением лица.
Он подошел к Леонидову.
– Здравствуйте, Олег.
– Добрый вечер, Павел Сергеевич.
– Что за дикий ажиотаж?
– Певец прекрасный, исполнил славный шансон Вертинского.
– Саша сошел бы с ума от радости, увидев, как принимают его пошлятину.
– Вы неправы, очень милые слова и мелодия прекрасная.
– Олег, когда я шел сюда…
За их спиной неслышно возник Блюмкин.
– Так вот, – продолжал Арнаутов, – очень милый молодой человек передал для Вас записку.
Арнаутов протянул Леонидову свернутый вдвое листок.
– Что за человек? – спросил Леонидов.
– Не старый, в форме железнодорожника. Сказал, что не хочет подниматься, мол, здесь есть человек, который может устроить ему неприятности.
"Товарищ Леонидов, я располагаю материалов, который заинтересует Вас. Он касается мздоимства на Белорусско-Балтийской дороге.
Инженер Сомов"
– Любопытно, кого боится в этом зале инженер Сомов, и что это за история.
Леонидов взял со стула пальто.
– Возьми браунинг, – вытащил из кармана пистолет Блюмкин, – мало ли что.
– Да кому я нужен. Чтобы меня ухлопать, не нужно придумывать столь экзотический повод. Я скоро.
Камергерский переулок.
На улице было темно, горел один фонарь на противоположной стороне Камергерского переулка.
Никого.
Таинственного Сомова у входа не было.
Леонидов зашел за угол и крикнул:
– Господин Сомов!
– Не надо кричать, – раздался голос за спиной.
Олег обернулся.
Напротив стояли двое, в тусклом свете фонаря он различил маузеры.
– Может, будем говорить по-французски? – спросил Леонидов.
– Конечно, у Вас парижский акцент.
– Ну и что вам надо?
– Господин репортер так красочно описал нас, что мы решили, что ему просто необходимо испытать все на своей шкуре.
Леонидов прикинул. Двое стояли рядом, значит, шанс был.
– Вы снимаете пальто, костюм, туфли и в одном белье возвращаетесь в Вашу помойку "Домино".
– Я могу оставить себе папиросы?
– Сделайте одолжение.
Леонидов опустил правую руку в карман, сжал кастет.
Сделал вид, что расстегивает пальто, шагнул.
Крайнего он ударил левой рукой по маузеру.
Тот выстрелил, выбил искры из булыжника и отлетел.
Правым кулаком он достал второго.
Тот рухнул как подкошенный.
Бандит пытался поднять маузер, но Леонидов ударил его ногой в лицо.
Тот отлетел.
Олег понял оружие.
"Француз" бежал в темному двора.
Леонидов вскинул маузер.
– Получи, твою мать.
И выпустил всю обойму ему в спину.
Кафе "Домино".
Блюмкин услышал выстрелы.
– Ребята, так Олега кончают!
Он выдернул браунинг и бросился к дверям.
За ним рванули все: Мариенгоф, Сергей Есенин, актеры.
Камергерский переулок.
Блюмкин выскочил на улицу и выстрелил в воздух.
– Все стоять! ЧК!
– Я и так стою, Яша, – ответил Олег.
Он склонился над телом человека в железнодорожной шинели.
– Живой? – хищно спросил Блюмкин.
– Живой, а второй ушел в проходные. Толя, поднимись наверх, спроси, нет ли врага.
Через полчаса появился Тыльнер с оперативниками.
Подом подъехал автомобиль с чекистами.
– Но ты его и уделал, Олег, – покачал головой Мартынов, – сейчас в больницу повезем.
Больница.
В коридор вышел профессор. Его ждали Манцев, Мартынов, Тыльнер, Блюмкин и Леонидов.
– Кто его так? – спросил профессор.
– Я, – ответил Леонидов.
– Ну и ручка у Вас. Сломана челюсть, разорвана щека. Наложили шину.
– Его можно допросить?
– Пока нет, он только мычит.
– Мартынов, поставь двух ребят для охраны, – приказал Манцев.
Он открыл дверь палаты, увидел человека с головой-коконом.
– Серьезно Вы его, Олег Алексеевич.
– Не люблю, когда меня раздевают.
– Да кто ж это любит, – засмеялся Мартынов, – ты, Олег, и стреляешь неплохо – второго-то подранил, наши следы крови нашли, сейчас мои трясут всех часто практикующих врачей и больницы.
– Они хотели рассчитаться с Вами за статью, это к гадалке не ходи, – вмешался Тыльнер. – А Вы напишите о сегодняшнем инциденте.
– А что, – обрадовался Леонидов, – и напишу, более того, приглашу следующих разобраться со мной.
– А вот этого, Олег Алексеевич, не надо. Пошли на улицу, а то здесь курить нельзя.
Двор больницы был освещен тремя дуговыми фонарями, так что было вполне светло.
Все закурили.
– Вот что, Олег Алексеевич, гусей дразнить не надо. Вы же не гвардейский поручик, чтобы вызывать их на дуэль. Вы нам помогли необычайно. К сожалению, ни я, ни Уголовный розыск не может приставить к Вам охрану. Поэтому Вам придется носить оружие.
– Василий Николаевич, – замахал руками Леонидов.
– Все, – твердо сказал Манцев, – без дискуссий, время военное. Выдай ему оружие, Яков.
– Держи, друг, – Мартынов протянул Леонидову небольшую кобуру. – Бельгийский Браунинг N9 и к нему две запасных обоймы.
– А разрешение?
– Завтра у тебя будет. Не думал я, что ты такой формалист.
– Вот завтра я и возьму ствол, – твердо ответил Леонидов.
Квартира Леонидова.
Тело женщины в тусклом свете рождающегося утра было особенно прекрасным.
Лена сидела к нему спиной и расчесывала свои роскошные волосы.
– Господи, Олег, ты бы хоть зеркало человеческое завел, твое больше напоминает огрызок.
– Непременно, милая, к следующему разу заведу.
– А следующего раза здесь не будет, Олеженька.
– Не понял?
– У меня такое впечатление, что мы любим втроем.
– Что ты несешь?
– Весьма элегантное определение. Твоя поганая кошка всю ночь скреблась и выла.
– Лена, она привыкла спать в комнате…
– Не говори чушь. Короче, или я, или это противное животное. Или сними номер в "Метрополе" – Яша Блюмкин тебе поможет.
– Уже Яша?
– Да, он прелестный человек, кстати, Яша рассказал мне, что организовали Госкино 19 декабря, и тебе предлагают там весьма солидную должность. Машину, квартиру, положение в обществе, а ты отказался. Сошел с ума? Держать в руках весь кинематограф…
– Да, предлагали, – перебил ее Олег, – но пойми, я не чиновник, я журналист.
– Отказаться от большого оклада, пайка, машины и до старости бегать по городу, разыскивая сплетни? Ты уже не мальчик, Олег?
Леонидов взял с тумбочки пачку папирос. Закурил.
– Опять эта солдатская привычка курить натощак, – со злобными интонациями сказала Лена.
За дверью заскреблась, заплакала Нюша.
– Опять эта гадость. Выкинь ее на улицу, – внезапно голос ее сорвался на крик.
– Спокойнее, Лена, спокойнее. Побереги эмоции для сцены. И запомни – Нюша будет жить здесь, никаким начальником я быть не хочу.
– А что же ты хочешь? – голос актрис прозвучал весьма иронично.
– Я журналист, я живу в удивительно интересное время. Оно стремительно и прекрасно…
– Чем же? – закричала Лена.
– Людьми, характерами, событиями, я хочу написать новую книгу.
– О том, как на углу Камергерского дрался с жуликами. "Повести Белкина" были, теперь очередь "Повестей Леонидова".
– Не надо меня сравнивать с Пушкиным. Я сам по себе, и повести мои будут не о Сильвио, а о других.
– О твоих дружках – пьяницах и скандалистах.
Лена начала одеваться.
Торопливо и злобно.
– Выпьешь кофе?
– Нет уж, премного Вам благодарна. Застегни пуговицы сзади.
Олег застегнул.
– Я мечтала о встречи с тобой. С тем прошлым, с человеком, который был украшением любой светской компании. И что я увидела?
В голосе ее прозвучали театрально-трагические нотки.
– Не хочу тебя обижать, – Олег надел халат. – Но то светское общество, украшением которого мне довелось быть, уплыло из Крыма на пароходе.
– Только без намеков. Высшее общество есть везде. Оно существует и сейчас, но не для таких, как ты.
Леонидов с удивлением посмотрел на нее.
– Ты, по-моему, мягко говоря, неделикатна со мной.
– Лекарство, которым лечат болезнь, всегда горько!
Лена сняла бархатную шубку с меховой оторочкой.
Леонидов хотел помочь ей одеться.
Она вырвала шубку.
– Не надо. Галантность не совместима с положением пролетарского журналиста.
Она оделась, пошла к двери. Обернулась.
– Наше счастье в твоих руках, Олег.
– Извини, Лена, но вся эта сцена напоминает мне плохо отрепетированную роль из плохой пьесы.
– Ты ничего не понял.
Лена распахнул дверь.
Нюша бросилась в комнату.
Лена ударила ее ногой, но кошечка перепрыгнула через ее ногу и бросилась к постели.
– Дрянь, мерзость!
Лена хлопнула дверью.
Леонидов взял Нюшу на руки, она начала тереться мордочкой о его лицо.
– Не бойся, маленькая, я тебя никому не отдам.
Больница.
Тыльнер вошел в больничную палату, где лежал задержанный.
Человек с головой-коконом сидел на постели.
– Здравствуйте. – Тыльнер присел на стул, – а я Вам молока раздобыл, жевать-то Вы еще не можете. Фамилия моя Тыльнер, я инспектор Московского уголовного розыска.
Задержанный по военному наклонил голову.
– По документам Вы Андреев Сергей Федорович, служащий Наркомпроса. Мы проверили, документы Ваши липа. Запираться смысла нет. Говорить Вы пока не можете, но написать свое имя в Ваших силах.
Тыльнер протянул ему тетрадь и карандаш.
– Вы же, судя по тому, как наклоняете голову здороваясь, военный, видимо, бывший юнкер.
Задержанный отрицательно покачал головой.
Взял карандаш и написал "Пажский корпус".
– Вот это да. Самое привилегированное военное училище, Вы из семьи дворцовой знати?
Задержанный отрицательно кивнул головой.
– Значит из военных, сын генерала?
Раненый кивнул.
– Напиши Ваше настоящее имя и фамилию.
Леонидов и Шарапов.
В мясной лавке Шарапова у прилавка трое покупателей внимательно разглядывали разложенное мясо.
– Хозяин у себя? – спросил Леонидов.
– Сейчас позову-с, – приказчик поклонился.
Появился сам бывший унтер.
– Олег Алексеевич, гость долгожданный!
– Здравствуй, Михал Михайлович.
Шарапов вытер руки о фартук, обнял Леонидова.
– А невеста где же? Грозился с ней зайти?
– В театре занята.
– Ну, Бог с ней, другим разом познакомимся, а сейчас пошли, закусим, покалякаем малость, да человек один зайдет, для твоего дела, Алексеевич, интересный.
Расположились в соседней комнате.
На столе стояли две бутылки Казенной водки, здоровенная сковорода жареной свинины и картошки. И, конечно, соленые огурцы, грибочки и миска квашеной капусты.
Выпили по первой, закусили.
В дверь постучали.
– Заходи, Орест Петрович.
В комнате появился немолодой человек в поношенном пальто с шалевым воротником, мех на котором заметно вытерся.
Он снял шапку-пирожок, поклонился.
– Честной компании приятного аппетита. Здравствуйте, Михал Михайлович, мое почтение, Олег Алексеевич.
– Вы меня знаете? – удивился Леонидов.
– А Вы меня не признали, видать, сильно сдал я.
Леонидов встал из-за стола:
– Господин титулярный советник Андрианов, чиновник для поручений Московской сыскной полиции.
– Признали все же, – Андрианов крепко пожал руку Леонидову, – бывший чиновник, бывший титулярный, а ныне конторщик жилтоварищества.
– Погодите, Орест Петрович, Вы же были одним из лучших криминалистов, на конгрессе в Женеве Вас серебряной медалью отметили.
– И это было.
– Неужели не пригодились новой власти?
– Почему же, – Андрианов налил себе рюмашку, положил на тарелку свинину.
– Меня в уголовке сыщиком оставили. Поработал немного. А потом я с Ерофеем, помните его?
– Буфетчик из кафе Филиппова?
– Он самый, я с ним об заклад побился, что найду украденную серебряную посуду, которую из кофейни умыкнули. Я портсигар свой серебряный на кон поставил, он часы, тоже из серебра, с цепочкой. Посуду эту я нашел. Вернул в кофейню. Ерофей мне часы и отдал, ну и, конечно, налил мне и помощнику моему из революционных матросов. Так тот коньяк выпил и доложил комиссару Либерману, что я взятку взял. Часы у меня изъяли, а меня из сыска вон, как мздоимца.
– И никто не заступился? – спросил Леонидов.
– Жора Тыльнер, да что он мог против Либермана, кстати, часики-то мои он по сей день носит.
– А как же дальше?
– Да вот так, старшего моего в Галиции пуля нашла, жена в девятнадцатом Богу душу отдала, младшенького краскома под Царицыном казачья шашка достала, так что я один, как перст.
Андрианов перекрестился.
– Давай помянем, – Шарапов разлил водку.
Молча выпили не чекаясь.
– Так как же Вы сейчас, Орест Петрович?
– Служу конторщиком в Жилтовариществе, жалование какое-никакое, паек. Да вот талант у меня проявился, каллиграфический почерк. Ко мне люди идут. Кому жалобу, кому прошение написать. А они мне или деньги, или продукты.
Шарапов откупорил вторую бутылку.
– Он, Алексеич, у меня делопроизводство ведет, так что с голодухи не помрет. Ты, Орест Петрович, давай по делу.
Налили и выпили по новой.
Андрианов закурил и начал:
– Видите ли, у меня был секретный сотрудник. Очень хороший, ему за знаменитое дело с морозовскими бриллиантами сам Белецкий, товарищ министра внутренних дел, золотые часы пожаловал. Имя я его называть не буду, а псевдоним его был "Барин". Вращался он в кругах самых разных, от московского и питерского дна до светских домов. Как он туда попадал, только ему да Господу Богу известно. Играл удачно, на бильярде королем слыл, на бегах рисковал по мелочи, но успешно. На Бирже по мелочи поигрывал, с этого и жил, ну и, конечно, у нас на помесячном жаловании состоял.
– А он жив? – спросил Леонидов.
– Да что с ним будет, такой как он, при любой власти свой бутерброд с маслом иметь будет. Так в восемнадцатом году он мне сообщил, что некая организация аристократов создала Союз спасения императора Николая Александровича и начала собирать фамильные драгоценности для проведения акции по освобождению царя. За се ценности отвечала княжна Ольга, племянница великого князя Сергея. Ценности переправили в Москву. Царь тогда был в Тобольске, какой у них план был – не знал "Барин", но ценности пропали. До "Барина" дошел слушок, что о деле этом знал Иван Федорович Манасевич-Мануйлов…
– Погодите, погодите, Орест Петрович, – удивился Леонидов, – его же в том же году расстреляли, когда он пытался бежать в Финляндию.
– Вы же прекрасно понимаете, Олег Алексеевич, что Манасевич Мануйлов был не только журналист, но и чиновник политической полиции, друг Распутина и на жаловании у Дмитрия Львовича Рубиншейна. Он ему и сообщил о Союзе и ценностях. И как стало известно "Барину", Рубинштейн из Финляндии прислал людей, те тайник Союза грохнули, а ценности перепрятали.
– А может, вывезли?
– Нет. Спрятаны они здесь, иначе зачем же княжна Ольга с людишками из Европы сюда прикатила. Позор на ней, не уберегла общее добро, вот и хочет отмыться перед высшим светом. Я как Вашу статью прочитал, понял – она это.
– А чего же гадать, – вмешался в разговор Шарапов, – вот альбом, здесь все Романовы и их родня. Давайте посмотрим.
Леонидов схватил альбом, начал листать.
С фотографии глядела на него женщина из кафе "Домино".
– Орест Петрович, Вы мне можете устроить встречу с "Барином"?
– Не обижайтесь, Олег Алексеевич, я хоть и бывший сыщик, но… Не могу я сдать секретного сотрудника. Тем более, я его дело из сыска забрал, когда меня поперли. Встретиться с ним могу и расспросить, что Вас интересует, Вы мне вопросики на бумажке набросайте.
Лещинский и Мартынов.
Ветер сек лицо снежной крупой, и Лещинский плотнее закутался в шарф и поднял воротник косторового пальто и глубже нахлобучил вытертую кубанку, когда-то серого каракуля.
У лавки с надписью на стеклах "Старые вещи" стоял замерзший мальчишка-папиросник, он так продрог, что уже не кричал, рекламируя товар, а только приплясывал.
– Замерз, бедолага? – спросил Лещинский.
– Купи папирос, богатый барин, – прохрипел мальчишка.
– Дай пяток "Иры". – Лещинский протянул деньги.
Парень открыл латок, достал папиросы.
Пошел к арке.
Они подошли с двух сторон.
Один в черной коже, дугой в штатском.
– Лещинский Александр Германович, ЧК. Вы арестованы.
На письменном столе лежали ключи от квартиры, кожаный портсигар с монограммой "АЛ", коробка спичек в серебряном футляре, удостоверение личности, деньги и темно-вишневый сафьяновый бумажник в выдавленным памятником Петра и тремя золотыми уголками.
Мартынов взял бумажник.
– Красивая вещь. Знаете, я паренек с окраины.
Лещинский скептически улыбнулся.
– Так вот, – продолжал Мартынов, – у нас много голубятен было. Я тоже гонял, любил это занятие.
– Больше, чем нынешнюю службу? – ехидно поинтересовался Лещинский.
– А знаете, больше, Александр Германович, больше. Так вот. Был у меня турманок, хороший, его многие угнать хотели, и угоняли, но он всегда ко мне возвращался…
– Зачем Вы мне это рассказываете?
– А затем, гражданин Лещинский, что Ваш бумажник сродни моему турману.
– Поясните Вашу странную аллегорию.
– Очень просто. Ваш лопатник, как говорят бандиты, к Вам тоже возвращается.
Мартынов положил на стол заполненный протокол.
– Это Ваша подпись?
– Да.
– Инспектору Уголовного розыска Тыльнеру Вы показали, что на квартире Громовых бандиты забрали Ваш бумажник, и подробно описали его. Так?
Лещинский молчал.